Йоги йожат ежат

Пока Антон идет по аллее в сторону моря, ноги дрожат так, будто бы это не широкая бетонная дорожка, а хлипкий мостик через Марианскую впадину, не меньше. Вдруг там уже никого нет? Может, Арсений просто искупался и ушел, и Антон будет теперь сидеть на пляже в одиночестве, как дурак. Надо было все-таки взять с собой ноут. Секретный пляж почти полностью окружен клиффом, и чтобы до него добраться, нужно найти незаметную тропинку среди камней. Антон петляет по ней, двигаясь медленно и стараясь не шуметь, чтобы не быть обнаруженным. Вдруг Арсений там купается голым? Антон отбрасывает тревожные мысли и минует последний большой валун перед выходом на пляж. Арсений здесь. Сидит на песке лицом к морю, его едва видно в тусклом свете луны и фонарей с дороги, проходящей над обрывом. Антон замирает на мгновение. Подходить страшно, вдруг он потревожит чужой покой. Но, как говорит Арсений, без действий ничего само собой не случится, так что он уверенно шагает вперед. — О, Антон, привет полуночникам, — заметивший его и ничуть, похоже, не испугавшийся Арсений здоровается первым, — какими судьбами? — Меня выгнал синьор Ромео Чебаткетти, у него свидание, — он указывает на место недалеко от Арсения, — можно? — Море бесплатно, — хмыкает Арсений, двигаясь в сторону, хотя места, конечно же, полно. Антон расстилает стыренное из домика покрывало. — Настолько далеко выгнал? — интересуется Арсений, — что ты аж до моря дошел. — Это единственное место силы здесь, — Антон имеет в виду море, но, сидя рядом с Арсением, нельзя быть уверенным, где именно настоящий источник. Арсений в ответ только согласно хмыкает. — Я не помешал, что подошел? — тревожность внутри Антона возрастает так быстро, что он не успевает ее отследить, — может, ты хотел один побыть. — Все в порядке, — негромко говорит Арсений, — я не против компании. Он сидит, обняв себя за колени и уложив голову на руки, с таким спокойным и мечтательным видом, что Антонова тревожность сразу исчезает. — Тоже ходишь плавать по ночам? — кивнув на вещи, спрашивает он. — Да, — легкомысленно отзывается Антон, — не очень люблю, когда есть люди. — Почему? Рассказывать не то чтобы тянет, но Антон хочет быть, как храбрый Егор. С другой стороны, эта тема с купанием — слишком личная, и говорить об этом с объектом твоей любви не лучшая затея. А вот с третьей стороны, Арсений — мудрый, он, может быть, сможет подсказать что-то. — Так, — говорит мудрый Арсений, замечая сложное выражение на его лице, — я вижу твой загон, кажется. — Так и есть, — вздыхает Антон. — Хочешь рассказать? — Не знаю, не хочу тебя грузить лишний раз. — Ты недогружаешь меня на спикерской, — улыбается Арсений. Он смотрит искоса, не поднимая головы с коленей, и растрепанная челка смешно падает на нос, — и вообще ты там молчишь, так что можешь выговориться здесь, если хочешь. Тут нет никого, а мы с морем никому не расскажем. Антон думает всего пару секунд. — Как там надо… я ёжик и я свалился в реку, — фраза выходит кривой и скомканной. — Привет, ёжик, — ласково говорит Арсений, поднимая голову и опираясь подбородком на ладонь. Взгляд у него мягкий, и он сам какой-то разнеженный совсем, без этой эльфийской маски на лице. Сейчас он даже теплее, чем с утра, когда они шли на йогу. Антон будто сам попал в это окно безветрия между дневным и ночным бризами. Такому Арсению только говорить и говорить. — В общем… я же могу сказать тебе честно, да? Послушаешь? — Антон смотрит на него в этом полумраке, и тот кивает одними глазами, — короче, я сильно стесняюсь тела. Не хочу, чтобы на меня смотрели. Смотрит за реакцией, но Арсений и бровью не ведет. — Раньше такого не было, — вздыхая, продолжает Антон, — я не то чтобы был накаченным мачо — никогда не был. Но уверенность была, спорт давал это ощущение. А теперь ее нет. Я говорил, что занимался несколько лет? Арсений снова кивает. Точно, Антон же об этом уже рассказывал, приятно, что Арсений запомнил. — Я всегда был таким, знаешь, в тонусе, этого хватало, чтобы нормально жить и не париться. А тут… я перестал быть спортсменом, и это стало заметно. Мне некомфортно, если меня кто-то видит, такого слабого, неловкого. Не знаю, наверное, это шиза какая-то, я же нормально вроде выгляжу. А все равно. — Свое тело всегда другое, — негромко говорит Арсений, — и можно переживать о нем, даже если ты выглядишь, как фотомодель. Вот, Егора слышал сегодня, да? Антон молча соглашается. Егорову речь он запомнил надолго, еще бы. — Он — объективно красивый человек, — продолжает Арсений, — и когда двигается, и когда не двигается. А он почему-то себя таким не считает. Одно время загонялся, что у него кривой пресс. — Чего? — Ну, несимметричный, — он жестикулирует, пытаясь это изобразить, — и даже спрашивал меня, сможет ли йога все исправить. — Серьезно? — Ага, — улыбается Арсений, — но я, сколько ни смотрел, нигде асимметрии не увидел. Только обзавидовался, у меня такого пресса нету. Он смеется, беззаботно качнувшись назад в равновесии, которое может выдержать только