Йоги йожат ежат

Это особенное утро начинается по будильнику, и Антон старается не шуметь. Мельком глядит на соседнюю кровать — Чебатков неподвижно лежит, отвернувшись к стене. То ли еще спит, то ли просто не хочет лишний раз рисковать. Встречаться друг с другом глазами сегодня нельзя. Как хорошо, что очередность принятия душа они обсудили еще вчера. Не проронив ни звука и молча одевшись, он выскальзывает из домика в прохладное утро раньше обычного, чтобы дать Чебаткову больше времени. Вчера выяснилось, что для него практика Випассаны куда важнее — в прошлом году он угодил в неприятности и не смог прожить этот день по всем правилам. Дверь соседнего, на отшибе стоящего домика неплотно прикрыта. Видимо, у них все-таки появились соседи, интересно, кто там живет? Хорошо бы, чтобы те ребята с кухни, которые пели вчера вечером, музыка у них — очень уж красивая. В такую рань на главной аллее нет никого, кроме цветов. Антон идет все дальше, спускаясь ближе к морю, и только тогда встречает редких работников санатория, спешащих по своим делам. Он опускает взгляд, проходя мимо каждого, и вспоминает, что забыл нацепить табличку «Я в молчании», которую вчера всем выдали. Идея провести один день на Випассане еще в том году была предложена, как рассказывал Чебатков, но не у всех получилось этому следовать. Неожиданно именно в этот день на группу напал типичный южный ротавирус, и все слегли. Молчать при визите дежурного доктора все равно бы не получилось, да и не хотелось — самочувствие было действительно так себе. Так что в этом году решено было взять реванш, и весь сегодняшний день нужно было провести в молчании. Ни с кем не контактировать, не встречаться глазами, не залипать в телефон. Посвятить день природе, практике и себе любимому, чтобы у сознания были условия для исследования самого себя. Если бы кто сказал Антону всего полгода назад, что его всерьез будет интересовать подобная философская хрень — он бы прыснул виски с колой тому в лицо. Арсений предупредил, что многих ждут испытания. При отсутствии внешнего потока информации мозг начинает накручивать сам себя, но это даже полезно для осознания некоторых своих проблем. Страшно Антону не было. В правильной практике Випассаны люди молчат по десять дней подряд, что значит всего один единственный день? К тому же, Арсений, похоже, пробовал весь этот десятидневный курс, а Антону тоже хочется быть крутым йогом, как Арсений. Не можешь быть с ним, стань им. Сегодня можно гулять и созерцать природу, так что Антон, имеющий в запасе целый час, идет на то место, где они обычно практикуют утром — на берег, решив посидеть на веранде и подождать там утреннего класса. Все равно ведь встал в такую ранищу, почему бы и не понаслаждаться рассветным морем, наблюдая, как оно будет золотить лучами поверхность воды. Веранда встречает его огромными белыми тканями-завесами, в это утро почему-то еще не собранными. Плавно и красиво они колышутся на ветру, тяжелые от ночной влаги. Темные деревянные перекрытия сильно контрастируют с серовато-белым цветом ткани, и вся веранда кажется огромным старым просоленным парусником с раскрытыми парусами. Антону даже чудится, что он слышит поскрипывание мачт. Подойдя ближе, он обнаруживает, что он тут не один — в центре веранды йожит Арсений. Так вот когда он делает свою собственную практику! Логично, в другое время он либо преподает, либо занимается организацией чего-нибудь, либо тренируется вместе со всеми. Антон присаживается на бетонной лестнице сбоку от веранды, чтобы остаться незамеченным. Подглядывать за Арсением дважды за сутки — звучит крипово, но Антон айтишник, и искать обходные смысловые пути — его профессия. Если природу можно созерцать во время Випассаны, то почему нельзя созерцать Арсения? Он же часть природы. Лучшая часть! Арсений, тем временем, катает свою практику, переступая по коврику в знакомых уже шароварах и обычной темной майке, открывающей рельефные плечи. Издалека видно, что прическа какая-то странная, похоже, влажные