Йоги йожат ежат

Просыпаться в этом интересном лете оказывается легко, хоть и больновато — мышцы не успевают восстанавливаться, но Антон об этом стоически молчит каждое утро. Постепенно расписание становится привычным — утренняя йога на деревянной веранде прямо на пляже, перед обедом яростное ОФП с Нией под музыку, перед полдником отстройка асан с подробным разбором всяких Чатуранг, и вечером — йога в японской беседке. Антон наблюдает за Арсением, за другими учениками, и перестает нервничать, кажется, совсем. Даже подъемы в пять утра становятся новой нормой. Вся группа — будто бы команда, делающая одно дело. Взбираются на гору, как альпинисты, со свертками ковриков наперевес. Форма для йоги сидит, как влитая, ноги загорают по шлепки, потому что Антон ходит либо в них, либо вообще босиком. Все идет своим чередом, но именно в это утро вместо будильника он просыпается от чужого протяжного стона. Он боится открывать глаза — вдруг это Чебатков. И вдруг он там… дрочит? Все-таки с усилием повернув голову, Антон замечает, что тот просто пытается встать с кровати. — Ты чего? — Пиздец, все тело забито, — ноет Чебатков, катаясь по кровати из стороны в сторону, — ваще все мышцы. Ты просто еще не пробовал. — Так они все время забиты, — зевает Антон, — я вроде привык. — Не, чувак, — качает он головой, — вчерашняя отстройка точно была лишней. Они и правда могли переборщить, причем оба. Антон выпендривался перед Арсением, Чебатков перед Нией. Два неясно на что надеющихся павлина, хотя у Чебаткова явно шансов было больше. Антон делает попытку согнуться на кровати, чтобы подняться, но его тоже простреливает ужасная крепатурная боль. — Ебать, — удивляется он, — а как вставать-то? — В том году мы привязывали к спинке кровати веревочку, чтобы подниматься, — оглядывается Чебатков в поисках какой-нибудь вспомогательной вещи. — Ты шутишь, — Антон резко выдыхает, замахивается руками и резко садится, не удержав короткого стона, — Уй, блять! Не шутишь. Чебатков только болезненно морщится, наблюдая за этим издевательством над организмом. Кое-как они доползают до веранды на утреннюю йогу. Почти вся группа в одинаковом состоянии, и Арсений даже упрощает последовательность, сочувственно кивая ноющим ученикам. Сам он задумчивый и отрешенный, даже больше, чем в самые мрачные дни до лагеря. С той вечерней отстройки с Чатурангой они толком не разговаривали, и весь план Арсения по поиску баланса между общением и дистанцией, похоже, не включает Антона совсем. *** Где-то в полуденный зной Антон шляется по территории, нюхает цветы и старательно избегает появляться на пляже. Необходимость раздеваться заставляет его морщиться, к тому же, неуютно быть двухметровой бледной палкой среди загорелых тел идеальных танцоров. Особенно, когда эта палка неожиданно жирненькая в некоторых местах. Он идет мимо небольшой кафешки, где они с Чебатковым обычно завтракают, когда его окликает невысокая девушка. Он видел ее среди местных работников, кажется. — Вы мне не поможете? Извините. Она стоит, растерянная, с большой коробкой. Здесь была ручка, но отвалилась, и ее наверняка неудобно нести. — Конечно, — просто соглашается Антон. — Боже, спасибо, — тараторит девушка, — что бы я без вас делала! Дурацкая коробка, и мои еще все заняты, как назло. — На кухню же несем, да? — догадывается Антон, и девушка кивает. — Вот сюда, спасибо, — показывает она на пристройку рядом со зданием кафешки. Из проема двери показывается бритый налысо парень, которого Антон тоже уже видел — он часто стоит за стойкой веганского бара в этой кафешке. — Меня бы крикнула, зай! Ты чего заставляешь человека работать? — мягко журит ее парень, перехватывая у Антона коробку, — Здравствуйте, извините. — Да ничего, — отмахивается Антон, — я рад помочь. Эти благодарные люди на контрасте с гаражной тусовкой выглядят так диаметрально по-другому, что он наконец понимает, что такое — по-настоящему желание поучаствовать, помочь, просто так, за «спасибо». Понимает, что это спасибо действительно такое