человек с очень мощным прессом. Антон знает, он пытался делать Навасану, и ни черта у него не получилось. А Арсений, наверное, в ней спит. — Егор, бедный, с трудом надевал костюмы для выступлений. Пока ему Эд нормально голову не промыл, он буквально умирал перед каждой съемкой с голым торсом. — Эд — это его партнер? — осторожно интересуется Антон. — Да, — кивает Арсений, — он супер-ответственный парень, хоть и выглядит, как гангста-рэпер. Хотя он и есть рэпер, — он хихикает, — Без его поддержки Егор бы до сих пор прыгал в подтанцовке у какой-нибудь местечковой звезды и сильно страдал. — Мда, — Антон чешет затылок, — мне казалось, что я взрослый мужик, мне позорно так заморачиваться. А, выходит, что даже у идеальных Егоров такое есть. — Ты — прежде всего человек, — мягко усмехается Арсений, — и я не обесцениваю, но твои проблемы, они абсолютно нормальны. Скажи, у кого их нет. — У тебя? — на полном серьезе вставляет Антон. Арсений вдруг хохочет так заливисто, что он даже вздрагивает. — Я реально выгляжу как уверенный в себе человек? — Даже больше, — Антона несет на откровения, но сопротивляться этому нет никаких сил. Когда, если не сейчас? — ты выглядишь, как человек, который еще всем наваляет сверху, если кто-то решит иначе. Или вообще не как человек. Иногда во время практики мне кажется, что ты нам всем снишься, что ты какое-то древнее привидение, или вообще на самом деле бессмертный эльф. И никаких проблем у тебя нет, ты реально мистер совершенство, без шуток. Арсений смотрит на него с удивлением, но такой теплой улыбкой, будто бы Антон — это племянник на семейном празднике, вставший на табуретку и читающий милые стихи. — Удивительное дело, — качает он головой, — хотя ничего нового, вполне закономерное явление. Цирковые клоуны в обычной жизни не смеются, а самые черствые люди внутри всегда рассыпаются в сахарную пудру. — В смысле? — Я кажусь тебе сильным и могучим учителем, но это совсем не так. Антон не понимает, откуда такие откровения. Может быть, Арсений пьян? Почему он такой? Почему вот так просто сидит и доверительно говорит с ним, улыбается тепло, открывает что-то про себя? — У меня тоже проблемы с телом, — грустно говорит он, — очень похожие на твои. Так что мы оккупируем этот пляж для похожих дел. — У тебя? — у Антона брови лезут на лоб. Кажется, он повторяется. — Представь себе, я тоже человек. — Ты не человек, ты эльф, — абсолютно серьезно говорит Антон, и Арсений снова легко смеется. Конечно, Антон не дурак, и было понятно, что под вежливой маской безупречного йога наверняка бегает толпа тараканов. И Антон мечтал оказаться в этом мире — внутри Арсеньевской головы, но не ожидал, что его действительно могут сюда пустить. — Расскажешь? Про свою проблему с телом, — предлагает он, — если хочешь, конечно, я не лезу, если что. И не буду болтать об этом. Арсений прищуривается, внимательно смотрит ему в глаза, будто проникая куда-то внутрь, и у Антона мурашки бегут по спине от такого сканера. Все-таки он со своими расспросами лезет куда не надо. С чего бы Арсению ему доверять? — Ты говорил, что я тебя вдохновляю, — Арсений все еще смотрит на него пронзительно, — если я расскажу тебе, это может исчезнуть. Захочешь ли ты продолжать учиться, зная, что твой учитель — не супергерой? Антон пожимает плечами. — Я в тебе точно не разочаруюсь. Но тебе, может быть, станет легче. — Может быть, — кивает Арсений и переводит взгляд на море, задумываясь. Конечно, ничего он не будет рассказывать. Может, и правильно. Антон тоже залипает на прибой, в тусклом свете луны блестящий тонкой пеной на вершинках небольших опрокидывающихся волн. — Егор говорил сегодня, — вдруг начинает Арсений, — природа дает человеку тело, и странно судить его только по нему. Обычно от неприятия себя страдают те, кто считает себя некрасивыми, и тут я не буду лукавить — с внешностью мне повезло. Генетика, спорт, еще что-то, так что уродом я себя назвать не могу, конечно. Антон едва двигает головой, боясь спугнуть это откровение. Арсений выглядит грустным. — Но я тоже себе не нравлюсь. И вообще, мне будто бы грех жаловаться на проблемы с телом. Оно не болеет, не кривое, — тихо говорит Арсений и замолкает на середине фразы. — О да, — решает занять паузу Антон, — всем грех, знаешь. Это как теория относительности. Дети в Африке голодают, так что ты не имеешь права ни на какие чувства вообще. Никогда. И как это для тебя работает? — Антон старается не смотреть на него в упор, давая больше пространства, — Что именно не нравится? — Это вдвойне драма, — невесело усмехается тот, — потому что мне-то все нравится. И другим нравится. В этом и проблема, на самом деле. Мне повезло родиться достаточно красивым. Уж прости, это нескромно, но вроде так и есть. Антон абсолютно согласен, поэтому вместе с Арсением над этим не хихикает. — Ты красивый человек, это факт, — вместо этого серьезно говорит он. — Да уж, — хмурит брови Арсений, и улыбка пропадает с его лица, — но иногда красоту воспринимают утилитарно. В какой-то момент я