Сначала потанцуем

— Ты… Кто? — Д… Джинни, я же… Ты не помнишь меня? Совсем — совсем? Джин… — Чонгук бледнеет, цепляясь пальцами за больничную пижаму мужа, когда к ним подходит Намджун, щурясь: — Сокджин, ты помнишь меня? — Н… Нам… Ким… Вы врач Юнги? — Джин напрягает переносицу, вспоминая урывками кусочки своей жизни, когда гибрид выдыхает и кивает облегчённо, улыбаясь и поглаживая по плечам его омегу: -Чонгукки, малыш, ты можешь встать? — Я не пущу! — Чонгук утыкается носиком в шею мужа, который округляет глаза, смотря на врача: он чувствует родной запах. Запах истинности. — Ты… Земляника, значит… — Да, да, Джинни, да! — Чонгук выцеловывает всё лицо альфы, который смотрит в его огромные глазки, тихо шокировано спрашивая: — Сколько… Тебе сколько лет вообще, ребёнок? — Мне двадцать один, Джинни, двадцать один и я… — Слезьте с меня, молодой человек. — Сокджин смотрит строго, перебивая задрожавшего губками омегу на полуслове, пытаясь оттолкнуть мужа от себя взглядом: альфа отлично помнит свой возраст, и разница в четырнадцать лет… — Джинни, не пугай меня, прошу! Ну вспомни, вспомни… — омега припадает своими дрожащими губами к мужу, отказываясь сквозь слëзы слезать с него, отчаянно выцеловывая пересохшие, но настолько родные губы истинного, скуля в поцелуй, когда альфа отворачивает в сторону голову, мотая ей: — Не надо. Я намного старше. — Ну и что, Джинни? Ну и что, любимый, я ведь… Я же давно это принял, Сокджин, уже давно! — Чонгук хнычет, надеясь на то, что альфа вспомнит хоть что-то. Намджун забирает с собой Тэхёна и отходит к окну, покачивая его, — У нас же… Да мы женаты, сам посмотри!!! — Омега поднимает руку своего мужа, целуя в выпирающую кость на запястье, сцепляя пальцы вместе: одинаковые кольца. Абсолютно. — Да как это… что вообще случилось… — Сокджин сглатывает тяжело, не понимая, как настолько молодой омега вышел за него в принципе. — Авария, любимый, это всё авария, а потом я… я родил и ты… — РОДИЛ?! — Альфа чуть ли не задыхается под весом тела мужа, который отказывается отлепляться от него, дорвавшись до своей мечты. — Джин, — гибрид плавно укачивает малыша в руках, смотря на альфу серьёзно, подходя с Тэхёном, который тут же потянулся ручками к отцу, — у нас есть для тебя маленькое счастье. Чонгук закивал гордо, слезая кое-как с мужа, стыдясь своего внешнего вида: неопрятный, с отросшими волосами, в какой-то растянутой футболке с пятнами от молока на груди. Краснея, он отпихнул в тёмный угол ощущение стыда, облизнув губы и беря ребёнка из рук Намджуна, усаживаясь рядом с мужем. — Осторожно, Тэхёни… Вот так, малыш, умничка, — Чонгук с гордостью смотрит на то, как Тэхён с удовольствием ёрзает по отцовскому телу, словно маленькая гусеница в ползунках, пока не устраивается у него на сердце головой и не вздыхает довольно, манерно причмокнув полными губками. — Это… это мой? — Сокджин склонил голову вбок, рассматривая младенца: омега не может врать. Это ведь действительно его маленькая копия. — Это наш, жадина, — Чонгук подмигивает, пытаясь разрядить обстановку, поглаживая младенца по голове. У альфы, который изучает молодого омегу с тихим восторгом, сердце, похоже, сходит с ума, потому как Чонгук подёргивает своей верхней губой от неприятного покалывания в груди, стараясь его игнорировать. Его Сокджин жив, и это- самое важное на свете. Всё остальное обязательно приложится. Он обязательно ему поможет. Тэхён заворчал, поднимая глазки на своего отца, когда тот на пробу пальцем коснулся его волос, раскрывая глаза широко: взгляд отцовский. Тут даже за ДНК ходить не надо. — Юнги… Где Юнги? В какой он палате??? — Что? — Чонгук завис на секунду от вопроса, поворачиваясь к гибриду, который кивнул: ну, теперь хоть понятно, до какого именно момента Сокджин помнит свою жизнь. — Зачем ему быть в палате, любимый? Юнги дома, с мужем… — С МУЖЕМ? — Сокджин хмыкнул: не поверит. Уж в такое- точно не поверит. — Джин, — Намджун ставит стул рядом с койкой, усаживаясь поудобней, — с аварии Юнги прошло больше двух лет. Он уже полностью восстановился, женился. В один день с тобой, между прочим. — Откуда вы… откуда вы столько знаете, доктор Ким? — Джин осторожно усаживается кое-как, опираясь на подушки, рефлекторно удерживая крепко малыша на груди, от чего Чонгук шмыгнул носиком: он об этом моменте мечтал, молился. — Оу… Видишь