Машка и Медведь

Август выдался жарким: остро чувствовался он перцем из-за недавнего тяжёлого поступления, горел в глазах предвкушением, опалял любопытные ресницы бесконечными мангалами и шашлыком. Летом Машка всегда пропадала в лесах с Петькой. Она вообще со смехом отмечала, что у нее "сезонные" друзья: осенью, когда хотелось вздыхать и плакать, Машка чаще время проводила с мечтательной Катей. Они просиживали часы на подоконнике, молчали и смотрели, как бегут от настойчивого дождя прохожие. Зимой Машкова чаще виделась с Люсей, та и на лыжах звала подругу в парк, и журила за то, что без шапки, и после прогулок всегда звала на бозбаш, от запаха которого Машка вмиг меняла гнев на милость, становясь покладистой и мягкой, хотя за заботу и упоминание шапки всуе могла и послать бодро. Машка вообще поесть любила, несмотря на тощие коленки, узкие плечи и маленький рост, прожорливость у нее была, как у саранчи. Именно поэтому, стоило растаять сугробам, а девочкам - Люсе и Кате - заняться "летними" увлечениями, типа игры на каманче или фортепьяно, Петька засовывал нос в открытую форточку, с самого утра завывая Машке в окно: "Айда жарить сосиски-и-и-и!" Лишних денег у Петьки, а тем более у Машки не было, поэтому они тащили из родительских морозилок все, что можно спалить на костре, ломились в ближайший лесок, где и сжигали в огне правосудия несчастные колбасные изделия. "Теплое мясо сырым не бывает!" - с охотой бубнил Петька, набивая торопливо рот гибкими аль денте сосисками, пока Машка жевала бабушкины котлеты, нанизанные наспех на берёзовую палочку, с наслаждением кивая в поддержку его философии. Машке нравились эти беспечные дни, когда они с Петькой под осуждающие взгляды Люси и Кати отказывались от прогулки по Нескучному в пользу "бестолкового" мотания по лесу в поисках "чего бы поджарить на костре". ...Подхватив у продавщицы в ларьке пластиковую бутылку "Колокольчика", Машка с деловым видом прошмыгнула в гаражи, ловко лавируя между "Э, малой, ты куда намылился?" и "Чикуль, сделай дяде приятно!", протиснулась в дырку в заборе, выруливая на привычную тропинку, уводящую сочной, влажной после ночи травой прямо в лесок. Машку часто принимали за пацана: короткая стрижка, острый черноглазый взгляд и дерзко изогнутые губы в сочетании с мужской одеждой делали ее мальчишкой лет двенадцати, а грубый рот и щепотка хамства в характере разом превращали из "милой звенелки", как ее иногда бабушка звала за звонкий голосок, в "ломом подпоясанную" - так хмыкал приятель деда, дядь Сима, отсидевший трижды по семь, покручивая задумчиво зубочистку из говяжьей косточки во рту. Машке было плевать. Лишь бы не цеплялись, хотя и в этом случае она сразу шла в наступление, часто сбивая с толку шокированных нападающих, - от ее настойчивой дерзости терялись даже самые крутые. Ещё бы, сложно не растеряться, когда на тебя, словно средневековый таран, на полном ходу, скаля зубы, летит гибрид пуделя с полевой мышью. Поплутав немного в жидком лесочке, где лещина лезла в глаза, а по земле все ещё стелились прошлогодние сухие листья, Машка выпрыгнула на полянку с пеньком, на котором уже сидел под треск костра Петька. - Алоха! - улыбнулся он широко, протягивая к Машке руки, когда она метнула в парня бутылкой. - Машка, ну ёб, ну я ж просил "Байкал"! Девушка с чувством плюхнулась на прибитую ногами щуплую травку рядом с костром, сверкнув угольком глаз. - Не было, - пожала она плечами. - Чё ты докопался, Петро? Как там классики говорили: жри что дают. С Люсей Машка всегда была бунтаркой - спорила до хрипа, размахивала эмоционально руками, доказывала, что не верблюд, а потом извинялась так, что в соседнем доме было слышно ее завывания от раскаяния. "Началась итальянская свадьба!" - вздыхала бабушка. С Катюшей Машке хотелось быть такой же милой, она даже голосок делала сладкий, как пирожное, смотрела тепло бездонными глазами-колодцами и ворковала, аки голубь, лишь бы очаровательная подруга и дальше смотрела на нее своим незабудковым взором. С Петькой же можно было не церемониться: рыгнуть, ругнуться, филей почесать и даже не вспомнить, что ты девушка. Машке с ним было тепло и спокойно, никаких платьишек, никаких "ну ты же девочка", никаких условностей, где нужно дуть губы, если хочешь чего-то добиться. С Петькой было проще всего, наверное ещё