понял, что на меня не просто смотрят, как на симпатичного человека — на меня смотрят, как на мясо. Просто кусок хорошо сделанного мяса. Нужной упругости, правильной формы. Хорошей прожарки. Он недобро прищуривается, так, что у Антона все холодеет в жилах. В глазах Арсения сверкают молнии, он жестко двигает желваками и сжимает ладони на своих коленях. — Даже еще хуже, — сухо продолжает он, — они смотрят на меня, но меня нет. Есть только части тела, а я весь как… мясная корова. И они смотрят так, будто бы думают, какой кусок меня будет вкуснее. — Жесть какая, — бормочет Антон. Арсений говорит так, что невозможно не ощущать это всем телом. — А еще в какой-то момент оказалось, что никто меня даже не слышит. Я много работал, пытался сделать что-то хорошее, что-то большее, принести пользу миру, людям. И не замечал, что уже угодил в капкан. Думал, все ко мне тянутся, потому что у меня получается быть лидером, вдохновлять людей, но все было не так. Он бросает гальку вперед, и та долго катится по полосе прибоя, пока не исчезает в пене. — У людей есть такой принцип, с первобытных времен, наверное, — он берет новый камешек и крутит его в ладонях, — когда им что-то нравится, они пытаются это присвоить. Я был добычей, трофеем. Дичью. Он поворачивается к Антону, совсем на себя не похожий, без его обычного светлого выражения лица, без смешинок в глазах. Только печать затаенной боли на лице. — Это смешно, но знаешь, что я слышал в свой адрес? — его губы трогает кривая усмешка, — не Арсений, не Арс, даже не Сеня, хотя терпеть не могу это имя. Меня называли красавчиком за глаза, но это тоже ладно. Хуже всего было слышать, что я… — он мешкает, — что я курочка. Назвать мужчину — курочкой, прикинь? Это было настолько унизительно, что меня буквально тошнило. — Какой кошмар, — остолбеневший Антон даже не знает, как реагировать, — Арсений, это пиздец. Если честно, то, что ты описываешь, реально пугает. Это же, ну, харрасмент? Хотя Антон бы использовал слово «насилие», но опыт с психологом научил его быть осторожнее в выражениях. — И с тех пор ты не выносишь, когда на тебя смотрят? Арсений кивает. — Мне ужасно жаль, — Антон дергается, потому что хочется коснуться его плеча, проявить поддержку. Тот замечает движение и коротко улыбается самыми кончиками губ. — Спасибо, — второй камень летит в сторону воды, — ты переживал, что загрузишь меня, но это я нагрузил тебя, получается. — Нет, все нормально, — Антон тоже хватает гальку, трет ее пальцами, — не знаю, кто были эти люди, но это какие-то уебки, и я не буду извиняться за мат. Он подбрасывает в ладони камень, готовый бросить его в этих нелюдей, если бы они были здесь. Арсений рассеянно следит за ним, снова складывая руки на коленях, группируясь и подсознательно защищаясь таким образом. — И именно они во всем этом виноваты, — продолжает Антон, — а то, знаешь, некоторые любят обвинять жертву — мол, сами напросились, но это не так. Даже взрослый мужчина может быть уязвимым. Я долго думал про это, у меня на работе сейчас, кажется, происходит буллинг в мою сторону. А я тоже — пожалуйста, мужик двухметровый, и все равно. — Мда, — качает головой Арсений, — и вот понимаешь же, что это какая-то ловушка для головы, но не реагировать не можешь. Честно говоря, больновато. — Да не то слово, — Антон все-таки кидает гальку, и она глухо стукается, перекатываясь, и так и не долетает до воды, — а, поскольку ты реагируешь, оно продолжает происходить. Обидно даже. Я вот — был спортсменом, популярным даже. Мог послать кого угодно, завести толпу. Со мной искали контакта, девчонки липли. А теперь я ненавижу свое тело, не могу отпор коллегам дать, которые сели мне на шею. Да даже слова сказать на спикерской не могу. Арсений вздыхает, дергаясь, и снова укладывает голову на колени. Кажется, Антон улавливает такое же движение от него — то ли коснуться, то ли поддержать. — Люди просто идиоты. Единицы, по ходу понимают, что они творят. И я тут не самый умный, кстати, сижу, тоже, такой — веща-аю, — Антон старается разрядить обстановку, — если бы у меня была поза Лотоса, я бы сейчас в ней сидел, чтобы прям совсем, знаешь. Как Гуру. Он изображает мудреца, горделиво вскинув подбородок и косясь на Арсения одними глазами. Тот смеется, разгибается и как-то выдыхает, сбрасывая общее напряжение. — Но почему здесь? — Антон указывает рукой за спину в сторону санатория, — здесь тебе тоже некомфортно? Мне кажется, тут, в лагере, нет таких ужасных людей. Тут никто не станет смотреть на тебя, как на объект, ты же препод. Все тебя любят. — Здесь полегче, конечно, — соглашается Арсений, — но на классы разные люди приходят. И смотреть, может, не смотрят, но лезут, а это почти то же самое. Я хорошо вижу тех, кто здесь не ради йоги, а ради меня. Как бы нескромно это ни звучало. — Мягкова, — угадывает Антон и морщится, понимая задним числом, что и его личная мотивация не без греха. Выходит, Арсений видит его симпатию? Тем временем он смеется, качая головой. Волосы красиво шевелятся в этой темноте. Антон