ли… Я женился на Хосоке. Он — мой истинный. — Это всё шутка какая-то, быть такого не… Стойте, что это? — Сокджин фокусирует взгляд на бутылочке молока, которую утром принёс Намджун: от неё просто цветёт и пахнет гиацинтом, который Сокджин никогда ни с чем не спутает. — Моё солнышко помогает Тэхёни лопать побольше, — Намджун усмехнулся, смотря в том же направлении, — У нас тоже уже есть малыш, Тайн. Крутой гибридик, между прочим, — гибрид вздёрнул свой аккуратный, приплюснутый нос повыше, с гордостью вещая о своём сыне: ещё бы, он дышит ради того, чтобы прижимать к себе круглосуточно мужа и выцеловывать пяточки сынишке. — Блять… Сколько я спал… — Три месяца, братишка, — Юнги вваливается в палату вместе с Чимином, счастливо улыбаясь и подходя к койке уверенным шагом: Намджун уже успел им сообщить в сообщении о его пробуждении. — Добро пожаловать на планету, Джин! — Мин усаживается рядом с альфой на тумбочку за неимением дополнительных стульев в комнате, пока Чимин сюсюкает с Тэхёном, поздравляя Чонгука и обнимая плачущего омегу. — Юн… — Джин понижает тон до минимума, настолько, что Юнги приходится пригнуться поближе, вслушиваясь, — Это что, правда мои??? — А то. Чонгукки у нас герой- малолетка, Джин. Он тут тебя с того света настырно вытаскивал. — Он же… — Чонгуку пришлось выйти из палаты нехотя, чтобы дойти до уборной вместе с Чимином и успокоиться, обливаясь водой и переодеваясь в свежие вещи: стыдно перед любимым в такой важный день как бездомный сидеть! — Он сказал, ему двадцать один, ребята… Я же не мог с таким молодым… Он родил от меня! — Ещё как мог. Более того- бегал за ним, как щеночек, Джиннииии, — Юнги копирует голос Чонгука, усмехаясь, обнимая альфу сразу же после того, как омеги покинули помещение. — Да он совсем щенок, Юнги, что я за сволочь такая?! — Сокджин вспомнил огромные, доверчивые глазки парня, даже боясь себе представить, какую боль мог причинить такому хрупкому созданию своими размерами: Чонгук набирал вес обратно крайне медленно, хоть и стал есть лучше. Стресс выкачал из него абсолютно всё, что получал организм, и омега теперь выглядит худеньким, словно тростинка, с длинными волосами, трогательной кудрявой чёлкой спадающими на его широкий лоб. Его татуировки и пирсинг никак не добавляют омеге сегодня брутальности, а наоборот- несуразности. — ОН? — Юнги прыснул, забирая малыша из рук отца, — Дай сюда этого пирожка, я соскучился, — втянув шумно носом запах детского шампуня, Юнги закатил от удовольствия глаза: как он скучал по этому манерному капризуле! — Джин, Чонгук-и у нас до твоей комы был самым настоящим гадёнышем, знаешь ли… — Эй! Это вообще-то мой…м-муж? — Именно, Джин. — Намджун поигрывает бровями, хлопая в ладоши, — Так. О делах насущных, ребята: Джин, тебе предстоит много, очень много проверок. Не перебивай Чонгук-и, когда он тянется к тебе, наш крольчонок на тот свет отправился за тобой в прямом смысле буквально час назад. Чонгук любит тебя, как никто на свете не умеет любить, даже не смей ему ни в чём отказывать. Джин закивал осоловело, сглатывая: ему с этим щенком теперь вновь знакомиться. А если Чонгук его разлюбит? А если посчитает, что такой старый альфа ему не нужен? Тяжело вздыхая, он рефлекторно встаёт, тут же падая обратно на подушки, когда гибрид фырчит, усмехаясь: — Ты бы ещё марафон решил побежать, спринтер. Лежи спокойно, тебе нужны будут массажи. — Можно мне… его? — Сокджин прикусил полную губу, указывая кривоватым пальцем на малыша в руках Юнги, который поцеловал его напоследок в макушку, передавая в руки отцу. Джин инстинктивно обнюхал Тэхёна, засмеявшегося, словно колокольчик, а потом чихнувшего так, словно в комнате взорвалась бомба, — оу… — альфа прыснул, обессиленно укладывая малыша к себе на грудь и утирая сопли краем простыни, — этот, видимо, точно мой. — Тэхён родился на седьмом месяце, Джин. Чимин и Хосок принимали роды сами. — С-се… почему так рано?! Я что-то сделал с омегой??? — Сокджин запаниковал, прижимая к груди младенца: Чимин, видимо, тот самый омега Юнги, который солнечным зайчиком вбежал в палату вслед за альфой. Только вот почему… — Чимин- акушер? — Нет, Джин, — Юнги причмокнул губами недовольно, отматывая в голове дни до ночи аварии, вспоминая, как всполыхнул Трэсс, рыкнув, — Чимин-и- танцор. — Тогда как… — Ты горел заживо у него на