волосы забраны ободком, чтобы не лезли в глаза. Он делает невероятно сложный вариант последовательности. Антон бы хотел посмотреть на Чатуранги в исполнении мастера, так сказать, но реальность превосходит все его ожидания — Арсений делает переходы через стойки на руках. Вообще все переходы. Без исключений. То есть он — вот настолько йог? Антон его недооценивал, полагая, что Арсений просто лучше всех садится в Лотос и много лет подряд делает ту самую Первую серию, и поэтому делает ее очень хорошо. Но этот плевок в лицо гравитации — точно не Первая серия для новичков. Взгляд снова притягивают крепкие плечи, и вот теперь не остается вопросов, откуда такое тело у человека, который «просто практикует йогу». Просто. Ага. Антон сидит и смотрит на эту магию, не в силах оторваться. Кто-то очень давно рассказывал ему про Цигун, о том, как много значит правильный стиль исполнения движений, даже самых простых, а здесь и сложные асаны получаются у него невесомо и легко. Из Арсения бы вышел отличный практик Цигун, наверное. Или артист балета, любого причем, так он классно владеет телом. Будто зависает в балансах, останавливается в верхней точке переходов, как птица, взмахивающая крыльями. Сюда бы так хорошо подошла музыка. Был вроде бы один ноктюрн… Силясь вспомнить, Антон машинально бегает пальцами по воздуху около уха, припоминая рисунок нот, и не сразу понимает, что проигрывает в голове мелодию на виолончели, подбирая ее по темпу под Арсеньевскую практику. Спящая Красавица во внутреннем мире охает и утыкается в краешек подушки, сама собой смущенная. Впервые за очень долгое время мысли о виолончели не потащили за собой дурные воспоминания. Только ассоциации с прекрасным. С прек-АРС-ным. Тягучие низкие звуки фоном все еще звучат в голове, пока Антон отходит от края веранды, чтобы не быть замеченным. Последовательность незнакомая, Арсений может завершить практику в любой момент. С большим усилием он отрывается взглядом от волшебства посреди колышущихся белых завес, оставляя этот невероятный парусник с единственным пассажиром дрейфовать на волнах. По аллее сверху шагает Эля-Кислота. Антон отводит взгляд, чтобы не нарушать правил Випассаны, переносит коврик на небольшой заасфальтированный спуск рядом с бетонной лестницей и садится — спиной к солнцу и лицом к морю. Избушка, избушка, все-таки повернись правильно. Эля-Кислота шуршит ковриком где-то слева, видимо, тоже садится. Антон залипает на редкие волны. Море сегодня спокойное, без белых барашков, пока еще бледно-стальное, но изменит цвет, когда выйдет солнце. На горизонте стоят корабли-сухогрузы, неподвижные и монументальные. Антон чувствует себя таким же неподвижным, замершим на этом асфальтном спуске, как большой камень или фонарный столб. Минут через пятнадцать, а по ощущению, спустя вечность, он оборачивается и удивляется, как уже много собралось людей за спиной. Так они сидят все вместе и смотрят на море, а за спиной проезжает, громыхая, электричка. Как олицетворение проблем, которые остаются за скобками, пока у них у всех есть время на себя. Еще через какое-то время их негромко окликает Арсений, подошедший к краю веранды. — Доброе утро. Прошу вас, — говорит он и скрывается за завесами. Ему говорить можно, и он начинает практику, как и всегда, равномерно и монотонно, но Антон никак не может сосредоточиться. Все не как обычно. Все уже не может быть как обычно, потому что он уже видел Арсения. Видел его практику, видел, каков он, когда двигается в потоке на коврике. Знает, как вздымается грудь, обтянутая плотной тканью, как пружинят кончики пальцев, когда он отпрыгивает ногами назад. Какими растрепанными выглядят влажные волосы, когда он оказывается вверх ногами в стойке на руках. Как переливаются мышцы, как зажимаются складки на футболке. Арсений был одет, но Антон видел его обнаженным совсем в ином смысле. Так люди смотрят друг на друга наутро после первого секса, пытаясь соединить в голове в единую картину романтического ангела