Весна 2018.
Психиатр поставил мне условие: я должна набирать минимум 500 грамм в неделю, либо меня положат в психушку. На тот момент мой вес уже составлял 34 кг при росте 165, и сейчас я понимаю, что выглядело это ужасно. Но тогда мне хотелось быть ещё худее, продолжать и дальше сидеть на диете, чтобы, наконец, стать идеальной. И, естественно, поправляться я совершенно не хотела. Поэтому, когда я пришла на очередной приём к психиатру, и при взвешивании выяснилось, что я не только не набрала эти 500 грамм, но и скинула ещё целый килограмм, врач куда-то позвонила, после чего сообщила родителям адрес. В глубине души я понимала, что происходит, но отказывалась в это верить. Поэтому я стала спрашивать у мамы, куда и зачем меня везут. — В больницу. — сказал отец и, не позволяя мне начать спорить, продолжил, — У тебя было условие. Ты его не выполнила. Дальше мы ехали в тишине. Мне хотелось кричать, плакать, но в этом не было совершенно никакого смысла. Действовать нужно было раньше, сейчас уже ничего не изменишь... Или..? На полном ходу я открыла дверь машины и попыталась выпрыгнуть на встречную полосу, прямо под колёса летящей навстречу фуре. Но в последнюю секунду мама успела схватить меня за локоть, не дав сделать этого, и закрыла дверь. — Отпусти! Зачем? Не хочу! Не хочу туда! Я лучше умру! — рыдала я. Да, я боялась. Я не понимала, что меня ждёт. Гораздо легче сейчас было просто уйти из жизни, умереть, хотя бы под той самой фурой. И почему только я не сделала этого раньше? Зачем мне всё это? Псих. Я грёбаный псих. Я плохо помню, как прошло оформление и как я прощалась с родителями. Я как будто бы очнулась только спустя несколько часов в палате. "Это правда? Правда происходит со мной?" — в голове была лишь одна мысль. И что теперь будет..? Меня положили в палату к ещё одной анорексичке и суициднице, но я мало общалась с соседками. Меня в принципе сложно назвать общительным человеком, а в подобной ситуации — тем более. Скорее всего, большинство людей спросят: тебе, наверное, там было страшно? С психами? Нет. Так называемые 'психи' — это такие же люди, как и все мы. Да, там были и подростки с отставанием в развитии, которые вели себя как трёхлетние дети, но, в большинстве случаем, общаясь с психически больным человеком, вы даже не заметите, что с ним что-то не так. Вызывали страх не пациенты, а работники психбольницы, издевающиеся на беззащитными детьми. Для некоторых из них было нормой ударить связанного мальчишку шваброй за то, что он просился в туалет, или оставить без ужина не способную ходить девочки только потому, что им лень нести её по лестнице в столовую... Но человек может достаточно быстро привыкнуть практически ко всему, и уже через неделю я совершенно перестала обращать внимание на весь ужас, творившийся в больнице. Тогда главной проблемой стала скука: у нас почти не было личных вещей и большая часть привычных дел оказалась под запретом. В палате можно было держать только одну книгу и сменную футболку и трусы, поэтому большую часть времени мы проводили лёжа на кровати и считая трещины на потолке. В моей первой палате их было восемь: две продольные и шесть косых, пересекающихся в нескольких местах. Пересечений, кстати, было семь. Во второй палате, куда меня перевели через месяц, трещин не было, зато плитка на потолке была покрыта мелкими точками. Их было по 441 штуке на каждом квадрате плиты, и только на одном, в углу, почему-то оказалось ровно 400. Самих плит было 42 — в этом я убеждалась по несколько раз в день. Каждое утро впалатах проводилась проверка, или, как мы это называли, — досмотр. Нас заставляли раздеваться и выворачивать карманы халатов, переворачивать матрасы на кроватях и снимать наволочку с подушки, показывая, что в ней ничего нет. Самым первым, что меня удивило ещё при поступлении, было то, что мне запретили носить бюстгальтер, объяснив это тем, что при желании на нём можно повеситься. По этой же причине штаны должны были быть без шнурков, а халат — без пояса. Очень неприятно было и то, что у меня отобрали очки, ведь без них я вижу очень плохо. Но, как сказала медсестра, их душками, как и карандашами, ручками и много чем ещё, можно выколоть кому-то глаза. В итоге я осталась с одной лишь книгой, которую прочитала за пару часов в первый же вечер, и не знала, чем занять себя дальше. Мои соседки по палате большую часть времени спали или что-то обсуждали. Они, как я поняла, уже давно успели сдружиться, и вдвоём им было не так скучно. А мне было одиноко. И холодно. Я легла на кровать и укрылась одеялом, за что получила выговор от смотрителей, ведь, как оказалось, днём кровать должна быть заправлена, а пользоваться одеялом можно только ночью, после отбоя. Однако, были и хорошие моменты: с питанием всё оказалось намного проще, чем я думала. Кормить меня насильно никто не собирался, по крайней мере первое время. В столовой, пока все обедали, я просто сидела, а потом относила в мойку нетронутую еду. Это забавно, но худеть в больнице оказалось куда проще. Однако, больше всего я скучала по маме. Навещать нас можно было только по 15 минут в день, и то за общим столом и под присмотром. Мне очень хотелось поговорить или даже просто услышать мамин голос. Каждый вечер я ждала, что она позвонит, но это происходило очень редко, ведь под звонки был выделен всего час, из-за чего дозвониться на единственный телефон, находившийся у медиков, было почти нереально. Да и разговоры записывались, поэтому говорить что-то личное ьыло опасно...* * *