глазах, Сокджин, — Намджун увлечённо отсоединяет провода от альфы, не видя ужаса в прошлом: прошлое- в прошлом. Смысл о нём страдать, когда сейчас все по итогу живы? — Я… горел? — Трэсс полетел к хуям, Джин. И ты никогда его не вернёшь. Я лично выбросил его на металлолом. — Юнги чеканит это, ни разу не дрогнув. Он ни о чём не жалеет. — Чонгук своими глазами видел, как ты горел, и вот… В общем, Тэхён-и родился в гараже. А Чимин и Хосок приняли роды, пока мы с Джуном везли тебя в больницу. — Что за пизд… — сказать, что у альфы отвалилась челюсть от навалившейся информации- нихрена не сказать. Сокджин посмотрел на заугукавшего согласно сынишку, который выпятил нижнюю губку капризно, целуя его в лоб в тот момент, когда в палату вернулся Чонгук: в свежей футболке, с покрасневшими глазками, поддерживаемый Чимином. — Я думаю, нам стоит оставить вас наедине, крольчонок, — Намджун подходит к кивающему благодарно омеге, оглаживая его щёчку, когда Юнги спрыгивает с тумбочки лениво, пальцами ущипнув малыша Тэхёна за его пухлую ручку, подмигивая Сокджину. — Идём, Чимин-и, — Юнги целует своего омегу в висок, выходя в коридор вместе с ним и с врачом, оставляя Чонгука стоять в палате в огромной футболке мужа, переминаясь с ноги на ногу. Альфа щурится, посматривая на аккуратные пяточки: — Смешные носочки. — Ты помнишь? — Чонгук сжимает подол футболки, медленно подходя к мужу, усаживаясь рядом, когда тот мотает головой отрицательно. Сокджин ничего не помнит. Абсолютно ничего из того, что связано с его истинным. — А должен? — Ты купил мне их… после нашего первого свидания, — Чонгук поджал пальчики, рассматривая принт солнышка на пятках, — чтобы я сходил с тобой на второе. — Ты- Чон…гук, да? — Обычно ты называешь меня своим чертёнком или маленьким, но я сейчас на всё согласен, Джинни, — Чонгук хлюпнул носиком, протягивая руку к груди мужа со страхом: оттолкнёт? — Иди сюда, — Сокджин прикусывает полную губу, видя плещущуюся безграничную любовь в огромных оленьих глазках, двигаясь немного в сторону, удерживая на груди своего сына, когда Чонгук кивает, дрожа пухлой нижней губой, устраиваясь рядышком, оплетая его конечностями. — Я знал, что ты вернёшься, Джинни… знал, — омега целует его в плечо, отчего Сокджин чувствует, как в груди приятно закололо: проделки истинности. Своё всегда узнает, даже если голову отсекут. — Ты любишь меня… Я ведь… Я же старый для тебя, Чонгук? — Эй! — омега фыркнул, хлопая по плечу осторожно, тут же прижимаясь к нему губами, бормоча, — это моя фраза…была… — Тебя… не смущает? — Джинни. Я люблю тебя. Любого люблю. А живого- больше всего, — Чонгук улыбнулся, сглатывая ком в горле, шумно втягивая в курносый носик запах своего альфы, когда Тэхён фыркнул, не получив свою порцию любви, попкой кверху заёрзав на груди мужа, — смотри, а Тэхёни по характеру- прямо, как я… — Нежный? — Скорее, жадный до внимания, — Чонгук прыснул, поглаживая ребёнка по спинке, смотря в глаза своего мужа, — я так скучал по тебе, Джинни. — Они сказали мне, как ты родил. Прости меня, Чонгукки, — Сокджин погладил осторожно омегу по пальцу, на котором блестит колечко, улыбаясь уголками губ: какой-то его омега… сладкий. Такой, что хочется его обнять? И чего это Юнги его гадёнышем обозвал? — Что ты, Джинни, — Чонгук лизнул его в шею, упиваясь расплескавшимся по палате розовым вином, — я ни о чём не жалею, кроме того, что не привязал тебя в тот день, как хотелось, чтобы ты остался дома. — Я ничего не помню… Как мы вообще познакомились? — Я всё тебе расскажу, Джинни, — Чонгук кивает, с готовностью развернуть целый папирус их истории, укладываясь поудобней и начиная свой рассказ, когда Тэхён его прерывает хныканьем. — Ну-ка, давай сюда эту булку, — Чонгук ловко подхватывает малыша, усаживаясь, — подвинешься немножко, любимый? Чонгук говорит это таким привычным тоном, что альфе становится совестно за то, что он его и не помнит даже. Подвинувшись немного, он смотрит на то, как его омега, совершенно не стесняясь, снимает с себя футболку, улыбаясь и обнажая полную, налившуюся грудь. Сглотнув, Сокджин наблюдает за ребёнком, который тут же припал губами к соску, с причмокиванием и усердием пылесоса высасывая молоко, капелька которого вытекла из второго, нетронутого соска. — Это… — Восхитительно, правда, Джинни? — Чонгук воркует, смотря в глаза своему мужу, который