вдруг осознает заново, где он сидит и с кем разговаривает, и пугается на секунду, но Арсений утягивает его в разговор заново. — Ты проницателен, — Арсений смотрит на него снова, и теперь во взгляде снова видны эти смешинки. Добрые, теплые, — я справляюсь. Это не сложно, если представить, что она просто одна такая, странная фанатка. — У тебя много фанатов, — улыбается Антон, и медлит, подбирая слова для важной мысли, — и я тоже, кстати, твой фанат, получается. Я вообще за твоей практикой вчера подсматривал, и извини, пожалуйста, еще раз. Теперь я понимаю, насколько это могло быть неприятно. Если хочешь спрятаться — прячься на виду. Арсений от такого откровения легко отмахивается. — Да все нормально. Это фанатство, как ты говоришь, мем вообще какой-то, ну куда мне? Я — учитель йоги, не музыкант даже, или певец, не знаю, Джаред Лето. — Или Имеджин Драгонс, — вставляет Антон и внутренне жмурится. Он что, выдал свою фантазию вслух? — Да, — усмехается тот, — но это безумие. Я старался держаться от этого подальше, даже ушел полностью в йогу с прошлой работы. Думал, что дело как раз в публичности, что на йоге меня никто не достанет. И покинул труппу. — Театр? — удивляется Антон. Он давно подозревал в нем актерский опыт. Неужели правда? С Арсения, конечно, станется еще и в театре играть. Может, у него больше, чем два инстаграмма и больше, чем две личности, кто знает. — Танцы, — очень просто признается Арсений, — я профессионально занимался танцами. Вообще, это большой секрет. Но по факту — секрет Полишинеля, конечно. Антон набирает воздуха и запирает рот на замок. Как реагировать на информацию, которую ты уже знаешь? Арсений, видимо, принимает его состояние за шок. — Эти ребята танцоры, мы из одной тусовки, — объясняет он, — с Егором и Нией работали вместе лет десять, наверное. — Угу, — кивает Антон, даже не пытаясь отыгрывать удивление. — Ну конечно, ты же хакер, — правильно понимает Арсений, — пробил меня по базам? — Видел твою инсту, — ляпает Антон и видит, как у Арсения наверх улетают брови. Похоже, он не ожидал, так что Антон поспешно уточняет, — вторую инсту. Я случайно нашел! Я не хакер никакой. И не маньяк, если что. Арсений щурится, наблюдая за тем, как мечется Антон, и качает головой, цыкая, будто бы осуждает. Но на самом деле видно, что совершенно не против того, что тайна вскрылась. — Все маньяки так говорят, — смеется он, откидываясь на согнутые локти назад и медленно выдыхая. — Я разве похож на Мягкову? — Нет, но ты шпионский хакер и можешь сейчас водить меня за нос, — смеется Арсений. — Я не хакер! — обижается Антон. — Он самый. Инсту мою нашел, меня ночью на пляже — тоже нашел. Теперь знаешь даже мое слабое место, — Арсений говорит об этом как-то слишком легко, — что теперь? Выведаешь у меня Шестую серию йоги, и все, и больше я никому не буду нужен. — Это которая самая сложная? — Антон машет рукой, тоже откидываясь назад, потому что спина порядком затекает, — Я и так ее знаю, эту вашу жесткую Шестую. Там всю серию ты просто сидишь на коврике и пытаешься полюбить себя. — Интересная мысль, — хмыкает Арсений. Сумбур в голове от количества информации не дает внутреннему математику покоя. Нужно все собрать, структурировать, и у него уходит на это долгая пауза, во время которой Арсений просто залипает на море. Наконец, Антон разворачивается к нему всем корпусом, садится, ловит расслабленный взгляд. — Знаешь, я правда не маньяк. Я, когда смотрел на твою практику, это было красиво не из-за того, что ты сам красивый, не из-за тела, — он жует губы, подбирая слова, — это было само по себе красивое движение, знаешь, как в Цигун. Или как делают птицы. — Птицы? — Да, — кивает Антон, — птицы всегда красиво летают, и не важно, какого они вида или рода, какого цвета. И какие у них крылья — тоже пофиг, птицы в полете выглядят, как само совершенство, просто потому, что это — полет. Антон увлекается, слова льются из него легко и очень свободно, искренне. — Так и у тебя, — продолжает он, смущаясь, но преодолевая это, — ты красив не телом, знаешь. Вернее, и телом тоже, глупо этого не замечать. Извини, что я так говорю, как те мерзкие люди. Ну объективно, ты правда красивый человек, да. — Я понял, — тепло усмехается Арсений. — Но это не значит, что надо тебя воспринимать однобоко. Хотеть использовать, просто, например, хотеть, — Антон даже распрямляется и прокашливается, чтобы звучать убедительнее, — я вовсе не показатель, но я вижу совсем другую твою красоту. Я вижу систему, считай меня хакером, кем угодно, но я ее вижу. Арсений продолжает смотреть на него, задумывается. — Ты охренительный, Арсений, — говорит Антон, и это ощущается, как признание в любви, ловко замаскированное. Сопротивления оно не встречает, так что Антон смелеет и продолжает, и сам летя, как на крыльях. — И вот, в чем система. То, что ты делаешь с людьми — тоже просто охренительно. И йога, и помощь, и внимание. То, как ты относишься к студентам — уникально. Любой другой учитель не взялся бы возиться с акробатикой