и горячего вчерашнего демона, понять, что это один и тот же человек. Тот человек, который был недостижимым небожителем, загадочным, в которого ты был влюблен, а теперь знаешь, как он делает вдох, когда кончает. Или переходит из Чатуранги в Собаку-головой-вверх. Антону становится ужасно неловко, сразу и резко, неловко — всё. Смотреть на Арсения, слышать его голос, натыкаться взглядом на место, где лежал его коврик, на сам коврик, свернутый возле колонны. Как ни в чем не бывало, стоит себе, предатель и паразит. Практика не идет. Антон механически что-то делает, но разбуженное внутри нечто требует совсем другого. Сейчас бы уйти с класса, сбежать в домик, в котором сейчас никого нет, забуриться в душевую и хорошенько там подрочить. Иначе невозможно выдерживать, невозможно смотреть, как Арсений расхаживает туда-сюда между ковриками. Мурчащий на своем санскрите названия асан, теплыми руками касающийся, Боже ж ты мой! Арсений правит его мимолетом, коротко, не более, чем нужно, но Антона прожигает так, что приходится дышать еще шумнее, чем обычно, чтобы как-то справиться. Он чувствует себя огромной куклой-марионеткой в этих сильных руках. Сильных. Мускулистых, как и положено, очень мужских, с венами, с жилами, рельефно очерченными линиями мышц. Каменные и твердые, эти руки могут касаться так осторожно, так тепло. О. Боже. Мой. Антон, похоже, вуайерист, хэнд-фетишист и еще куча всяких названий. Он чуть не падает в своем уже любимом Треугольнике, потому что снова зажмуривается от невыносимости. А перед глазами снова эта картина — белые полотна, как белые простыни, голые руки Арсения, босые ноги Арсения, вздымающаяся от дыхания грудь Арсения. Арсений-Арсений-Арсений. И ведь это произошло именно сегодня, когда отвлечься никак невозможно, и сказать ничего нельзя, кроме бесконечного «сука-сука-сука» в своей голове. Кое-как дотянув до конца практики, Антон собирает коврик и вылетает с веранды, не поднимая глаз, благо, что во время Випассаны так принято, и не успокаивается до тех пор, пока не доходит быстрым шагом до самого конца аллеи наверх, выпустив пар. Дрочить уже не хочется — только упасть лицом в подушку и орать сто часов. *** Випассана, как сегодняшний проект погружения в восточные практики предполагает еще и «медитацию неподвижности». Обычно в Аштанга-йоге такого не делают, но в рамках лагеря предусмотрены разные развлечения, на которые Антон смело соглашается. Правда, не на все. Странные индийские танцы он игнорирует. Их ведет иногда во время дневной жары подруга Егора — невысокая девушка-танцор в смешной панамке, имени которой Антон тоже не запоминает, потому что панамку запомнить проще. Но Випассана — это интересно, так что Антон готов попробовать все варианты связанных с ней необычностей. На место, где нужно неподвижно медитировать, что бы это ни значило, Антон приходит немного раньше, испуганно оглядываясь по сторонам. Может, Арсений и тут тоже что-нибудь делает в одиночестве? Например, стоит в голом виде на гвоздях, и тогда нужно срочно бежать, потому что второй такой раз — это уже чересчур. «Медитация — это духовность», — говорит он сам себе голосом Олеси, намереваясь ближайший час удержать все лишние мысли его бренной слабой плоти где-нибудь подальше от высокого сознания. Антон решает, что такое со всеми бывает. У него к Арсению влюбленность благородная, но вполне человеческая, а Арсений — красивый, так что поплывшая Антонова кукуха была всего лишь делом времени. Что он, не может просто однажды кого-нибудь захотеть? К тому же, это впервые за три года. Значит, к нему возвращается чувствительность. Значит, он выздоравливает от ебучей депрессии. Это же хорошо? После утреннего класса он переоделся в шаровары, которые почти как у Арсения — Антон специально их купил. У него вообще скопилось теперь много похожих вещей: коврик, белые футболки. Мыло с апельсином. Оно, правда, пахло совсем не так, как Арсений, но зато было оранжевым, как стены в зале. Он касается ногами легкой ткани штанов, и