сглатывает гулко, ощущая голод: истинность играет в свои подколодные игры, и ему становится стыдно, когда он краснеет, отводя взгляд. Чонгук вспыхивает, поджимая губы и понимая, что его оголённый торс совсем не такой, каким был раньше: он худощав настолько, что без слёз не взглянешь. — Ты чего? Тебе… Боже, тебе, наверно, неприятно, что я сейчас такой… я даже не подумал, прости, Дж… — Не глупи. — Сокджин поворачивается обратно к омеге, слыша самую идиотскую догадку, протягивая ему бутылочку, которую Намджун оставил на тумбочке после того, как Юнги с неё слез, перед уходом. Ох, этот гибрид знает всё наперед. — Я могу… помочь? — Ты серьёзно? — Чонгук хлопает своими аккуратными ресничками, округляя глазки: вот этого он точно не ожидал сейчас. Закивав благодарно, он с выдохом облегчения запрокинул голову, довольно смотря в потолок, когда Сокджин поднёс к его груди бутылочку, с которой снял крышку. — Боже, Джинни, ты самый лучший на свете муж, — Чонгук, продолжая одной рукой удерживать малыша, жадно сосущего молоко с шумными звуками старательного пыхтенья, пальцами второй начал аккуратно сцеживать жирное молоко в бутылочку, заставляя альфу облизнуться от похвалы и концентрации земляничного феромона в комнате, когда тот усмехнулся, хитренько прикусывая пирсинг и поигрывая бровками, — что, голодный? — Н-нет. — Джин прикрыл глаза, признаваясь себе: да. Голодный. — Просто… непривычно. — Хочешь помочь сам? — Чонгук слишком сильно соскучился по ласкам мужа, чтобы отказать себе в удовольствии соблазнить его в надежде, что он хотя бы так вспомнит их былые прикосновения и тактильную аддикцию. Джин кивнул, со всё ещё прикрытыми глазами, когда почувствовал на своих пальцах чуть влажные от молока пальцы омеги, стараясь не заскулить от желания вылизать их. Чонгук инстинктивно выставил напоказ шею с метками, чувствуя голод истинного, улыбаясь задорно, — уже опечатанная территория, Джинни. Но ты можешь отдыроколить меня ещё сколько угодно раз, я не против. Давай бутылочку. Джин передает омеге бутылочку, вопросительно глядя на мужа, когда тот просит его просто сжимать мягко сосок: молоко само польётся, Чонгук просто лопнет, если не выпустит его. Стоит альфе прикоснуться к груди истинного, помогая молоку заструиться, взгляд его темнеет, тяжелеет, заставляя ёрзать на месте. Чонгук постанывает от удовольствия, прикусив губу, словно помогает его возбуждению хоть немного спасть от развернувшейся картины. Тэхён наелся, фыркнул сыто и выпустив слюнку с молоком себе на подбородок пузырьком, возвращая обоих на землю — Вот та-ак, — Чонгук вернул бутылочку альфе, чтобы тот накрутил обратно насадку с соской, — спасибо, Джинни. -М-мм, — Сокджин сосредоточенно кивнул, не зная, куда себя девать от распирающих чувств: с одной стороны от него сидит молодой кормящий омега. Самый сексуальный и желанный благодаря истинности. У которого, между прочим, по груди стекает струйка не выдоенного до конца молока, заставляя фантазию разыграться. С другой стороны у него в руках бутылочка, до умопомрачения соблазнительно пахнущая этим же омегой. Сокджин бледнеет, стараясь дышать ровней, кивая в ответ, не смея выдавить из себя ни слова. — Сейчас будем делать массажик, поможешь нам? — Чонгук встаёт, привычно укладывая спинкой Тэхёна на грудь альфе, когда капля молока, словно издеваясь над ним, капнула прямо на пах. — Можно я… сам? — Сокджин укладывает ладонь на Тэхёна, потянувшегося сладко, хмурясь: откуда он вообще знает, как надо? Чонгук кивает медленно, усаживаясь рядом и глядя во все глаза на мужа, который делает массаж ребёнку, пока тот не рыгает довольно, заставляя альфу улыбнуться ласково. — Всем спасибо, концерт Ким Тэхёна окончен. — Чт…что ты сказал? — омега расширяет глазки, вспоминая фразу, которую сказал при первом совместном массаже ровно в такой же момент. — Откуда ты… — Я сказал что-то не то? — Альфа смотрит в замешательстве на Чонгука, который поспешно протягивает руки за Тэхёном, перекладывая его в кроватку и тут же вешаясь на шею мужу, зарываясь лицом в его волосы, оставляя на них поцелуи- бабочки: — Джинни… Джин… Я же знал, я знал, что ты слышишь меня… Родной мой, сердце моё… Воздух мой… — Чонгук не может остановиться, орошая альфу слезами счастья, когда тот щурит глаза, смутно припоминая: он не помнит ни лиц, ни силуэтов. Только чей-то