Бессилие

У Лавровой мир перевернулся, кажется. Она во всем этом варится уже который день — взгляды осуждающие ловит в общежитие, критикующий шепот одногруппниц и полное игнорирование со стороны родителей. Ей, конечно, к последнему не привыкать, но так обидно на душе. Мать каждый раз подобным образом девушку проучить пыталась — молчанием, зависшим между стен с желтыми обоями. Тем самым больнее только делала. Катя лишь у бабушки в объятиях утешение находила, та всегда добрым словом девушку подбадривала и бутербродами с маслом и сахаром. А сейчас даже к Антонине Никитичне не уехать в деревню, вот и приходится с внутренними терзаниями самой справляться. Оля Соколова ничего не говорила после того как соседку свою с мужчиной подозрительным увидела. Лишь укоризненно взглянула и убежала к соседям по комнате. Ей поразмыслить надо было, как и Лавровой. Соколова не знала, что и делать — она хорошо к Кате относилась, они с ней прошли огонь, воду и медные трубы, а еще практику на швейном заводе и летнюю сессию. Делились всем, а ночью обнимались, утешая друг друга. Казалось, что эта пара была идеальным примером женской дружбы, но Ольга все никак понять не могла, как Катя в объятиях оказалась парня того. Что сподвигло на поступок милую и добрую девушку. Разочаровалась даже на секундочку, а потом поняла — если Лаврова решила что-то, значит так надо. Осталось только выяснить. У Кати состоянии, как у зажеванной пленки, и не починить, не исправить. Лежит бездумно и в противоположную от кровати стену пялиться в плакаты разноцветные, эйфория от поцелуев сладких закончилась, и горькое осознание обрушилось снежной лавиной на хрупкую Лаврову. Павел, что пальцы нежно перебирал, сидя на корточках, уверенно сказал, что она теперь с ним ходит. И не отвертеться теперь, не выкрутиться из этой ситуации. Остается только принять. Но как? Когда все естество противится, а тело прогибается от касаний трепетных и поцелуев горячих. Лаврова его желала как мужчину, тяжестью в животе воспоминания отзывались о улыбке хитрой и прищуре глаз зеленых. Она это уже приняла. Но как человека она его абсолютно не знала. Чем он занимается, где работает? Кто его семья, а кто друзья? Есть ли у него собака, а может у него аллергия на апельсины? Откуда шрам еле заметный под бровью? Миллион вопросов, на которых ответа нет. У Кати черта противная, как ей казалось, любопытство, оно каждый раз над ней верх берет, мучает, что та спать не может. Вот и сейчас, спросить обо всем хочется, но не кого. Павел пропал на несколько дней. Не звонит, не приходит, словно сквозь землю провалился. И вроде бы Катя все прекрасно понимает, Паша — взрослый человек, у него дела могут быть. Но все, что он говорил, твердит об обратном, что не бросит он ее, не оставит. Оля возвращается все-таки в комнату, несколько дней специально пряталась у соседок, на занятиях сбегала от взгляда тоскливого, знает, что поступать так с Катей подло, но ничего поделать не может с собой. Ей обидно по-детски как-то, что Лаврова скрывала что-то от нее, они же лучшие подруги как никак. — Кать, — заходит, скрипя дверью. Медленно взглядом окидывает девушку на кровати расположившуюся. В комнате духота стоит, а она под одеялом валяется. Оля проходит уверенным шагом, сумку скидывая на пол, форточку открывает, запуская холодный ветер. — Кать, ну ты чего? — присаживается на кровать рядом с Лавровой, ладошкой по волосам белокурым водит и видит, как слеза алмазом по щеке бледной скатывается, разбиваясь о белизну подушки мягкой. — Катенька, милая, — у Оли сердце сжимается от горести, что на душе скребет, прижимается к плечу девушки виском, в глаза синие смотрит и шепчет, сбиваясь. — Он тебе что-то сделал? Только скажи, мы придумаем что-нибудь, — в горле ком стоит, Соколова сказать больше ничего не может, только глаза закрывает, чтобы слезы сдержать. — Нет, он ничего не сделал, — Лаврова говорит неясно, руки из-под одеяла высовывает и Соколову обнимает за талию, — Лель, я так не могу больше, — заходится в рыдании, глаза мокрые пряча в подушку. Так и лежат в молчании, каждая о своем думает. Обида