большое, что его можно намазать на хлеб. — Зайдете? — предлагает парень, — Угостим вас чаем за помощь. — Да нет, спасибо, — отнекивается Антон, но девушка смотрит так располагающе, что он сдается. Внутри кухни-кафешки сейчас совсем никого нет, и самые классные места у настежь раскрытых окон, заставленных растениями, соблазнительно пустуют, но Антон проходит за барную стойку за своим чаем, чтобы не напрягать и так отвлекшихся на него работников. — Посидите немного? — спрашивает лысый парень, — Пока заваривается. Антон кивает. Девушка впархивает в зал через служебную дверь, неся в руках расписной индийский кувшин. Она бережно ставит его на полку на дальней стене к трем другим, похожим. — Красиво, — вежливо говорит Антон. — Вчера расписали, — хвастается довольный парень. — Сами? — удивляется Антон, — В смысле, я не сомневаюсь, но это очень красиво. Парень легко смеется. — Это все Аша, — он указывает на девушку, и, когда она подходит, ласково приобнимает ее за плечо, — все, что вы здесь видите, ее рук дело. — Серьезно? — Антону кажется это невероятным. В этой небольшой кафешке-кухне всего один зал с низким столиками, оформленный в индийском стиле. Антон никогда не был в Индии, но думает, что там именно так — плетеные циновки, разноцветные полотна с Божествами с головой слона, расписная посуда. По стенам на полках стоят кувшины и чаши, цветные орнаменты ползут по стенам и прыгают яркими пятнами по пледам и подушкам сидений. — Ваш чай, — протягивает Аша чашку, и Антон замечает, что у нее разрисованы тонкими линиями все пальцы на руках. — Спасибо, — он принимает чашку, будто бы это не чай, а очень дорогой напиток. Какая-нибудь маковая роса, — простите, а можно спросить? Это Мехенди? — Да, — улыбается девушка. — О, поздравляю? — несмело начинает Антон, помня, что такая роспись делается на свадьбу по индийской традиции. — Спасибо, — хихикает Аша, — но мы давно женаты, это просто для красоты. Она внимательно смотрит и на Антоновы руки тоже. — Классные браслеты. Это моя любимая мантра, — указывает она на широкий ремешок, купленный Антоном прямо перед поездкой. — Мантра? — Антон удивленно вытаскивает браслет из-под толщи других, — Я думал, просто орнамент. — Да. Санджи! — зовет она мужа, — Это же «Ом намах шивайя»? Парень внимательно рассматривает протянутую Антоном руку. На черной коже браслета нарисованы белые вензеля, которые Антон принял за орнамент, а они похоже, оказались буквами. — Да, это она, — выносит он вердикт, — а вот это что-то из Тантры, но я не могу распознать, еще не очень хорошо знаю санскрит. — Тантра, — смеется Антон, — так вот почему мне продавец так подмигивал! Ребята тоже смеются. — Офигеть, как вы это читаете, что это за язык, санскрит? Звучит, как крем от солнца. — Он довольно сложный, да, — улыбается парень. Он механически что-то перекладывает за стойкой туда-сюда, прибирается, закручивает баночки с кофе. Такая альтернатива протиранию бокалов, если у вас безалкогольный бар. — Мы, пока жили в Индии, пытались выучить, но это не для европейских умов. Антон подпирает рукой подбородок. — Так интересно! — мечтательно говорит он, — У вас и имена оттуда, да? Извините, что спрашиваю. Они переглядываются и друг другу кивают. — Вообще-то, — заговорщически шепчет Аша, — это такая фишка. Санджи это придумал. — Да, по паспорту мы Аня и Саня, — поддакивает тот, тепло посмеиваясь, — но Аша и Санджи продают больше финиковых конфет и индийской робусты. — А я Антон, — он протягивает руку Санджи, посмеиваясь, — просто Антон. — Ты на санскрите был бы Ананд, — заключает Аша, — это значит «счастье». — Или Аниш, — Санджи задумчиво смотрит ему в глаза, — это «величайший». Антон приосанивается и горделиво вскидывает подбородок. — Ну, величайший мне подходит, — смеется он и пробует, наконец, чай, — Ого! Очень вкусно! Там специи? — Да, чай мы тоже делаем по-индийски. — Все это супер-похоже, — кивает Антон на помещение, — и интерьер, и имена. У вас даже глаза такие мудрые, будто бы вы все-все знаете. Аша залезает