родной до боли голос в голове, крутящийся упрямо, не планирующий из неё вылезать, так сильно похожий на тот, который его сейчас нахваливает, признаваясь в любви. Он смутно помнит разные фразы урывками, смутно помнит инструкции, как оказалось, своего омеги, по массажу, его сладкий голос… — Чонгукки? — Альфа обхватывает его руками, обнимая и прижимая худощавое тельце к себе ближе, зарываясь носом в его шею, позволяя аромату приторной земляники растечься по его телу, когда Чонгук кивает лихорадочно, рыдая на нём, обнимая его крепко и трепетно, — я не знаю, насколько сильно я любил тебя. — Джин…- Чонгук отстраняется от альфы, подрагивая пухлой губой сентиментально, готовый начать делиться тем, насколько сильно они любят друг друга, когда альфа взглядом потемневшим показывает, что всё ещё не закончил: — Но я сделаю всё, чтобы любить тебя ещё больше, чем любил раньше, вспомнив тебя. — альфа посмотрел на Тэхёна, уснувшего в кроватке лицом к родителям, улыбнувшись счастливо, — И если такое возможно, я полюблю тебя больше, чем ты меня. — Джинни… Сокджинни… Мой альфа, — Чонгук утыкается доверчиво лбом в грудь своей паре, шмыгая носиком, — Ты любил меня больше, чем смерть, пытавшаяся отобрать тебя у меня, любимый. Сильней любить невозможно. — Расскажи мне? О нас.

***

Три месяца проверок пролетели незаметно, в абсолютном счастье Чонгука, который с уверенностью делал прописанные массажи мужу. Альфа часто останавливал свой взгляд подольше на его лице, изучая его и пытаясь вспомнить хотя бы урывками всё то, о чём рассказывал ему муж. — Я не понимаю, маленький, — Сокджин не особо привык его так называть, но всё же, глядя на хрупкого омегу, который начал наконец понемногу набирать вес, отпустив свои страхи и страдания, иначе его назвать не может. Получив ослепительную, кроличью улыбку в ответ, альфа продолжает, пока Чонгук помогает ему расхаживаться по палате, обнимая за талию, — почему я ничего не помню о тебе прошлом… — Это придёт, Джинни, — Чонгук сжимает пальцы волнительно на талии мужа: он хочет, хочет, чтобы альфа вспомнил его прошлого: такого несносного, каким полюбил. Такого податливого, когда пометил. — Намджун говорит, все твои показатели уже неделю в норме, а значит, ещё немного, и ты начнёшь вспоминать. Комнату заполнил концентрированный запах омеги, не дающий покоя стремительно идущему на поправку альфе. Чонгук опускает свой взгляд на рубашку, цокая: опять испачкалась в молоке. — Давай… давай присядем? Альфа кивнул, поцеловав его в макушку и усаживаясь обратно на койку: начинается его любимое кино: сцеживающее его мозги точно так же уверенно и размеренно, как музыкальные пальцы омеги сцеживают в бутылочку ненужное сегодня молоко. Тэхён сегодня впервые гостит у Хосока дома: нечего малышу так долго в больнице делать, когда есть кто-то, кто откормит его от всей души. Оставшись со своим альфой наедине впервые за долгие шесть месяцев, Чонгук прикусывает губу, стараясь не возбуждаться. Тщетно. Его течки получили сбой на фоне стресса, но сейчас омега чувствует, как тяжело ему становится принимать беззаботный вид, чувствуя на себе тяжёлый взгляд своего альфы. — Тебе помочь? — Сокджин отлично чувствует эмоции мужа, придвигаясь ближе: ему объяснять не надо. Чонгук в его сердце затесался огромной занозой: вытащишь- остановится. Поэтому Джин принял истинность в первый же день, до сих пор страшась дойти дальше поцелуев своего омеги. Чонгук рассказал ему о том, насколько сложно пришлось альфе от его характера, а потому принял решение не проводить через такое свою молодую пару, что краснеет густо, наполняя бутылочку, поджимая губы. — Я… слишком много, Джинни. Я пойду, освобожу бутылочку. — Стой… — Сокджин облизывает полные губы, рискуя, глядя в глаза своему омеге: он сам уверял его в том, что не против близости, иначе как бы у них появился такой безупречный сынишка? Чонгук почувствовал учащённое сердцебиение истинного, отставляя на тумбочку бутылочку, подсаживаясь ближе. Его кудрявые волосы, наконец немного отстриженные Сокджином- единственным, кому он позволил до них дотронуться, прося «отстричь так, как тебе самому хочется меня видеть», собраны в резиночку. По груди соблазнительно стекает молоко, заставляя голод альфы разыграться не на шутку, — Ты же…ты говорил, Намджун сказал, что… — Что мой феромон вернёт тебе память