на каждом шаге ему кажется, будто бы он разгуливает в Арсеньевской одежде. Слишком сильный кайф, чтобы от него воздерживаться, аскет из Антона, конечно, никакой. Площадкой для медитаций служит просто большая беседка, когда-то используемая в виде летней веранды для старой кафешки на территории. Место пустует, вокруг только лес и заросшая детская площадка. Для их медитации оно подходит идеально — только природа и ржавые качели, напоминающие про тлен бытия. Здесь уже есть люди. Антон, боясь поймать на себе чей-то взгляд, проходит в своих новых шароварах мимо людей через всю веранду, выискивая для себя безопасное место, но все углы заняты. Люди разлеглись на хаотично расстеленных ковриках кто как хочет, игнорируя друг друга, будто бы это не йога-группа, а сборище котов. Антон никогда раньше не носил шаровары, тем более такие яркие, тем более, слишком похожие на Арсеньевские. Это странное чувство, когда ты думаешь, что эта вещь — не для тебя, что какие-то другие классные мальчики и девочки могут такое носить, но не ты. Не уродился. Не достоин быть таким модником. И вообще, модник — это всегда посмешище. Он тревожно оглядывается, но ничего не происходит. Никто не хихикает за его спиной, не тычет пальцем, не шушукается. На него даже никто не смотрит, а на его шаровары — и подавно. «Эля-Кислота вообще носит такое, что мне до нее далеко», — успокаивает себя Антон, косясь на буйство розового на ее голове. Такой чалме позавидовал бы даже скелет Валера. Он расстилает коврик где-то в середине веранды на свободном месте, думая, что, похоже, вот она — настоящая самостоятельность, когда ты не думаешь о том, как на тебя смотрят другие, потому что они на тебя не смотрят вообще. И ты можешь быть каким угодно. Разным, в шароварах и без, всем на самом деле плевать. Все думают о своих шароварах. «И только один ты думаешь о шароварах Арсения», — сказал бы сейчас Нурлан. Реальный Арсений тем временем расшевеливает группу. — Я включу таймер, через час по сигналу из медитации можно будет выходить, — он, почему-то, и здесь тоже ходит босиком. Антон зажмуривается, чтобы снова не ассоциировать ничего, — единственное задание на эту практику — постараться не двигаться. И наблюдать за тем, как воздух проходит через нос. Звучит мелодичный и громкий звук — вот она и звуковая чаша, очень вовремя. По ощущениям уже минут через пять Антон готов сдаваться, потому что не получается — ни-че-го. Он все время отвлекается от наблюдения за дыханием, и злится на себя, что никак не может сосредоточиться. Не может все время быть сфокусированным на этом воздухе, который проходит через нос. Как лошара. Но потом он вспоминает слова Олеси, что на самом деле, отвлекаться можно, даже нужно. Потому что вся соль не в том, чтобы быть сосредоточенным, а в том, чтобы, когда мысль убежит, вернуть ее обратно. И дать этому моменту просто произойти. Кажется, у него выходит. Воздух щекочет кожу, ноги слегка затекают. Мысли получаются странными. Он отвлекается, вспоминая о цветах-магнолиях, и возвращается обратно. Вдох, и воздух проходит через нос. Интересно, как далеко от берега летают чайки? И почему они не боятся просто тусить на поверхности воды, как утки, их же может слопать акула. Какие смелые чайки. Возвращение, вдох, и воздух проходит через нос. Где-то на горизонте стоят сухогрузы. Наверное, моряки тоже в детстве читали книги про дальние страны, шторма и деревянные парусники. Стоп, парусники — это опасно, возврат, воздух, нос. «Не такая уж ты страшная, Випассана, — легкомысленно думает Антон в очередной цикл отвлечения, — обещали борьбу, а тут птички. Так хорошо». Мысли убегают еще дальше, он расслабляется, привыкая к этим периодам фокусировки и отпускания себя, и где-то в этот момент его, конечно же, накрывает. С головой. Он представляет себе ту воображаемую пещеру, в которой на невысоких столбах висит, качаясь, хрустальный гроб его Спящей Красавицы. Очень отчетливо видит все пространство — вот половина пещеры для нее, вот половина — для Слизи, а посередине — столб света, пробивающийся откуда-то сверху. В пещере холодно и мерзко, фантазия дорисовывает капающую где-то воду и гулкое эхо, отскакивающее от высоких стен. Спящая Красавица не спит, она задумчиво смотрит, подперев рукой подбородок, на тот угол, в котором сидит, переливаясь своей мерзкой липкой жижей, противная Слизь. Антон будто бы смотрит кино с полным погружением, больше чувствуя, чем догадываясь, что будет дальше. Спящая Красавица тянет руку к замку на хрустальной крышке, и у Антона замирает сердце. Неужели она наконец попробует выйти? Дзынь! Щелкают замки, она медленно поднимает крышку, но тут же захлопывает, потому что Слизь на другом конце пещеры резко делает выпад в ее сторону, выбрасывая темную неприятную волну. Красавица пробует снова, резко открывает крышку и садится рывком, развернувшись лицом к центру пещеры. Она кричит что-то, чтобы остановить Слизь, и выставляет вперед руку. Но Слизь срывается с места всей своей темной массой и обрушивается на хрустальный гроб сплошным тяжелым потоком — Красавица чудом успевает быстро залезть обратно. Антон давится воздухом. Это было опасно! Слизь беснуется, разливается на всю площадь пещеры, затапливает вообще все пространство, бешено и яростно хохоча, и Красавица внутри своей спасительной капсулы только хмурит брови, пережидая это черное наводнение. — Вы тут всегда так? — мысленно спрашивает у Красавицы Антон. Она горестно вздыхает, скрещивая руки на груди. Когда Слизь снова собирается в своем углу, довольно подбирая все свои потоки-хвосты и усыпляя собственную бдительность ликованием от победы, Красавица наносит ответный удар. Она хитро щурится через хрусталь и, не сводя взгляда со Слизи, незаметно тянется ладонью к замкам снова, чтобы открыть крышку резко и неожиданно. Слизь на звук резко разворачивается. Красавица откидывает крышку полностью, быстро берет с пола пещеры какую-то палку, неизвестно, откуда взявшуюся, и вскакивает на ноги одним движением. Антон мысленно ахает. Она же ее сожрет! Слизь делает бросок, как кобра, но Красавица выставляет палку вперед, и почему-то точно знает, что та встанет, как вкопанная. Как волк перед огненным факелом. И Слизь, сворачивая свои мерзкие хвосты и потоки, шипит, натыкаясь на невидимую преграду, визжит раненым зверем, будто бы и правда обожглась. Красавица делает шаг вперед и тыкает палкой в ее сторону еще раз. Стук шагов по каменному полу гремит эхом по всем стенам, как выстрел. Слизь пищит ультразвуком от злости, но ретируется, уползая обратно в угол. Только виднеется теперь в темноте блеск ее злых глаз. Антон делает глубокий вдох. Нифига себе. У Красавицы белые волосы растрепались, и она, запрыгнув сверху на раскрытый гроб, стоит, воинственная, поставив одну ногу на крышку, с палкой наготове. Такая красивая. Зена Королева Воинов, Эльза из Холодного сердца, не хватает только хайратника и доспехов. Хотя любовь и искренность — ее доспехи. А музыка — ее армия. — Что, Слизь, крыть нечем? — впервые подает голос Красавица. Голос слипшийся, как струны у пыльной, давно не игравшей виолончели, она кашляет и хрипит, на секунду прикрывая глаза. Слизь в этот момент дергается, стараясь нанести удар, пока Красавица моргает, но та ловко перехватывает палку в руке. Бесстрашно она прыгает вперед, оказываясь на полу пещеры, и рубит Слизьи хвосты палкой, как мечом, бешеная, как Берсерк, полная решимости. Слизь сдается и отползает в замешательстве. — Где ты взяла меч? — шипит она. Антон и сам не знает, почему палка — это меч. Но в детстве это работало — нужно было просто хорошенько представить себе. Он делает глубокий вдох. Воображение рисует выход из пещеры — изящную лестницу, идущую прямо через этот столб света посреди пещеры. — Давай, милая, — шепчет Антон. Красавица недоверчиво смотрит на лестницу. Она не доберется до нее так быстро — Слизь перехватит ее на полпути. Слизь, конечно же, тоже прекрасно знает об этом, мерзко хихикая у себя в углу. Красавица качает головой, усаживаясь