Чебаткова, выгнал бы нафиг Мягкову, не стал бы так поддерживать никого. А Эля-кислота с ее травмами — да никто бы так не сделал, а ты сделал. Антона несет, он говорит громче, ярче, просто не удерживая уже в себе этот восторг, выливая на Арсения все свои эмоции, весь трепет, и, чего уж скрывать, всю любовь. — Ты не бросаешь никого и никогда, ты даже мне помог в стремной стычке с Щербаковым, — он машет руками неопределенно, — хотя я вообще не понял, что это было, но я был уязвим, а ты позаботился обо мне, хотя я тебе — тупо никто, ученик, который в йогу даже не верил тогда. Арсений смотрит на него, и лицо у него меняется с каждым Антоновым словом, которые прут и прут из него, потоком, сплошной волной. — Я не занимался до тебя йогой, но видел много тренеров, и, поверь мне, ни один не думал о безопасности так, как ты. Это кто еще тут маньяк, вообще-то, — Антон грозит замершему Арсению пальцем, посмеиваясь, но тот не реагирует, — но это самое нужное, похоже. И я не знаю, что именно ты делаешь, что из этого самое главное — безопасность, твое участие, профессионализм или просто доброе сердце, но оно работает. Или это йога такая волшебная — но твой оранжевый зал с ёжиками исцеляет людей, Арсений. У Олеси татуировка набита, и, черт возьми, я хочу сделать то же самое, потому что даже я, скучный скептик, реально что-то чувствую. Я — чувствую. Антон на мгновение ловит Арсеньевские глаза, и бросает эти слова прямо туда, в еще одно море, в бескрайнюю синеву, говоря о любви не напрямую, но так отчаянно, будто бы больше никакого шанса не будет. — Я чувствую, что я живой. Ты вытащил меня из такого жуткого болота, и не меня одного, — Антон выдыхает, наконец, и голос его становится тише, — это очень многого стоит. И в этом твоя главная красота — ты вдыхаешь жизнь в людей. Ты ведешь их за собой. А когда птица ведет за собой стаю, не важно, какого цвета у нее перо. И даже если бы тебе, как птице, твой птичий Бог дал бы другое перо, ты все равно бы вел за собой других. Если бы твой Йожный Бог дал бы тебе другое тело, кривое какое-нибудь, которое и в Лотос сесть бы не смогло — ты все равно был бы красив. Потому что ты — это сама жизнь, Арсений. Антон замолкает. До него медленно доходит, как сильно он сейчас открылся, сколько всего наговорил. В кино после таких моментов обычно следует трогательный поцелуй, но они, увы, не в кино, в жизни так не бывает. Поэтому он просто проживает паузу, стараясь выровнять дыхание и осознать, что он только что сказал. Чувство стыда ворочается внутри, и Слизь качает головой в углу своей пещеры с выражением «ничего другого я и не ожидала, долбоеб». — Ничего себе, — говорит пришибленный таким потоком Арсений, — я не знаю, что и сказать. — Извини, — бросает Антон первое, что приходит в голову. — Нет, ты что! — останавливает его Арсений, подаваясь вперед и касаясь его запястья. Антон от прикосновения дергается, но только внутренне, потому что от страха вдруг напрягается так, что не может пошевелиться, — не в этом смысле, просто… спасибо. Спасибо за это, Антон. Это важные очень слова для меня, я просто не ожидал. — Я… — Антон выдыхает, бегает глазами, не в силах смотреть на Арсения, который все еще сжимает его руку, — мне… — Неловко? — угадывает Арсений и убирает руку, хотя Антону с ней было наоборот, заземлённее и как-то безопаснее, — мне тоже, если честно. И я еще должен буду обдумать все это, уложить в голове. Слишком много доброты для одного меня. Голос у него немного виноватый, и Антон, наконец, смотрит на него. У Арсения странное лицо, совсем не взрослое. Будто бы им от силы по шестнадцать, и они сбежали из лагерного корпуса вот так вот, на море, смотреть на прибой и творить всякие глупости. — Я никогда таких вещей не говорил, — выдыхает Антон и трет лицо руками, — будто бы вывернулся наизнанку. — Тебе нельзя наизнанку, колючки будут колоться, — шутит Арсений. — Что? — Ёжик, который упал в реку. — А, — Антон смеется тоже, — да уж. Нормальная такая спикерская. — Мощная, — кивает Арсений. Повисает пауза. Антон еле собирает себя в кучу, вычленяя из потока звенящих в башке мыслей одну, самую главную — ему с Арсением хорошо настолько, что даже такое несанкционированное раскрытие уже не кажется чем-то страшным. И предстать перед Арсением таким, какой он есть сейчас — не страшно тоже. Арсений, между тем, ложится на покрывало, собирая ноги одна над другой и вздыхает, глядя куда-то наверх. — Слушай, а ты сказал — Йожный Бог, — спрашивает вдруг он, — а Йожный Бог — это как? — А кто у вас там Бог? Ну там, Будда, например. Арсений смеется, и руки, сложенные у него на груди, подрагивают. — Что? — недоумевает Антон. — В йоге нет Богов. — Тогда пусть будет Не-Бог, — он пожимает плечами, — Не-Будда. — Незабудда. Йожный Бог Незабудда, — хитро смотрит на него Арсений и вдруг напевает, — Не-за-будда, мой любимый бо-жок! Последний поцелуй станет са-амым горьким. — Какое кощунство! — сыпется со смеху Антон. — Мы на тайном пляже, даже Будда здесь нас не видит. Антон тоже ложится