быстрей… — Чонгук понимает, о чём речь. Гениальный мозг гибрида, догадавшийся до такого варианта, неделю пытался намёками дать понять крольчонку, о чём именно говорит, пока, просто устав от непривычной тактичности, не указал обеими руками на его грудь: «Чонгук, кролик, не тупи!». Это было вчера, но мысль не вылезала из головы Чонгука, выкручивая все маленькие гаечки его мозга, когда он привычно примостил ночью свою голову на плече альфы, зарываясь в шею носом трогательно и вдыхая любимое вино. Устав ворочаться, он шёпотом, чтобы не разбудить Тэхёна, спящего между ними, поделился с Сокджином догадкой врача, отчего альфа проморгался, совершенно потеряв всякое желание ко сну. Всё, о чём он мог думать- вид Чонгука, такого чувствительного, податливого, ласкового, под ним. Его вкус, его запах, его прикосновения. Чонгук, Чонгук, только Чонгук. — Может мы… попробуем? Если ты не… ну, не стесняешься… — Сокджин погладил осторожно по дрогнувшей от фантазии тыльной стороне ладони своего омегу, который, подняв на него огромные глазки, закивал согласно, заливаясь румянцем: секс- это одно. А кормить своим молоком не младенца, а альфу…истинного альфу… Чонгук осторожно подтолкнул Джина, чтобы тот улёгся удобно, молча седлая его бёдра, застонав от удовольствия: у его альфы крепко стоит на него. Не в первый раз. Просто раньше Сокджин старательно делал вид, что ничего подобного не происходит: из страха разорвать своего омегу размером. — Я так соскучился по этому, Джинни, — Чонгук укладывает руки своего альфы себе на немного округлившиеся бёдра, проезжаясь по его члену промежностью, захныкав. Он всё ещё ни разу не разделся догола перед Джином: Намджун сказал, это слишком много для альфы, его показатели могут сдать сбой от скачка. — Такой большой, любимый… Так скучал по тебе… — Чонгук запрокидывает голову, обнажая свою помеченную шею, поскуливая от удовольствия, пока молоко течёт само по себе жирными струйками из обоих сосков, стекая ниже, к его пижамным штанам. Сокджин от этого вида просто теряет голову, напрягая свои глаза, заставляя себя вспомнить хоть немного всё то, чем так дорожит его истинный. Рыкнув от возбуждения, он положил широкую ладонь на спину Чонгука, притягивая его к себе: молоко проделало на его больничной рубашке длинную дорожку, моментально впитываясь в неё, отчего альфа застонал, рефлекторно толкаясь бёдрами вверх. — Тебе хорошо, маленький? — Джин помогает ему, когда Чонгук ёрзает исхудавшей попкой по его члену, подтягивая её чуть ближе, рыча утробно: альфа хочет то, что ему принадлежит. — Да, Джинни… да, попробуй. попробуй его… мммнх…. — Чонгук прикусывает без конца распухшую уже нижнюю губу, прижимаясь руками к голове альфы, скуля от желания. Джин прикладывается губами к соску, мгновенно поднимая сосредоточенный взгляд на своего омегу, который ахнул, раскрыв ротик невинно, кивая одобрительно, вплетая свои пальцы в волосы альфы, что принялся жадно сосать молоко из груди. Молоко потекло чуть ли не водопадом. Не успевая проглотить всё, он отрывался лишь на секунду, чтобы уделить внимание другому соску, прижимаясь губами и к нему, посасывая сладко и нежно, на контрасте, когда нахмурился, слыша отдалённые голоса: — Что, молочка перепил и диарея замучила, Чонгукки? — Тебя не спросил, что мне пить, винная алкашня. …. — Вот гадёныш! Фыркнув, он продолжил усердно сосать, когда Чонгук усмехнулся сквозь очередной полустон-полувсхлип, чувствуя то же, что и истинный: — Вспоминай, Джинни, вспоминай вместе со мной… — Чонгук восхищённо смотрит на своего мужа, который рыкнул в очередной раз, сгребая в охапку омегу и меняясь с ним местами: адреналин даёт о себе знать, ведь иначе, откуда у альфы вдруг оказалось столько сил? Оторвавшись с тяжёлым выдохом от его груди, даже не сглотнув ту порцию молока, что попала ему в рот, Сокджин улыбается бешено, вспоминая понемногу их общее прошлое, глядя в счастливые глаза-галактики своего истинного, притянувшего его обратно, доверчиво обнажая шею. Облизнувшись и выпустив изо рта порцию молока скользить вниз, по распухшим губам, обратно на грудь омеги, альфа целует его в плечо благодарно перед тем, как в очередной раз к ней приложиться, зажмуривая глаза сосредоточенно, после сразу же их распахнув широко: Джин хочет видеть глаза своего омеги, когда вспоминает его: — Убирайся. — Ты