и потому, что именно с мальчиком Машка дружила дольше всех. С девочками она познакомилась случайно, когда Давыдов пришел с красными щеками в прохладную субботу их третьего класса со словами: "Машка, я пропал!" Накануне их класс ездил на экскурсию в Пушкинский музей, где горе-донжуан познакомился с армянской красавицей Лусине Оганесян и сгинул как вид и личность. Люся, впрочем, тогда не обратила на черноволосого романтика никакого внимания, отмахнулась, как от назойливой мухи, подтянула поближе подругу Катю, больше похожую на помесь Пятачка и тряпичной куклы, после чего умотала всматриваться с умным видом в прекрасные серые глаза актрисы Жанны Самари кисти Пьера Ренуара. Рыдающий от невысказанной любви с первого взгляда Петька царапал старую оконную раму, стонал в форточку и северным ветром завывал: "Машка-а-а, ну помоги-и-и..." И Машка не смогла лучшему другу отказать. Так их и стало четверо: Петька, влюбленный до безумия в горячую армянскую кровь; Люся, открывшая ему доступ к телу лишь в девятом классе; Катюша, верный паж ереванской власти и покорный свидетель всех ее трепыханий, и Машка - невольный зачинщик сложного любовного многоугольника, в котором все они нашли новый для себя опыт. ... - И чё ты решила? - протянул Петька задумчиво, тыча палочкой обуглившуюся головешку картошки у кромки костра. Машка подняла бровь, но взгляд был по-прежнему устремлён в огонь. - Поеду, - коротко отозвалась она после паузы. - Давай вместе? - спросил парень спокойно, будто говорил о чем-то рядовом и лёгком. Машка хмыкнула. - Ага, а потом меня Люся ещё и за это на кукан задницей насадит, - она покачала головой. - Не, Петь, нам такие проблемы не нужны. Парень нахмурился. - Машка... Это ж Залупинск какой-то, стрёмно, - сказал он напряжённо. - Это Дубки, Петь, а не Шуми-городок, - Машка поковыряла ногтем болячку на руке, стесняясь смотреть другу в глаза. - Никаких Иванов с Тихого океана, клянусь, только ёлки-иголки и пара подберёзовиков, сто процентов. Ну, может, зайка-попрыгайка ещё. Петя вздохнул. - Волнительно мне, Машка, пиздец как, - сказал он с интонацией Машкиного деда. - А вдруг чё? - Чё-чё? - она подняла бровь. - Не ссы, Капустин, поебем - отпустим. Я не маленькая девочка, если что, в обиду себя не дам. - Да я не про это, - отмахнулся Петька устало и глянул на подругу внимательным, пробирающим до печени взглядом. - Я же не дурак, Машк, знаю, как оно... Тебе было... - он замялся и откашлялся. - Потому и волнуюсь. Машка покраснела, взъерошила светлые волосы, нервно шмыгая носом. - Люся права, там за семь лет, небось, вообще все откинулись уже, - сказала она с напускной бодростью. - Приеду, потопчусь и двину обратно. Я... Я же даже места не знаю, где нашли его, а своих спрашивать страшно, старые уже, вдруг сердце прихватит? Петька согласно кивнул. - Ты ток это, не дури, ладно? Если вдруг жареным запахнет, вали сразу, окей? - он посмотрел пронзительно подруге в лицо, продолжая бездумно валять картошку в углях. - И кастет мой возьми, лады? * * * Деревня Дубки притаилась в укромном уголочке Наро-Фоминского района, вроде бы буквально под носом у Москвы, но так глубоко в калужских лесах, что и невдомёк ее там искать. Узкая двухполосная почти тропинка с лёгким налетом асфальта тянулась через Верею, ныряла в Ястребово, а потом чахлыми кустами и кривыми полями врезалась скромно в Дубки. Когда-то это было большое, утопленное в живописном лесочке поселение на подступах к реке Ратовке: обнимаемые ромашковыми полями деревянные домишки, душистые кусты цветущей по весне вербы и бесконечные огненные закаты, в которых и умирала медленно деревня. Дом за домом растаскивали заброшенные жилища на доски местные умельцы, стоило объявлению "продаю" задержаться на кривом заборчике чуть дольше положенного, так и согнулась тихо в корявый крюк старости милая деревенька. Между ней и пахнущей астрами Каменкой был лес, да такой непривычно густой и темный, будто выкушенный кусок далёкой, пушистой тайги: в буреломе елей рыскали тощие лисы, рыли клыками землю кабаны и шастали непуганые зайцы. Ночью Машка толком не спала, все прокручивала в голове планы, маршруты, слова, которые скажет, вопросы, которые задаст, обиды, которые будет по-детски хранить в кармане, чтобы предъявить хотя бы кому-то. В интернете она изучила маршрут, Петька согласился