Машка и Медведь

"Жили-были дедушка да бабушка. Была у них внучка Машенька". В сказках, как водится, Машенька юркая, хваткая, хитрая и умная не по годам девочка, находчивая и неунывающая, с длинной русой косой и голубыми, как незабудки, глазами. Мария Машкова была совсем не такой. Во-первых, девочкой Машку можно было назвать с большой натяжкой: мелкая, тощая, с чернющими глазами, она больше на внебрачного ребенка чихуахуа и мартышки походила, чем на сказочную Машеньку. Ее даже звали всегда Машка, а не Мария, Манечка, Мэри, за коротко стриженные, как у пацана, волосы и повадки брачующегося павиана. Во-вторых, Машенька в сказке была правильной, доброй девочкой, мечтающей не разочаровать стариков, не уронить честь и совесть, набрать полный туесок ягодок и вернуться домой в целости и сохранности, несмотря на жизненные препоны. А Машка... "Ну и стерва ты, Машка!" - обычно дули губы ей вслед. "Зараза неблагодарная!" "Засранка малолетняя". Не то чтобы Машка была совсем уж поганкой, нет, но характер имела склочный, въедливый, про таких ещё говорят: "Наглость - второе счастье", вот и девочка за словом в карман не лезла, всегда знала, как хлестко и точно ударить любого, кто, как ей показалось, косо посмотрел, неровно подышал или невежливо обратился. Понятия у Машки были четкие и нерушимые. В-третьих, Машка никогда волею судеб в ловушки не попадала, она шла в них сознательно, как если бы бестолковый Колобок не случайно наткнулся на лису, принесшую ему погибель, а искал ее настойчиво сам. Машка была, как котенок по имени Гав - уверенная, что неприятности нельзя заставлять ждать. Они, по сути, и не были для нее неприятностями. Несмотря на вредный, порой несносный характер, Машка мало когда унывала и во всем для себя видела если не выгоду, то позитив. Двери автобуса защемили карман рюкзака, а водитель не увидел ее размахивающих хаотично рук, призывающих к экстренной остановке, из-за чего все учебники, тетради, пенал и два красных яблока покатились по проезжей части? "Да ничего страшного! - скалилась в улыбке Машка с лёгкой грустинкой, собирала скарб в пакет для сменки и бодрым шагом направлялась на уроки. - Пройдусь!" Прямо перед ней закончились не только мини-пиццы в буфете школьной столовой, но и наваристый борщ, оставляя лишь слипшиеся, словно прижавшиеся в ужасе друг к другу макароны и разваренную сосиску, пережившую Афганскую войну? "Бывает! - бодро отмахивалась Машка, хищно высматривая среди первоклассников жертву для раскулачивания. - Ща найдем!" Проспала контрольную и получила неуд? Пересдадим! Прищемила филейную часть створками Акп-73 под собственный полный боли вой и пронзительный "Полонез Огинского" так, что потом неделю на уроках с красными ушами разыгрывала великую сцену из "Кавказской пленницы": "Спасибо, я постою!"? Зато все, что на доске, отлично видно! Назвала мать соседской девчонки бабушкой? На биологии с уверенностью доказывала, что лобковая кость - это часть черепа? Накормила подружкиного попугая жареными семечками так, что он тем же вечером расстрелял из-под хвоста всю её семью? Это не беды, не проблемы, это - при-клю-че-ни-я! В целом, Машку нельзя было назвать откровенно плохой или суперхорошей, в ней всего имелось по чуть-чуть, как и в любом другом ребенке, если бы не одно "но". Был в Машке лишь один крошечный черный уголок, будто она становилась школьной тетрадкой, на край которой протекла в рюкзаке шариковая ручка: каждый лист исписан кривыми скачущими буквами, историями, ошибками, исправлениями, а на одной из страниц - уродливое, хоть и маленькое, тёмно-синее пятно - вроде неприметное, но ничем его не скрыть, никак не вывести. Папа. Иван Машков был одним из тех людей, про которых говорят "солнечный лучик": рыжий до безобразия, с широкой улыбкой, от которой на щеках ямочки, с яркими глазами цвета озера Рица, певучим, как у Трубадура, голосом и светлыми мыслями в голове. Его обожали все. Соседи, коллеги, пьяницы за гаражами, мамочки с колясками, угрюмая кассирша с романтичным именем Джульетта в соседней "Пятёрочке", бабушки у подъезда, узбеки, играющие в любительской команде по футболу, и дружное семейство киргизов, подрабатывающее дворниками. Везде, где находился Иван, было тепло, весело, шумно и радостно, стоило ему открыть дверь, как отовсюду слышалось счастливое: "Ванька пришел!", а потом объятия, возгласы и