стесняешься. — Ты, блять, сам догадался, или подсказал кто?! ……………. — Вот и нет, я просто не хочу быть с таким стариканом, как ты… — Тварь!.. — Ещё не хватало, чтобы такие мужланы, как ты, мне кислород перекрывали! ………………. — Хватит рычать. — Хватит отрицать неизбежное. — Ты мне хёном никогда не станешь! — Тише, тише, любимый, я… я же… — Чонгук всхлипывает стыдливо, делясь воспоминаниями, ярко застрявшими у него в сердце, когда Сокджин, не выпуская его из своих рук, чувствует укол в сердце, рыча слабо и затравленно: его омега боялся его. Не хотел его. Не принимал его. — Прости меня, Джинни прости… Чонгук отрывает от груди своего альфу: по крайней мере- пытается. Ему слишком стыдно. Больно проводить через это вновь еле окрепшего любимого человека. Но Сокджин давится внезапно ставшим горчить молоком, мотая головой отрицательно, и плотней смыкая свои губы на соске: ему надо знать, надо знать, что именно перевернуло сознание этого хрупкого омеги, чей голос уже не такой стальной, презирающий, категоричный, каким он кажется в отголосках воспоминаний. — Иди, кролик, я тебя поддержу… — голос Сокджина в воспоминаниях Чонгука обволакивающий, тягучий, словно мёд: омега бы его иным запомнить и не смог… Сокджин урчит, понимая: он говорил всё это, желая его. Чонгук просто боялся истинности, и сейчас, омега, понимая чувства мужа, выпускает слезинку за слезинкой, поглаживая его по волосам, глядя вниз: он знает. Сокджин знает, как он любит его. И узнает ещё больше. А потому он не мешает ему продолжать вспоминать, лишь подначивая его короткими кивками, взглядом, полным участия и безграничной любви. ………… — Ему тридцать четыре, Чимин, очнись! Он скоро сдохнет, а тут я подвернулся: молодой, красивый, в самом расц… — Если ты переживаешь о его способностях в постели просто потому, что он старше, поверь, Юнги бесподобен. — отчётливый голос Чимина заставляет Сокджина округлить глаза: Чонгук решил поделиться личными воспоминаниями, судя по взгляду- идеально их контролируя. Прикусив от недовольства за то, как он отзывается о его возрасте, сосок, альфа позволил своей паре внедриться в свой мозг, добавляя всё больше воспоминаний. — Ну и хорошо. Значит, если запомнил — понравилось. — Он огромный, Чим, я никогда… в меня такое… — Чонгукки, ты сам мне всегда говорил, что самое важное в жизни- настрой. Ты уж определись, что тебя пугает: сама идея взрослых и стабильных отношений, или возраст ни в чём не повинного Сокджина? — Я не знаю, ладно? …………. — Сейчас же звони Сокджину и договаривайся о встрече, иначе я выброшу в окно все твои ёбаные приставки. — Но… Сокджин оторвался от груди, тяжело переводя дыхание, расширив зрачки до такой степени, что его глаза стали цвета воронова крыла: — Так ты ради … — Только сначала, Джинни, — Чонгук посмеялся тихо, поджимая плечи и стыдясь себя из прошлого, притягивая к лицу альфу, целуя его и чувствуя вкус собственного молока, причмокнув довольно, — мм, вкусненько… — Чертёнок, — Джин покачал головой, улыбаясь, словно сумасшедший, принимаясь с усердием слизывать молоко с груди, с удовольствием урча, пока Чонгук не подарил ему очередное воспоминание, строя связь ещё более глубокую, стискивая свои кроличьи зубки: — Чонгук?! Чонгук, давай, давай, маленький, ну, дыши!!! — Маленький мой, я тут, я тут, мой кролик, тише… — собственный голос звучит, словно Чонгук слушал его где-то под водой, когда альфа устремляет свой взгляд на омегу, который кивает, подрагивая нижней губой: ему всегда страшно вспоминать об этом. Но Сокджин должен знать, что спас ему жизнь. — КУДА ТЫ ИДЁШЬ?! — Я не собираюсь спать с тем, кто не хочет меня, Чонгук. — Ты мой, чертёнок, только мой несносный кролик… — Сокджин смотрит затравленно на своего омегу, вспоминая вместе с ним: он боялся. Он хотел и боялся. Он отказывался и хотел. Чонгук отказывается позволять ему прекращать. Беря бутылочку с тумбочки, он выливает понемногу молока себе на грудь: Сокджин уже опустошил его грудь полностью, но они оба знают, что им мало. Им обоим хочется вспомнить сегодня всё. До последней, малейшей детали. Им это необходимо. Альфа кивает, слизывая с груди полившееся молоко, глядя на Чонгука, который залился краской, вспоминая их первый раз и впуская в своё сознание мужа: — Я… я принимаю только тебя, альфа… — Мой маленький… — Сокджин целует его прямо над сердцем, облизываясь. Чонгук