— Лиза спрыгнула! Лиза упала! — вдруг раздались испуганные крики. Я в этот момент разговаривала с мамой по телефону, и практически не обратила внимание на суматоху. Но тут один из смотрителей подошёл ко мне и резко выдернул телефон из рук, ничего не объяснив. Я даже с мамой попрощаться не успела! Но, знай я в тот момент, что произошло, я бы его прекрасно поняла. Я пошла к соседке по палате спросить, что случилось. — Лиза с окна спрыгнула! — воскликнула Аля. — Что? Как!? — Окно было на проветривание открыто, она его выломала и прыгнула! Я выглянула в коридор и, убедившись в том, что смотрителям и медикам сейчас совершенно не до нас, подошла к окну и посмотрела вниз. (Подходить к окнам ближе, чем на метр, было строго запрещено) Лиза действительно лежала на земле. Прямо на бетоне под окнами. Прислушавшись, я смогла различить голоса медсестёр, выбежавших на улицу: — Я её держу, у неё спина шевелится! — Спина сломана, затылок в крови и глаз... — Да, третий этаж. Она в сознании. Похоже, они вызывали скорую. Ещё раз оглянувшись, я тихо залезла на подоконник, чтобы получше рассмотреть. — Что там? — спросила Аля, с опаской поглядывая на дверь палаты. — Там лежит. У неё кровь вокруг головы. Все куда-то бегают... Из соседней палаты доносились какие-то разговоры и смех. "Как они могут веселиться? Им всё равно??" — удивилась я. Казалось, Аля тоже уже потеряла интерес к происходящему и спокойно лежала на кровати, листая книгу. Не зная, чем себя занять и что вообще теперь делать, я достала из-под матраса блокнот и обломок карандаша и начала писать: "Капец! Лиза сбросилась с окно! Где-то в 19-45. Она, похоже, это спланировала. Жесть! А все спокойные! Как будто ничего не произошло! Я не верю! Не понимаю! Как? Зачем? Третий этаж. Она выживет. Но... Кто-то из девочек утверждал, что Лиза говорила: «мне не звонят, я никому не нужна. Пойду выброшусь». Но ей не поверили... Сейчас говорят, у неё спина сломана в трёх местах. Скорее всего ходить не сможет... А люди спокойно смеются в соседних палатах! Им что, плевать??” Лиза... Почему??? Это я виновата! Лучше бы я не просила...2 дня назад
Вечером, перед отбоем, Лиза вдруг подошла ко мне в коридоре. — К тебе же завтра мама придёт? — спросила она. Я была одной из немногих, к кому мама ходила достаточно часто — раза три в неделю, и звонила почти каждый день. — Да, должна завтра прийти. — мне стало интересно, зачем она вдруг об этом спрашивает, ведь мы с ней даже практически не общалисобщались. Лиза протянула мне какой-то обрывок бумажки и сказала: — Можешь, пожалуйста, попросить её позвонить моей маме и сказать, что я очень жду её звонка. Хочу поговорить. — Да, конечно, — согласилась я, рассматривая бумажку, на которой был нацарапан номер Лизиной мамы. — Спасибо! На следующий день я, как и обещала, передала маме номер, и вечером Лизе наконец-то позвонили. Я сидела в палате и не слушала, о чем они говорили по телефону. Да и зачем, это ведь личное. Тут до меня вдруг донёсся обрывок фразы, которую девочка произнесла явно громче, чем следовало, но я не предала этому значения: — Я сделаю это, если ты не приедешь завтра! У меня всё готово! Остаток вечера прошёл более-менее спокойно, только в соседней палате без умолку кричал Олег, которого, видимо, давно не водили в туалет. Кто ж знал, что на следующий день, так и не дождавшись приезда мамы, Лиза совершит такое? Но чего она хотела? Она ведь должна была понимать, что умереть, спрыгнув с третьего этажа, не выйдет! А вот остаться после этого инвалидом на всю жизнь — вполне возможно... Быть может, Лиза хотела сбежать, и думала, что, выпрыгнув в окно, сможет спокойно уйти? Все эти вопросы и по сей день не дают мне покоя, но куда больше волнует то, что, возможно, я могла бы это предотвратить! Если бы моя мама не позвонила её? Если бы они не поругались после этого? Или если бы моя мать смогла объяснить незнакомой женщине, что её дочь просто скучает, нуждается в ней? Что бы было тогда..? Но ответов на эти вопросы я не узнаю, к сожалению, никогда... Уже через пару дней об этом случае, казалось, все забыли, и лишь окна, теперь плотно закрытые даже в сорокаградусную жару, напоминали о Лизе...