вздохи. Даже Машка в свете его обаяния становилась не вредной девчонкой с обликом парнишки из анекдота, а милой девчушкой с косичками. Мама с отцом разошлась, когда Машке было пять, Иван переехал обратно к родителям, зажил своей жизнью, а они - своей. А потом, когда Машке было семь, нерадивая матерь как-то отправила девочку в школу, только забирать не пришла. Машка промаялась до самого вечера, не сразу поняла, что ее предали, пока учительница не заметила девочку на ступенях и не спросила, чья она. "Своя!" - буркнула тогда Машка, обиженная на весь белый свет, а в особенности на маму, не представляющая ещё, что видела ее утром в последний раз. С отцом Машка встречалась часто, благо жили они в соседних домах. Родители поддерживали нормальные отношения без обид и претензий, поэтому девочка совсем не удивилась, когда за ней в школу прибежал запыхавшийся папа. - Никто не забрал? - уточнил он у учительницы, а та покачала головой. - Нет, мы звонили домой, трубку не берут. - Я разберусь, спасибо, - ответил бодро отец, подхватил Машку за рюкзак, дёргая в воздух, как щенка, и улыбнулся. - Ну что, Машка, к бабе с дедом? Мамка, как потом выяснили, влюбилась в иностранца, да вот о ребенке не рассказала, а когда тот позвал ее к себе за бугор на пэ-эм-жэ, не нашла ничего лучше, чем бросить дочь на отца. Да не просто, а исподтишка, подло, будто и не было всех тех лет вместе. Впрочем, Машка привыкшая была к тому, что папа уделяет ей больше внимания, с ним она становилась покладистой и ласковой, словно котенок, которого по шерсти гладят, а не против. Машка не знала, пыталась ли мама договориться, допускала ли мысль предупредить ее о своем исчезновении из жизни ребенка. А когда выросла, уже и думать об этом забыла. Будто мама была в ее жизни когда-то давно, мельком и исключительно для рождения. В дочурке своей Иван Машков души не чаял: если вещи - то самые лучшие, пусть для этого на трёх работах надо пахать, ничего, сдюжим; на море - обязательно, бабушке с дедом полезно, колени спасибо скажут, а ребенку дышать воздухом надо; театры, музеи, цирк - девочку радовать нужно, развивать, чтобы выросла умная и разносторонняя! И всегда папа умудрялся быть рядом, хоть два часа, хоть пятнадцать минут, но уделял любимой дочке, звонко целуя ее в нос со словами: "Сейчас сгоняю по делам и опять к тебе, Машка!" И отец слово свое всегда держал: дела сделает и домой, к своей ненаглядной, сказки читать, рассказывать истории из жизни и фантазий, нравоучать мягко, не тыча носом, а направляя. Всегда. Кроме одного единственного раза. В тот день Иван с утра был сам не свой, улыбался нервно, ерошил рыжие волосы, суетился, а потом прыгнул в старый "Жигуленок" и поехал "по делам". Была пятница. Знойная, летняя, слепящая солнечными лучами сквозь кружевные занавески, душистая цветущими под окнами их дома клумбами. Машка тогда и не догадывалась, что бутерброд с маслом и сыром, кружка густого сладкого "Несквика" и поцелуй в лоб от папы будут ее последними воспоминаниями о нем. Воспоминаниями, которые она с двенадцати лет трепетно хранила, зазубривая каждую секунду того дня, закрывая глаза и возвращаясь в ту пятницу в надежде, что однажды произойдет волшебный квантовый скачок, и вместо: "Буду скучать!" она попросит его никуда не уезжать. Иван не вернулся тем вечером. И на следующий день. И спустя неделю. Бабушка с дедушкой срывали телефоны, ездили к следователям, искали, искали, искали и наконец нашли. Нашли случайно, грязно и страшно: исковерканное тело Ивана Машкова валялось скомканным фантиком в небольшом лесочке близ глухой деревни, о которой никто из семьи никогда не слышал. Следствие постановило: смерть наступила в результате множественных травм, полученных при невыясненных обстоятельствах. Криминалист, который вел дело, интимно прошипел убитым горем бабушке и дедушке, что Иван, вероятнее всего, в подпитии попал под машину, водитель испугался, тело спрятал, а сам с места преступления скрылся. "Камер нет, это ж вам не Кремль! - деловито заявил следователь. - Свидетелей тоже нет, там на всю деревню три жилых дома, одни колдыри, бабка глухая да сторож". "Жигуленка" нашли несколькими днями после, в заколдованном местечке вдоль трассы, куда свозили битые на шоссе машины. Хоронили Ивана в закрытом гробу. На Хованку половина Москвы слетелась, всем хотелось попрощаться с Ванькой как