подыграть, прикрыв ее перед бабушкой и перед подругами: для стариков она махнула на выходные к Катюше на дачу, а для девушек - отправилась с бабкой и дедом по Золотому кольцу России. "Поступила же! Вот и награда! - пожимал плечами Петька, пока Машка с рюкзаком, в который покидала скромные пожитки, пыталась разобраться, какая именно из электричек доставит ее к месту назначения. - Заслужила она или нет, м?" Машка была уверена в друге и в его актерских способностях, даже осознавая, что проницательная Люся все равно их раскроет: надеялась лишь, что это произойдет тогда, когда старенький мобильный будет "вне зоны действия сети", а армянская воительница поленился пускаться в погоню, предпочитая убийство предателя возлюбленного наказпнию неверной подруги. Напряжённо хмуря темные брови, мрачно выделяющиеся на светлой коже, покрытой шоколадной крошкой веснушек, Машка смотрела на проносящиеся мимо окна леса, представляя, как когда-то мимо них, почти так же, как и она сейчас, ехал папа. О чем он думал? Что планировал? Вспоминал ли о ней? Представлял, что может не вернуться? Знал ли, что нарушит данное ей слово? Закусив до боли губу, Машка поежилась, вцепившись тонкими пальцами в ворот некогда отцовской рубашки, стискивая ее на худой груди. Выйдя на станции Шаликово, Машка воодушевилась: половина пути преодолена, ещё немного, и она сможет пройти тот же маршрут, что прошел папа, а быть может и узнать, что же с ним случилось. Задний карман пацанских шортов с объемными карманами по бокам жгла его фотография, самая свежая из всех, которую Машка только смогла отыскать: на ней Иван Машков улыбался привычно широко, чуть кривыми зубами, стискивая в крепких объятиях ее саму, тогда ещё милую девчушку со смешными корявыми косичками и в платье в горошек. Спустившись с платформы, девушка в напряжении огляделась: в интернете писали, что отсюда до Дубков можно доехать на такси, но вокруг не было ни души, если не считать кота с обглоданным хвостом и пары щуплых кустов у путей. Натянув потуже лямки рюкзака, Машка подпрыгнула на месте, в нетерпении и возбуждении, глянула на отцовские часы, нелепо болтающиеся на тонком запястье, после чего бодрым решительным шагом направилась в сторону краснеющих крышами чуть в стороне домов. Спустя полчаса ей все же удалось найти машину, которая согласилась подбросить до Вереи, а там, как сказал с сильным восточным акцентом водитель: "Кило́метра четыре с гаком и будешь на месте, пацан!" Машка разубеждать его в собственной половой принадлежности не стала, разумно рассудив, что оказаться в старой девятке в ржавую дырочку со взрослым мужиком куда безопаснее в образе парня, чем девушки, особенно не зная толком местности, поэтому весь путь до исторического центра самого маленького города области она протрындела хрипло про ремень ГРМ, восемь клапанов и четыре цилиндра, благо, слышала о них немало от Петьки, деда и отца. Поблагодарив вежливо невольного пособника в своем непростом деле, Машка оказалась в центре залитого солнцем города в самый жаркий разгар августа: милые улочки, исторические сооружения, полные очарования клумбы и разбитые временем перекрестки. Побродив немного по окрестностям, Машка сориентировалась, в какую сторону идти, купила в ларьке у церкви пирожок с капустой, запив его щедро "Байкалом", с дружеской нежностью подумав о том, что раз от Люси звонка все ещё не поступило, значит Петька, родной, держится, после чего подтянула рюкзак, завязала ослабшие шнурки и бодро зашагала по прямой Калужской улице, минуя крошечные, похожие на пряники домики частного сектора, потом трогательную молодую поросль берёзок у обочины, спрятавшийся в камышах у дороги прудик и указатель "Пионерский". Пыльная узкая тропа вдоль шоссе вела стрелой мимо голубых небес, робких ёлочек и далёких сочных полей, утыкаясь сначала в деревню Ястребово, где на девушку из-за пышной кустовой поросли выглядывали с любопытством старые и новые дома, а потом спустила с горочки, мазнула белыми двухэтажными бараками вдоль дороги, вонзаясь в крошечный указатель, потерявшийся в зелёном цвете большого дуба. Машка зыркнула направо, куда дорожка от шоссе уводила вглубь деревни, втянула носом воздух, зажмурилась на мгновение и ринулась туда, лелея в душе надежду раскрыть тайну гибели папы и успокоить наконец собственное сердце.