на высокий стул за барной стойкой и тоже хватается за стоящую рядом чашку. — Ты же из группы йоги, да? Антон кивает. — Ваш Арсений тоже думает, что мы много знаем, — хмыкает Санджи, протирая полотенцем расписной блюдце, — он говорит со мной на хинди. — Но Санджи только делает вид, что понимает, — хихикает Аша, и тот делает страшные глаза. — Арсений сюда заходит? — удивляется Антон. У них вообще основная столовая в здании санатория, а эта кухонька-кафешка была заявлена как опция по желанию, но Антон ходит только сюда за индийским антуражем, а теперь будет ходить еще и за общением, похоже, — мы думаем, Арсений никогда не ест. — И не спит, — шепчет Санджи, — я все время вижу его в четыре утра, мне кажется, он и не человек вообще. — Но ты сам встаешь в четыре, нечеловеческий человек! — спорит с ним Аша. Антону так радостно наблюдать за их беззлобной перепалкой. Они будто бы знакомы все ведические семь тысяч лет, или даже больше — сколько там натикало от сотворения мира. Они говорят о его браслетах, о море, об Индии и еде, и у Антона впервые никто не спрашивает, кем он работает и сколько у него денег, его принимают, как есть. Ему рады только потому, что он пришел и не против общения. Как в детстве, когда для дружбы достаточно сесть с человеком на одну и ту же карусель. Антон впервые, кажется, не чувствует себя странным или лишним. Ему не нужно пояснять за украшения и оправдываться за музыку или одежду. Доказывать, что ты нормальный. Объяснять, почему ты трезвый. Кокосовое печенье, которое ему подсовывает гостеприимная Аша «за счет заведения» выглядит куда лучше и куда желаннее, чем бесплатная выпивка в любом из баров. Как же хорошо! Мечтательно улыбаясь, Антон смотрит в окно, замечая на аллее знакомые фигуры. А вот это уже интересно. На большой аллее, прямо рядом с розовым кустом стоят Чебатков и Ния. Похоже, разговаривают. Наверное, столкнулись по дороге на пляж. Антон довольно улыбается. Быть может, его спонтанно спланированная выходка на дневной тренировке не прошла даром, и сблизила этих двоих. ОФП-воркаут шел, как обычно — йоги страдали, танцоры извергали проклятья, Ния энергично скакала на сцене, а Чебатков на нее засматривался — все было на своих местах. Они качали пресс, лежа на ковриках, поднимая то ноги, то корпус. Мягкова вякала что-то без конца про то, как ей плохо и про то, что нужно срочно вызывать врача для ее коленей. — Тебе просто нужны татуировки, как у Нии, — сбивчиво дыша, кричал ей Егор с дальнего края эстрады, — вся сила в них! — Нам они всем нужны, — отвечал Арсений со сцены. У него единственного каким-то образом не менялся голос от такого темпа, — ёжики, включаем внутреннего медведя! Группа пыталась хихикать, но выходили только сдавленные хрипы. Этот киборг-Ния будто бы вообще никогда не уставала, поэтому локальным мемом стала шутка о том, что силу ей дают её огромные татуировки в виде воинственного медведя и страшной глубоководной рыбы, набитые на бедрах. Вместе с дредами и в целом экзотической внешностью, медведь и рыба реально могли быть какими-нибудь тотемами, африканско-шаманскими, например. — Хьюстон, у меня проблемы, — охала Мягкова, когда упражнение сменилось на разведение ног лежа на спине. Антон еле удерживался от какой-нибудь тупой шутки про раздвигание и сдвигание, Мягкову ужасно хотелось поддеть, но он не мог придумать, как. Ему и самому разводить ноги в таком положении было тяжеловато, а голова под такой нагрузкой работала плохо. — Запрашиваем экстренную посадку, Ния, — жаловался второй женский голос, Антону не было видно, но вроде бы Эли-Кислоты, — наш корабль подбит! — Первый-первый, я второй! — поддакивал Егор, хрипло изображая космические помехи. Здесь Антон удержаться уже не смог. — Рыба-рыба, я медведь! Внимание, стыковка! Ния, как раз сводившая ноги и буквально стыкующая рыбу с медведем, лопнула от смеха, прекратив считать. Группа облегченно застонала. В себя они пришли только спустя пару минут. — Кто сорвал нам упражнение? — пытаясь сделать грозное лицо сквозь