Непролитые слёзы

Дориат, 506/507.

И всё же они были бесконечно беспечны. Горечь и досада прорывались сквозь дым, крики, лязг металла. Маблунг бил, не глядя — да и не разглядеть было в полумраке лиц, не узнать имён. Кровь квенди стекала по его мечу, алая, не чёрная орочья, и от этого его мутило, но он продолжал идти. Быть может, стоило самому возглавить отступление сквозь секретные ходы, по тайным тропам, но он остался. Рядом с королём, которому поклялся служить. Сколь ни юн был Диор Элухиль, однако же мудр. Сколько было у них времени — столько потратили на оборону, да только не от орков, как мыслилось в первые месяцы. От орков, быть может, и отбились бы. И в тронном зале, где тысячи лет восседал Элу Тингол, а рядом с ним стояла всегда супруга его, мудрая Мелиан — в том зале бесконечно юный внук короля, и сам король, бледный и спокойный, отрывисто приказал: — Найди моих детей, Маблунг. Некогда было спорить — «Да, государь», — только спросить: — Государыня Нимлот? Та обернулась — вся словно из серебра: — Я останусь с Диором, Маблунг. Разными путями нам суждено уйти, но у порога — там мы будем вместе. Менегрот пропах кровью и дымом. Тонкие фрески стирались за мгновения, словно смытые волной, пламя лизало колонны, а по полу текли струи алых ручьёв. Нолдор окружили тронный зал, приходилось прорываться да надеяться, что туда, к покоям, они ещё не успели, что няньки успели увести мальчиков, унести малышку Эльвинг, так похожую на княжну Лютиэн, когда та была младенцем на руках своего отца. Зряшная надежда — тела тут и там. Ни единого детского — всё же не орки, но и живых детей тоже ни следа — только деревянный меч Элуреда брошен прямо в лужу крови. «Найди моих детей, Маблунг». Быть может, надежды и не было, не место ей в разорённом многажды, осквернённом смертями дворце. Надежды не было — остался приказ его короля, и Маблунг отправился дальше, залами, переходами. Кольнуло застарелой уже, но пронзительной тоской — Белег куда лучше сгодился бы здесь, нашёл след, хоть самый мелкий. Белег проскользнул бы там, где Маблунг прорубался. Белег… Белег бы просто был, а теперь — не было, как руки, как песни, как звёздного света. Словно весь мир потускнел, выцвел. Белега больше нет. «Быть может, мы встретимся, и встретимся сегодня», — промелькнула горькая мысль. Некогда было обращаться к памяти, некогда скорбеть. Потом будет время оплакать — и тех, кто погиб нынче, и тех, по ком болело ещё сердце. Маблунг шёл почти наобум, не надеясь на успех осматривал коридоры. Пару раз пришлось отбиваться, но было почти пустынно — здесь давно никто не жил, с первого разорения. Дориатрим жались к осиротевшему Менегроту, словно птенцы в зимнюю пору, но их осталось мало, слишком мало, чтобы сейчас победить — и гномы, и отряды орков после падения Завесы потрудились. Сегодня Менегрот опустеет навеки — великолепный и, казалось, вечный, словно престолы валар за далёким морем. Где они ошиблись? Быть может, стоило отдать треклятый Камень сыновьям Феанора. Быть может, стоило лучше охранять короля Элу, когда гномы взъярились. Быть может, королю не стоило и вовсе требовать Камень, когда перед ним предстал Берен, сын Барахира, не страшившийся уже ничего в этом мире, кроме утраты своей Тинувиэль. Так можно было бы размышлять до Второй Музыки — пустое. Всё сложилось так и уже не сложится иначе. И оставались только тёмные коридоры Менегрота, редкие стычки и ржавый запах крови пополам с ледяным ветром сквозняков, что будут здесь скоро властвовать безраздельно. Сначала Маблунг подумал — впереди факел, потом усомнился — слишком белый свет. У короля Элу в сокровищнице было несколько ламп Феанора, но даже они, кажется, сияли не столь ярко — как ярчайшая из звёзд. Маблунг чуть замедлил шаг. Если Камень у своих — нечего наскакивать на них из-за угла. Если же у нолдор — тем более следует приготовиться. Он дошёл уже до поворота, из-за которого пробивался свет, изготовился выглянуть — и услышал голос, хриплый, искажённый и… ласковый, и от этой мягкости ему впервые за всю эту безумную ночь сделалось страшно. — Прошу тебя, отдай мне Камень. Ну? Он тяжёлый, об ожерелье ты можешь порезаться. И сквозь сотни лет он узнал этот голос, будто перед глазами развернулся во всю ширь многоцветный гобелен. Кто поверил бы в нынешнюю ночь в день Мерет Адэртад? Тогда звучала музыка, лилось многоголосье, каждый улыбался каждому — будь ты хоть нолдо, хоть синда, хоть пришелец из далёких краёв. И