подобает, цветочек на могилку положить, конфеток бросить и прощения попросить, если что не так было. Машку на похороны не пустили. Бабушка грудью навалилась на дверь, когда она ломанула следом за ней с дедом, взвыла, как раненый зверь, царапаясь и брыкаясь. - Нечего тебе там делать, Машка, дома сиди! Плачь, кричи, ругайся, посуду бей, но дома! - отрезала бабушка, а дед, почерневший вмиг, молча кивнул. За поминальный стол Машка из комнаты не вышла, задыхалась в подушку, ревела так, что глаза болели и горло драло. Она вообще была девочкой сложной, если подумать, лишь бодрый и лёгкий характер Ивана Машкова делал ее покладистой и послушной, в остальном своенравная девочка всегда поступала как считала правильным и мало кого слушала. Никто ее неделю не трогал, дед скромно стучал в дверь, оставлял на письменном столе у окошка тарелку с супом, а потом забирал ее, остывшую и нетронутую. Спустя неделю ослабевшая, побледневшая девочка вышла из заточения, уселась со стариками за один стол и больше об отце вслух не говорила. Машка словно застряла в том времени и в том возрасте, будто до двенадцати лет росла и развивалась по нормам, а потом - бац! И перестала. Улыбалась, будто скалилась, наивность напускала актерскую, хотя в душе чернотой зияло крошечное пятнышко памяти - папа. Друзей у Машки было не то чтобы много, табунами, как некогда к Ивану, не ходили, но квартиру номер три на первом этаже старой пятиэтажки только ленивый не знал, слишком уж острой на язык стала после смерти отца Машка, да и настырной: залезала в драки, как в автобус, даже если просто мимо проходила, а если уж дело ее товарищей касалось, то тут Машку только держи - злобный зубастик из фильмов ужасов отдыхает. "- А Машка дома? - вопрошал в открытую кухонную форточку Петя Давыдов, ловко уворачиваясь от бабушкиной яростной тряпки. - Наказана твоя Машка! - шипела пенсионерка, закрывая окошко, в которое продолжал упрямо лезть черноволосый пацан. - Ну баб Лен, помилуй! Она же не виновата! - Знаю я ваше не виновата! А кто у Демидовых мопед увел и всю ночь гонял по району? Ты? Машкин друг Петя в ужасе закрутил головой. - Меня там вообще не было! - пискнул он, отшатываясь от окошка, хотя именно Давыдов идею с угоном, которую Машка задиристо предложила и воплощал, пока подруга ржала ему вслед, подначивая: "Жми, Петька, жми! Нас не догоня-я-ят!"". " - Деда Сань, а Машка уже со свидания вернулась? - сверкала черными глазами высокая красивая армянка Лусине, теребя косу и нервно переступая с ноги на ногу на пороге их квартиры. Дед отмахивался, хмыкал и косил на нее подслеповатым глазом. - А тебе что за дело, Люсь? - спрашивал он с хитрецой, а девушка заливалась праведным румянцем. - Да вот думаю, драть Генке волосы или пусть живёт. Я свою Машку никому не отдам! - отвечала она спустя мгновение без тени смущения, словно превращаясь в другого человека. - Ух, не повезло Генке, - кряхтел дед, шаркая тапками по коридору". Люся, Петька и Машка дружили с детства. С ними ещё Катюша была, нежная и робкая, как цветочек аленький. Любили они нежно друг друга, не то как братья-сестры, не то как участники группы АBBA, с хитросплетением судеб. Решительная Люся, глуповатый Петька, отчаянная Машка и вдумчивая Катя. Были и другие, Машка могла быть хорошей, когда того ситуация требовала, тем более, когда дело касалось парней. Они от ее белокурых волос с рыжим отливом с ума сходили даже тогда, когда Машка их срубила почти под корень, открывая мечтательным взорам тонкую изящную шейку. Машка вообще была красивой, как в сказке, только вот отчаянно старалась это в себе спрятать подальше. Невысокая, но ладная, стройная, с нежным лицом, узким тонким носиком, лисьими, угольно-черными глазами, шоколадными веснушками и игривым изгибом губ. Одевалась всегда ярко, только после смерти папы начав носить его одежду, совершенно ей не по размеру. Обожала мелкие побрякушки в виде нашивок, значков, брелоков, кислотные шнурки, цветные очки от солнца и браслеты. Про нее Катя всегда говорила, что она, как Русалочка, такая же собирательница всякой ерунды, от которой всех тошнит, а она в восторге, на что Машка отмахивалась с улыбкой: мол, снова сказки? И все было бы, как в тех народных строках, где "жили-были", "долго и счастливо", да только Машка в сказки верить перестала в двенадцать лет. Просто никому и никогда об этом не говорила.