на покрывало, устремляя взгляд куда-то в небесную черноту. Осмелев, он высказывает то, что крутится на языке: — Я, наверное, нарушил там какую-нибудь субординацию, и надерзил тебе, но я не мог молчать, видимо, — в который раз извиняется он, — и уверен, что не только я так о тебе думаю. Знаю, что это не решит твою проблему, но, может быть, когда ты в следующий раз будешь загоняться, ты вспомнишь об этом. — Думаю, мне правда нужно было это услышать, — отзывается Арсений, — и спасибо еще раз. И за совет тоже. Знаешь, я же вроде учитель йоги, и все спрашивают у меня, как им жить, а мне хоть бы кто дал совет. Хоть раз! А ты уже дважды это для меня сделал. Антон поворачивает в его сторону голову. Арсений смотрит в небо, и его профиль со смешным носом выглядит сейчас так, что хочется сфотографировать его на все возможные объективы мира. — О, советы раздать — это я пожалуйста, — бормочет Антон. Он вдруг ловит себя на мысли, что все время, что они сидят на этом пляже, ведет себя необычно. Говорит такие откровенности, в принципе — идет сюда без приглашения. А теперь лежит рядом и даже не делает попыток поцеловать самого лучшего человека на земле. Хочет только, чтобы ему хорошо было, хочет смотреть на него. И все. — Антон, а откуда у тебя все это? — внезапно Арсений поворачивает голову тоже, встречаясь с ним взглядом, и теперь Антону приходится отвернуться, — откуда твои чувства про тело. Я понял, что ты был спортсменом и получил травму, но что в итоге произошло? Футбол настолько был тебе важен, что это эмоционально как-то тебя подкосило? Что теперь ты не принимаешь тело, которое не может больше играть в футбол. — Звучит, как что-то из моего психоанализа, — отшучивается Антон, а внутри все холодеет. В голове некстати всплывает Мартин. Его некогда красивое, аристократичное лицо, искривленное отвращением, с которым он встречал Антона каждый раз после игр. Тон его голоса, звенящий в ушах пассивной агрессией, которую Антон принимал за конструктивную критику. «Футболист должен бы быть понакаченнее, ты что, пропускаешь день ног?» «Ты можешь тренироваться не так много? Ты потный, это некрасиво». «Жаль ты не квотербек, конечно, американский футбол бы сделал из тебя красавчика. Ну что это за дельты». Антон трясет головой, прогоняя мысли. — Дело не в футболе, — собравшись, говорит он, — просто я не уверен в себе. После травмы потерял форму, перестал тренироваться, на стрессе ел все подряд, набрал лишнего веса. Сначала не мог двигаться из-за гипса, а потом уже просто не хотел. Арсений не издает ни звука, но Антон чувствует, что он внимательно его слушает. — И сейчас пожинаю плоды, — вздыхает он, — любая асана дается с трудом. До метро иду — устаю, дыхалка никакая. Не говорю уже про лестницы. И внешне только хуже становится, до сих пор не могу смотреть в зеркало, но ничего с этим не делаю — и это самое обидное. Сбоку раздается шуршание гальки, и Арсений садится, разворачиваясь к Антону. Он нахмуривается, наклонив голову набок. — Вот теперь я точно, как у психоаналитика, — усмехается лежащий на покрывале Антон, — ну короче. Мне Позов тренить разрешил, я мог бы уже сто раз скинуть эти несчастные килограммы, а я ничего не делаю. Ненавижу себя. Я ведь даже фотографироваться не могу, не получаюсь нормально. У меня за три года нет ни одной фотки, если это не формальные снимки на документы. — А фотки то почему? — удивляется Арсений. — Я, как ребенок, наверное, но мне невыносимо плохо, когда на меня смотрят. Не хочу, чтобы смотрели. Чтобы это оставалось на фотках. Чтобы все видели меня таким. Некрасивым. Толстым. — Толстым? — ошеломленно переспрашивает Арсений. — Ну да. Я здорово раскабанел, — понуро отвечает Антон. Арсений проводит взглядом очень напряженно по его вытянутым вперед ногам, потом по всему телу снизу-вверх и пристально вглядывается в Антоново лицо. Тот не знает под этим взглядом, куда деваться, он будто бы просвечен рентгеном и биоимпедансом одновременно. — Почему ты так о себе говоришь? «Толстый», — передразнивает его Арсений, — конечно, есть какие-то медицинские стандарты, ладно. Но у тебя точно нет ожирения. С кем ты себя сравниваешь? С моделями? С высохшими бодибилдерами? — Нет, я никогда не хотел быть ни качком, ни кем-то еще, — качает головой Антон, — меня всегда устраивало мое тело. — Тогда дело, наверное, не в нем? Антон хмурится. Не поспоришь. — Слушай, на правах твоего учителя, — осторожно начинает Арсений, — я не лезу тебе в голову, но такие вещи обычно возникают не из-за тела или его метаморфоз. Такие раны остаются после не очень хороших людей. Антон вздыхает. Мартин в его воспоминаниях обиженно раскалывает чашку об пол. Антонову любимую чашку. — Ты совершенно прав, — признает он. — Я пришел в йогу таким же, — вдруг говорит Арсений, мягко улыбаясь, — и йога мне помогла. Через годы я понял, что любить можно какое угодно тело и даже какую угодно душу. Если любовь есть, не слепое обожание и бабочки из ушей, не стиральная машина в животе, а просто любовь, теплая, знаешь? Антон