смех, вопрошала Ния. Антон молча показал двумя руками на Чебаткова. — Сученыш, — прошипел тот одними губами, стараясь побороть неловкость и озорно сделать Ние ручкой. — Это месть, — злорадно хихикнул Антон. Потому что нефиг было палить Антона с Чатурангой. И, кажется, сработало! Парочка все еще стояла на аллее, болтая о чем-то оживленно, а Антон, как купидон, довольный своей работой, долго наблюдал за ними из окна. *** К вечеру он и сам добирается до пляжа, по совету Аши и Санджи отойдя немного вправо от основного места для купания, чтобы не пересекаться ни с кем. Антон любит море, но находиться рядом с людьми в полуголом виде просто не может, то ли из-за чувства стыда, то ли в принципе отвыкший от таких мероприятий. С Мартином они на море никогда не ездили, а после него Антон вообще не был в отпуске ни разу. И все забыл. Пару раз окунувшись, больше для галочки, чем для удовольствия, он наскоро вытирается украденным из домика полотенцем, и бредет обратно по полутемной аллее, наслаждаясь ароматом цветов. Наверное, ребята из индийской кафешки в курсе, что здесь растет. Надо бы спросить, а то Антону уже неловко называть все подряд магнолиями. Сама кафешка закрыта в такое время, но в глубине, за кухонными пристройками виднеется небольшой домик, в котором горит свет. Оттуда доносится традиционная индийская музыка, какое-то пение и веселые голоса. Антон замечает лавочку под деревом в темноте, где можно посидеть и послушать, оставаясь незамеченным, и решает, что он сегодня не Антон, а Антониндзя, и осторожно крадется сквозь кусты. Под тенью деревьев уютно, теплый ночной воздух здесь почти неподвижен, и можно почувствовать себя частью этого секретного сада, скрытого от глаз отдыхающих. Люди в домике поют долгую мантру, отдаленно похожую на Харе Кришна, только слова вроде бы другие. Сквозь проем открытой двери виднеется тонкая полоска света и видно, как Аша играет на барабане, качая в такт головой. На ней цветастая одежда из кучи слоев и украшения в волосах. Красиво. Антон разваливается на лавочке, устало вытягивая ноги. Мышцы все еще болят, хотя Чебатков уверял, что к вечеру все пройдет. Ладно, пусть так, но здесь хотя бы есть музыка, а с музыкой можно все пережить. Так было всегда — только он и музыка, вместе, через все перелеты, важные утра и классные ночи, никогда-не-забываемые дни и даже самые плохие вечера. За весь мир и против всего мира, в зависимости от того, какой стороной сегодня повернется к лесу его странная избушка. Антон прикрывает глаза, растворяясь в звуках, погружается в давно забытое ощущение и почти осязает, как тихая музыка окутывает его разноцветным туманом. Сквозь звуки барабана и чего-то струнного он будто бы слышит шум моря, шелест листвы, негромкие колокольчики и смех Арсения, легкий, счастливый. Кажется, крыша у Антона совсем поехала, потому что смех слышится очень близко. Слишком даже близко. Открыв глаза, он с облегчением выдыхает, понимая, что все еще не ебанулся вконец, потому что по главной аллее действительно идет Арсений. Он, смеясь, разговаривает по телефону и медленно движется откуда-то со стороны моря, то и дело останавливаясь около кустов с предполагаемой магнолией и трогая пальцами листья. Антон наблюдает за ним из темноты, затаившись, реально как ниндзя. Интересно, с кем он говорит? И интересно, почему так поздно идет с моря. И все вообще интересно. Такой невероятный, такой красивый и абсолютно недоступный, особенно для таких беспомощно влюбленных, как Антон. Арсений проходит дальше, и Антон замечает длинную сумку, перекинутую через плечо, обычно в таких носят коврики. Поверх тканевых ручек свешивается такое же стыренное санаторское полотенце. Похоже, Арсений тоже не любит плавать днем. Антон понимает. Должно быть, его достают люди, ищущие его компании сверх меры. Антон не будет таким. Влюбленность может остаться для Антона — мотивацией, а для Арсения — невидимым, не раздражающим ничем. Будда ведь тоже говорил, что нужно стать ничем. И никем. Или то была Арья Старк?