ненужная улетучивается куда-то в форточку вместе с ветром. На кухне чайник закипает, который подружки поставили еще минут десять назад. Лаврова соскакивает со стула, хватает за ручку металлическую эмалированный чайник с алыми маками, обмотав ладонь полотенцем, чтобы не обжечься, и по кружкам кипяток разливает. Оля чай индийский рассыпной со слоником на желтой упаковке ложкой размешивает, наблюдая, как вода прозрачная в янтарный цвет окрашивается. Уютно становится, на душе тепло растекается, Катя даже улыбается на сосредоточенной лицо Оли. Спокойно делается, что вся обида прошла, на кончиках пальцев только щиплет немного, но это и потерпеть можно. Лаврова садится на стул, ноги удобно подгибая и подбородок на коленях устраивает, обхватывает кружку и дует несильно. Чай горячий очень, а Катя такой не любит, обычно водой разбавляет или молоком, её так бабуля научила, но сейчас лень идти куда-то, поэтому естественным путем остужает кипяток. — Лаврова, я все никак понять не могу, как ты с ним сошлась? — Оля все-таки задает вопрос, который над ними облаком грозовым висело. — Не знаю, — Лаврова прихлебывает чай, обжигая язык. Морщится от неприятного ощущения — болеть теперь несколько дней будет. — Мы с ним в кино сходили, а потом все закрутилось, я даже не поняла как. — Ага, как же, — хмыкает Соколова, на что толчок не сильный получает по плечу. — Я тебе правду говорю, — начинает возмущаться Катя — она тут душу раскрывает, а ей не верят. — Он мне еще с сумкой помог, которую украли. — Ох, Катюха, наивная дура ты, — Оля кружку звонко ставит на стол, эмоционально жестикулировать начинает. — Он тобой воспользуется и бросит, неужели ты не соображаешь? У таких одно на уме. — Соколова, знаю я все, — Катя прерывает слова неприятные. — Ты думаешь, я не понимаю? — волосы назад убирает, вздыхает шумно и лицо прячет в ладонях, покрасневших от фарфора горячего. — Я все понимаю, но уже ничего сделать не могу, — отстраненно шепчет куда-то в кожу рук, себя убеждая больше, чем подругу. Та подходит со спины, обнимает за плечи, в макушку целует и говорит: — Ты только себя главное береги. Мы справимся, ты лишь моргни два раза, — последнюю фразу смешливо шепчет. Катя голову резко поднимает, чуть не ударив Соколову, оборачивается на девушку: — Спасибо, Лель! — обнимает за талию и к себе прижимает. Кате жизненно необходимо услышать это было. У нее словно камень с души упал, легче стало, дышать полной грудью захотелось. Ее всю жизнь безмолвием наказывали, невыносимо от одиночества становилось. Она благодарна Оле все-таки была, что не отвернулась от нее, знает, что Соколова где-то в глубине души осуждает Лаврову, но не отказалась от подруги, помочь согласилась. Для Кати это дороже денег любых. — Целуется-то как? — Оля любопытство удержать свое не может, щиплет за бок подругу, а та ухмыляется в ответ и глаза прикрывает от воспоминаний интимных: — Прекрасно. И девушки смехом радостным заливаются, у Кати румянец на щеках проявляется от вопросов нескромных, и Оля счастливо по макушке треплет, как сестру младшую. Девушки сидят еще час на кухне, допивая уже остывший чай, обсуждают все что из-за молчания, возникшего на несколько дней, не смогли обсудить — одногруппников, домашнее задание, соседку по комнате. Катя в кратце историю про сумку рассказывает, а Оля про свидание очередное. У них словно за эти несколько дней целый вагон и маленькая тележка тем для разговоров душевных накопилось, перебивают друг другу, спеша со всем поделится. Но обрывает их внезапно возникшая староста этажа. Катю к телефону зовут. Женщина, что в ночную смену сегодня на вахте работала, ворчит, что за услуги телефонистки ей не доплачивают. Лаврова резво соскакивает с последней ступеньки и подбегает к телефону. — Ну че на свиданку пойдешь со мной? — в телефоне голос мужской хрипит сквозь треск. Катя провод телефонный на палец наматывает, не верит, что позвонил все-таки. Улыбается бежевой трубке и, отвернувшись от пытливого взгляда вахтерши, шепчет: — Пойду. Сердце кульбит делает, когда дату и время слышит, а потом затяжные громкие гудки.