кивает. Они с Арсением похожи больше, чем он думал. Он бы тоже так назвал любовь — просто тепло, которое остается тогда, когда все бабочки улетают. — Если любовь есть, — продолжает Арсений, — то и заставлять себя не придется. И йога — как раз такая. Она просто любит тебя, и все. Она этим и поддерживает. А потом учит тебя любить себя самого. Антон угрюмо ковыряет камни пальцами, укладывая в голове новую информацию. Елозит пяткой по галечной поверхности, бесцельно болтая ногой. — Надеюсь, и меня она исцелит, раз тебе помогла. — Помогла, — кивает Арсений, — я, на самом деле, почти победил эту свою заморочь. Я могу купаться при всех, раздеваться, если нужно. Только кайфа это особо не приносит. Он усмехается, опирается руками сзади, запрокидывает голову к небу снова, и выглядит таким серьезным, что Антон даже не думает ассоциировать и шутить в своей голове на тему раздеваний. Не до того сейчас. — Знаешь, это даже смешно, — голос слышится глуше, но Антон больше чувствует, чем слышит. Удивительное ощущение, — ты боишься купаться, потому что тебе кажется, что на тебя все смотрят с отвращением, да? — Угу, — соглашается Антон. — А я боюсь, что с обожанием. Такая глупость. — Не глупость, — серьезно говорит Антон, и у него вдруг складывается в голове пазл. Он, все-таки, девопс, и видеть связи — его работа. Востребованный танцор вдруг бросает работу и не светит нигде свое прошлое. Ни к кому не прикасается, ни с кем не тусуется. Носит маски, безупречный в своей аккуратности и чистоте. Закрывается. Боится обожания. Антон знает, после каких событий может появиться такой страх. После каких людей не хочется больше быть ни для кого привлекательным. А еще очень хорошо знает, что нельзя рушить психологические защиты, если они прикрывают сильную боль. Даже если человек внезапно доверяет тебе, сам того не зная, очень большой секрет. Арсеньевская отстраненность вдруг предстает в совсем другом свете. Может быть, он и заинтересован в каких-нибудь отношениях с людьми, но боится повторения этой истории с ужасной болью от другого человека? Сразу нескольких людей? Как же сложна эта ваша психология, хрен разберешься. Еще и Арсений сам по себе, как хамелеон — то он отстраненный загадочный эльф, то простой парень, держащий голову на коленях, то раненый ёжик, то снова закрытая книга с Бог знает чем внутри. — Мы, конечно, знаешь, нашлись два одиночества на пустом пляже, — прерывает паузу Арсений, — купаться-то будем? Антон, лежа звездочкой на гальке, поворачивает голову. За всеми этими разговорами он и забыл, зачем вообще пришел. — Не будем, у нас мероприятие, — отшучивается он, — спикерская по интересам. — Это каким же? — подыгрывает Арсений, — сходка страдающих от фобии раздеваться? — Ага. Общество анонимных антинудистов. — Это надо записать, — смеется он, — ну так что? — Может черт с ним, с купанием? — пробует Антон. Неловко было бы лезть в воду с Арсением, помимо стеснения это слишком сильное сокращение дистанции. Антон и так развернулся к нему мягким ежиным пузом. Особенно учитывая, что и лежит он сейчас на спине, беспомощный. — О-о, а вот теперь наоборот — очень надо, — деловито заявляет Арсений, — давай, я тебе обеспечу безопасную среду — и вообще отвернусь. А в море зайдем по очереди. Идея, конечно, хорошая, но Антон все равно быстро думает, чем еще может отмазаться. — Я не могу, у меня асана! — предпринимает он нелепую попытку. — О, это какая же, — хитро щурится Арсений. — Звездасана! — заявляет Антон, шевеля руками и ногами, как галечный ангел. Арсений только легко смеется в ответ. *** Антон переодевается первым, пока Арсений вежливо отворачивается. Он честно сидит на покрывале, повернувшись спиной и не подглядывая, и Антон было собирается переодеть даже плавки, но все равно не решается раздеваться до конца. Рассеянно сминая полотенце на коленях, он внезапно замечает, какого цвета у него трусы, и беззастенчиво ржет. — Ты не можешь смеяться, когда я не вижу прикола, — обиженно подает голос Арсений, — я же теперь хочу посмотреть! — Нет, стой, — он останавливает его от поворота, — я расскажу. Олеся сказала мне носить красное по вторникам, ну знаешь, Стрелец в Тельце, Телец в пиздеце, астрология, все дела. Арсений коротко фыркает. — Так вот, уже заполночь, а значит, сегодня вторник. И я, совершенно не специально, надел, уж прости за подробности, красные трусы. Получается, красное по вторникам? Она сказала, что заставит меня поверить. Похоже, заставила! Антон снова ржет, и Арсений задирает лицо к небу. — Боги, это самое странное, что я слышал в полночь и что я слышал на пляже. Но точно самое смешное, — теперь и он тоже смеется, — И это ты мне говоришь про стеснение и неуверенность? Ты только что сообщил, какого цвета у тебя трусы. Антон ржет, настолько Арсений театрально всплескивает руками, сидя спиной. — И что, прям красные? — Ага, целиком. — Ну вот зачем мне это знать, а если я теперь буду об этом думать? — причитает Арсений, — Я же буду теперь смеяться в самый неподходящий момент. — А ты просто не