посреди — Верховный король Финголфин, и с ним — старшие сын и племянники. Давно уже мёртв Финрод Фелагунд, погас в во вражьих подземельях, точно солнечный луч во мраке. Мёртв Фингон Отважный, наследник Финголфина, и тело смешано с грязью и пеплом. Мёртв и сам Финголфин, в отчаяньи бросивший вызов самому Врагу. И среди тех четверых, великих князей нолдор — лишь один остался в живых. Маблунг шагнул в проём, в лучи белого света. Малютка Эльвинг, сидя на полу, обеими ладонями сжимала тяжёлое — как только унесла? — ожерелье, и камень в нём сиял первозданным светом. Свет словно потоком омывал весь зал — и высокую фигуру, что протянула к малышке единственную руку, отбросив меч. Черепки разбитой вазы — кто знал, сколько сотен лет она стояла тут, с какой любовью некогда созидалась? — хрустнули под сапогом. Маэдрос Феанарион вздрогнул и выпрямился. Доспех его был залит кровью, брызги её и грязь покрывали лицо, бледную кожу и мелкие веснушки. Рыжие волосы — шлема на нём не было — горели тёмным пламенем. И глаза — страшные, сияющие больным, искажённым светом и глубинным, въевшимся в нутро отчаянием. Мгновение застыло. Сделай хоть шаг вперёд — не успеет. У Феанариона нет меча, но Эльвинг, малютка Эльвинг — вот она, и тянуться не надо. Замерла, даже не плачет — дети ведь плачут от страха? Маблунг не знал, не суждено было ему узнать собственных, а чужих — вокруг слишком много дел… Время стояло на месте. Грохот боя доносился лишь смутным гулом — а они так и стояли, замерев. И Феанарион первым сделал шаг назад — шаткий, неверный. Ещё один. И ещё. Эльвинг словно отмерла — прямо сидя начала отползать под страшным взглядом, неотрывно вцепившимся в Камень. — Не стой, Маблунг, — хриплый, каркающий голос. — Забери девочку, пусть даже и с Сильмариллом. Маблунг горько усмехнулся: — Не за ним ли вы сюда пришли? Не ради ли этого проклятого Камня вы убиваете нас? Феанарион с трудом посмотрел ему в глаза. — Мы убиваем лишь тех, кто встаёт у нас на пути с оружием в руках. Не детей. Пусть лучше нас поглотит Вечная Тьма, если мы опустимся и до этого. Тем временем Маблунг медленно шёл вперёд, шаг за шагом. — Зачем вы вообще пришли? Что вам в этом Камне? Лицо напротив стало жёстким. — Мы поклялись — я и мои братья. Поклялись вернуть их и хранить от любого, кто посягнёт. А теперь, когда Моргот разбил нас наголову… — Преследовать нас стало много проще, — горько усмехнулся Маблунг, отчего-то не испытывая злости. Только усталость. Ещё шаг. — Я хотел… думал… — тихо ответил Маэдрос, — быть может, это подарит надежду. Мне, моим братьям, всем, кто за нами последовал… Дрянная это оказалась надежда, — смешок у него вышел сухим, не радостным и не грустным. Мёртвым. Эльвинг была совсем рядом, почти у ног Маблунга. А у ног Маэдроса — его меч. Кто успел бы первым? На сколько мгновений хватит странного помрачения Феанариона? Маблунг медленно начал наклоняться, следя краем глаза. Действовал так, как привык с диким зверем, затравленным псами. Главное — не торопиться. Медленно. — Можно было попытаться вновь. Король Диор не его дед, ради борьбы с Врагом он согласился бы действовать вместе. Эльвинг прижалась к его ногам, по-прежнему не издавая ни звука — даже, кажется, не дыша. Ещё немного… Тихий, скрипящий смех, больше походящий на рыдание — такое, когда слёз уже нет. — Те, кто последовал за мной — мертвы. Плохим бы он был королём, если бы согласился. Малышка Эльвинг была лёгкой. Когда Маблунг поднял её на руки — тихо, беззвучно прижалась, не выпуская ожерелье из побелевших ладоней. Свет не слепил и не жёг. Обволакивал, точно покрывалом, ласковым и тёплым. — Уходи, Маблунг, — тихо сказал Маэдрос. Вдали послышались голоса. — Уходи. И был путь по извилистым коридорам, и маленькое тёплое тело в руках — удержать, не выпустить, укрыть. Нолдор шли по пятам — голоса раздавались окрест, времени было — чуть. «Прости, государь. Я спас только младшую». И только вынырнув из потаенного хода глубоко в лесу, где снег укрывал пушистым одеялом следы бежавших дориатрим, Маблунг позволил себе остановиться, вдохнуть полной грудью морозный воздух, пьянящий после дыма, крови и духоты подземелий. Эльвинг тихонько завозилась на груди, подняла большие, испуганные глаза. Она и прежде говорила мало, но теперь молчала вовсе. И, чтобы хоть чем-то развеять мёртвую тишину зимнего леса, он сам сказал вслух, отстранённо отметив, как охрип его голос. — Пойдём, маленькая княжна. Надо догнать остальных.