обратно в свой хрустальный гроб и укладывая рядом свою палку. Сегодня выйти не получится. Но она сделала большой шаг. Как только она щелкает замком, захлопывая над собой крышку, Слизь бросается на хрустальный гроб с такой силой, таким напором, что цепи на столбах дрожат, и вся конструкция шатается, как при землетрясении. Слизь орет и мечется, бьет раз за разом, но проломить этот защитный купол она не способна. Спящая Красавица с ледяной усмешкой смотрит на Слизь. — Пусть, пусть истерит, — говорит она Антону, подмигивая, — и пусть я пока не могу выйти. И пусть главная битва — еще впереди. Но начало положено. Слизь уже никогда не победит. Мы — сильнее. Антон выползает из фантазий, вовремя вспоминая, что у него, вообще-то, медитация. Воображаемый бой между Красавицей и Слизью был такой реалистичный, будто бы он реально смотрел кино. Или мультик. Может, они тут не благовония жгут, а чего покрепче? Воздух проходит через нос. Антон медленно исследует тело, про которое забыл на время этого странного погружения. Ноги немного ноют, но это ничего. Он выпрямляет спину, выравнивает дыхание, делая его еще глубже, и с выдохом расслабляет плечи, довольно отмечая, что полностью пропала тяжесть в груди. На душе так легко и спокойно, и даже как-то тепло. Причем тепло — вполне физически, у него вдруг возникает ощущение, будто он сидит прямо перед солнцем, что закрытыми глазами он смотрит на нечто невероятно яркое. Антон вертит головой, и понимает, что даже перед глазами будто бы есть источник яркого света, их хочется скорее открыть, чтобы посмотреть, что там. Вроде бы, когда они пришли в эту беседку, перед ними не было ни костра, ни чего-то еще такого. Может, там какое-нибудь зеркало, которое отражает солнечный свет? Или Антон неправильно запомнил, куда солнце заходит, и сейчас просто сидит лицом к закату. Вовремя звучит гонг к концу медитации, и Антон открывает глаза. Перед ним метрах в двух сидит улыбающийся Арсений. Он говорит группе что-то про практику, про дальнейшее расписание и про то, какие они все молодцы, но Антон ошарашенно пытается понять, что с ним сейчас было, и как это его так приглючило, что он видел Арсения в виде солнца, сидящего прямо перед ним. Несмотря уже на все остальные фантазии. Это, вообще, что?! Ему точно надо бы дойти до психиатра, похоже, у него на почве влюбленности поехала крыша, шурша вместо шифера шелком индийских цветастых шаровар. *** Все после медитации собрались идти купаться. Логично, время как раз около половины четвертого, самое время освежиться, но Антон не может себе такого позволить. Слишком сильно боль стеснения сжимается внутри, даже несмотря на то, что люди сейчас расползутся по пляжу, стараясь друг на друга вообще не смотреть. Поэтому он возвращается уже после заката, на свой секретный пляжик среди камней. Облегченно выдохнув, он заходит совсем неглубоко в прохладное море, с наслаждением ложится на волны, размеренно дыша. День был тяжелый. Утром он подсматривал за Арсением, что само по себе не очень хорошо, но Антон не может себя за это ругать — он созерцал искусство! Потом это происшествие на йоге, или, можно сказать, йогашествие, из-за которого он чуть не схватил спонтанный стояк прямо посреди практики. Вот это был бы позор. Потом эта медитация с уклоном в какой-то психодел, к которому, наверное, пора бы и привыкнуть уже, на самом деле, потому что каждый раз — одно и то же. Внутренний аналитик понимает, что это просто его фантазия, воображение, которое работает в полную силу, так мощно, и так ярко, и его бы в нужное русло пустить, потому что это просто творчество, которому некуда реализовываться. Вот и реализуется оно… в какую-то шизу. Антон качается на волнах и чувствует, как море принимает его целиком, смывает с него эту мерзкую слизь во всех смыслах, смывает страх, смывает все, что он больше не хочет с собой носить. Антон смотрит вверх, на звезды, настоящие, не как в зале с оранжевыми стенами, и прямо чувствует, что уже завтра — все будет хорошо.