думай о белой обезьяне, — предлагает Антон, подленько хихикая и даже не замечая особо — он что, флиртует? Ну нет, слишком уж это просто Арсением воспринимается, наверное, они находятся все еще в дружеском поле. Так ведь? — Так, мартышка. Давай там уже разбирайся с трусами скорее, — ворчит тот, — и я буду думать, что это просто шорты, типа знаешь, гавайские купальные шорты, которые ты назвал трусами. — А вот и нет, — бесит его Антон, уже шагая неловко по гальке к воде и надеясь, что Арсений не повернется. И еще немножечко — что повернется. *** Они прощаются у домиков где-то около часа ночи, Арсений всю дорогу от моря идет по главной аллее босиком, неся голубые кроксы прямо в руках. Настоящий йог. Антон про себя восхищается, но вслух ничего не говорит, хватит с него сегодня громких слов. Голова гудит от переизбытка информации. Сложно уложить все это разом — и откровения, и эту невероятную легкость, и странную ситуацию с трусами. И то, что Арсений внезапно делится чем-то личным. Все вообще так стремительно меняется, и вместо потустороннего эльфа вдруг на месте Арсения появляется человек — живой и теплый, с армией веселых тараканов в голове. Пока они плавают недалеко от берега, не приближаясь особо друг к другу, он рассказывает, как жил, когда был танцором, кстати, как Антон и думал, очень высокого уровня, хотя сам Арсений скромничает и не говорит об этом прямо, но все равно — все понятно и так. Гастроли, звезды, проекты в Европе, деньги, люди. Дом, ключи от которого отдавал он Сереже, похоже, и правда его собственность. Арсений ржет, когда Антон решается неловко спросить про Лазарева, и глаза его хитро блестят. Он уклончиво говорит о том, что может достать для такого преданного фаната Антона автограф, потому что они с Лазаревым — друзья. Антон только подозрительно щурится, но старается не делать никаких намеков. В конце концов, у Арсения на руке кольцо. Про личное он не рассказывает. Только то, что он тоже не из столицы, любит кино и музыку, особенно живую, но сам даже не поет. Антон про себя, похоже, не так много рассказал, как услышал об Арсении, самом загадочном, вообще-то, человеке на земле. «Какой же он идеальный, Боже», — думает Антон, пропуская мимо ушей рассказ о том, как они с Матвиенко однажды уехали на тачке в Финляндию. Антон не слышит, он смотрит на мокрые волосы, зачесанные назад в свете тусклого фонаря, на голые ступни, бредущие по неровным плитам аллеи. Плечи, которые показывались из воды, когда Арсений плыл, будут ему теперь сниться. Все это будет Антону сниться... Арсений надевает привычную маску вежливости, когда они подходят к домикам, кивает на прощание и скрывается за своей дверью. В окне мерцает тусклый свет фонарика. Видимо, Арсений тоже не любит включать по ночам верхний свет. Антон стоит на крыльце и не знает, можно ли заходить. Они с Чебатковым не договаривались про время, а сегодня в этом домике точно побывали дредастые гости. Антон прислушивается — за дверью тишина. На всякий случай потоптавшись погромче, он берется за ручку двери, но поворачивает не сразу, давая возможность среагировать тем, кто внутри. — Заходи, заходи, — раздается негромкий голос Чебаткова. Он один. — Не спишь? — Антон тихо скидывает покрывало и не глядя лезет в свою часть полки-шкафа за сменой одежды. — Не могу уснуть. Он лежит на кровати, смотря в потолок. Никаких улик пребывания здесь Нии Антонов внутренний аналитик не замечает. Наверное, все убрали к его приходу, а, может, и нечего было убирать, и никакой романтики у бедного Ромео сегодня не случилось. Когда он ложится, поставив телефон на зарядку, Чебатков неожиданно глубоко вздыхает, и привыкшие к темноте глаза замечают — тот улыбается, как идиот. Значит, все-таки, все было. — Как, ну… как провел вечер? — спрашивает Антон, и в голос его сами собой проползают издевательски-шкодливые нотки. — Мм? Ах, вечер, — вздыхает Чебатков, повернув к нему голову, и снова устремляет взгляд в потолок, — чува-а-ак. Антон понятливо фыркает. Потянувшись, он прямо с кровати достает до ручки и приоткрывает окно, чтобы в домике было, чем дышать. То ли это летняя жара, то ли это его сердце стучит так часто, что не хватает кислорода от слова совсем. Тонкий запах цветов ползет внутрь, стрекочут сверчки. Какой-то очень хороший ландшафтный дизайнер организовал клумбу прямо под окнами. Какой-то очень хороший человек придумал поселить часть лагеря в эти маленькие четыре домика. И Арсения — в соседний. — А ты? — Чебатков поворачивает голову снова, и Антон думает, что выглядит сейчас точно так же, по-глупому улыбаясь куда-то в потолок. — Море очень… Теплое. Удивительно для ночи. — И ласковые волны, — зеркалит его шкодливый тон Чебатков. — И бескрайняя непостижимая глубина, — нараспев отвечает Антон. — Ес, мэн. Чебатков только вздыхает снова, продолжая пялиться в никуда, и Антон чувствует с ним такую мощную связь, какая бывает только у друзей, разделивших на двоих в один вечер нечто неописуемое. Нечто, заставляющее улыбку не спадать с лица даже во сне.