принял его. Действительно принял. Не лгал. Ни на секунду. Принял его без остатка. Полностью. — Поверь, ты уничтожишь меня только тогда, когда понесёшь от меня пятого… — Я не понесу так много, Джинни… — Я понесу, Джинни. Понесу и пятерых, и десятерых, если только ты захочешь, любимый, — Чонгук улыбается счастливо, радуя своими раскрасневшимися щёчками о воспоминании о метке, о том, как им обоим было хорошо в конце того безумного дня. — Я не умру, пока не понесешь, чертёнок, — Сокджин прикусывает его бок, вылизав дочиста грудь, смотря на омегу с любовью: его Чонгук. Только его крольчонок. — Лей. — Всё хорошо, малыш, смотри, солнце, это наш малыш Тэтэ… — Сокджин рычит гулко, чувствуя разрывающую боль своего истинного от родов, сглатывая тяжело и поднимаясь обратно к его лицу, выцеловывая его: — Я такой идиот…. Такой кретин…. я должен был послушаться тебя, Чонгук-и, счастье моё, маленький, зайчик мой, прости меня, прости, прости, — альфа давится слезами от накатившей боли за омегу, пережившего роды где-то в гараже, осознавая, что даже сейчас Чонгук защищает его, прижимая к себе, не показывая ему аварию, которую наблюдал собственными глазами, блокируя это воспоминание от альфы. Этот крольчонок так трогательно цепляется за него всеми конечностями, отказываясь отпускать, что ему совестно и стыдно за себя, оставившего его в тот день, не послушавшись, — я всё буду делать, как ты захочешь, Чонгукки, всегда буду, — Сокджин кивает часто, выцеловывая своего омегу, разомлевшего от счастья: вспомнил. Он всё вспомнил. До малейшей детали. — А ты и слушаешься, любимый, — Чонгук шмыгает носиком, кивая ему в ответ, выливая молоко в последний раз себе на грудь, чтобы Сокджин вспомнил всё, что происходило с его любимым, пока он был в коме, — сам смотри. И Сокджин слышал. Этот голос. Эту надрывную боль, которую его омега носил в себе три долгих месяца, эти обещания, угрозы, уговоры, он слышал всё. Даже то, как повторил ещё недавно фразу, сказанную своим любимым после первого совместного массажа. Всё, вплоть до самой их смерти, лёжа друг на друге. Всё, до самого последнего момента. Альфа чуть не задохнулся от количества информации, свалившегося ему на голову, прижимаясь тесно к своему омеге, совершенно забыв о возбуждении. Сейчас у них обоих возбуждён только мозг, объединяющийся в единое целое абсолютно невероятным способом. — Я всегда думал… — Чонгук шмыгнул счастливо носиком, обнимая крепко альфу, уложив его рядом с собой, чтобы тот не устал от непривычного напряжения, — всегда думал, что мой усиленный запах- наказание. Проклятие. Пока не понял, что истинность, — омега кротко целует своего любимого в плечо, потираясь о него щекой, словно котёнок, — истинность всё продумала, Джинни. Я родился таким, чтобы мы пережили это всё, чтобы помочь тебе. Чтобы мы оба жили. — Маленький мой, — Сокджин сглотнул тяжело, позволяя себе плакать уже которую минуту, глядя в большие, родные глазки напротив, оглаживая его щеку и целуя в лоб, — любовь моя… Я сделаю всё ради тебя, Чонгукки. Ты только скажи, чего ты хочешь, и я сделаю всё. — Ну-у… — Чонгук облизнулся, возвращаясь в свой довольный, коварный режим торгаша, расслабившись наконец, — вообще… есть у меня желания, конечно, — омега поиграл двумя пальчиками, делая маленькие шажочки ими по груди мужа, усмехаясь. — Какие, родной? — Сокджин улыбается нежно, прижимая всем телом к себе омегу: он его никуда, никогда не отпустит. Будет вечно рядом. До последнего. — Для начала, — Чонгук важно поднял носик, утыкаясь им в подбородок альфы, целуя его кадык игриво и нежно, распаляя его, — встань на ноги окончательно, и подари мне ещё четверых щенков. — Малы-ыш… — Сокджин прошёлся по спине омеги пальцами, укрывая их одеялом на ночь, — я подарю тебе столько, сколько ты захочешь. И обещаю, — он поцеловал его на ночь в носик, который тот по- кроличьи сморщил, дуя губки и требуя получить поцелуй и пониже, тут же его получая, — что лично буду присутствовать на каждых родах, а во время беременности ни на шаг не отойду. Да я в принципе, — альфа усмехнулся, распуская любимые кудряшки, сняв резинку с его волос, вдыхая земляничный аромат, — никогда от тебя не отойду. Разморённый тяжёлыми и счастливыми воспоминаниями, омега сладко причмокнул губами, готовясь ко сну фырча ему в шею: — Но мы… — Мм? — Сначала потанцуем…