Трип

В реальность найти своего соулмейта Гнойный давным-давно перестал верить, ему уже давно не пятнадцать, он не пытается убедить себя в том, что выросшие по всему телу колокольчики — случайность, что соулмейта коснулись ненамеренно, и в свои двадцать шесть спокойно принимает тот факт, что суженной на него, мягко говоря, похуй. Слава уже не маленький, не тешит себя надеждами об идеальном союзе, не хранит себя для той единственной, что ему предназначена и просто живет, как и миллионы таких же людей. Ходит на работу, пишет реп и троллит одного небезызвестного еврея в интернете. Деньги есть, друзья тоже — что еще для нормальной жизни нужно? Мирону тридцать два, найти своего соулмейта, он, в целом, никогда и не пытался, прекрасно осознавая, что — надо будет, вселенная сама подкинет ее ему под еврейский нос. Поэтому в развлечениях с девочками себе не отказывал, не заботясь о том, какие там цветы растут из тела его соулмейта в подобные моменты и с какой регулярностью. Сейчас мужчина, не изменяя своим традициям, подцепил себе какую-то симпатичную фанатку, похуй, что потом скажут, главное, что сейчас хорошо. Алкоголь и несколько грамм запрещенного блокируют минимальную возможность думать. Ее руки нежно оглаживающие его тело, скользящие по плечам, груди и талии, делают хорошо, чужие губы, требовательно впивающиеся в его собственные, не вызывают дискомфорта или мук совести, только неконтролируемое желание, которому Мирон Яныч без задней мысли отдаётся. Последнее, что ожидает Слава вечером последнего выходного дня — это кровоточащих, струящихся по венам и медленно зреющих по всему телу колокольчиков, острая и режущая боль от которых заставляет сдавленно дышать, стягивая с себя свитер, чтобы оценить масштаб трагедии. Кровавые цветы по всюду — осыпаются на кровать, лезут через уже прорванную кожу, и Слава языком чувствует, что они, кажется, назревают даже на внутренней стороне щек, заставляя захлебываться собственной кровью и блядскими лепестками. Руки девушки приводили в дичайший восторг, ее язык во рту не ощущался чем-то инородным. Поцелуй выходил смазанным, агрессивным и полным какого-то звериного желания, просто получить разрядку, не растягивая удовольствия. Он даже не знал, как ее зовут, просто надеясь, что эти действия ему потом не аукнутся. Перехватив инициативу, Мирон чуть настойчивее подтолкнул ее к стоящей в гримёрке тумбочке, подхватил под ягодицы, ни на секунду не отрываясь от чужих губ, пока ее руки медленно, с легким нажимом пройдясь по груди, обхватили его шею, притягивая мужчину как можно ближе. Гнойного рвет, нещадно и кроваво, всё, на что ему хватает сил это набрать Замаю со словами «мне пиздец» и перебраться из спальни в туалет, чтобы как следует отхаркаться колокольчиками, попутно выдирая их к чертям собачьим из собственной кожи, на груди их было особенно много, казалось, скоро начнут расти и внутри, обвивая быстро бьющееся сердце и перекрывая и так хриплое и отрывистое мужское дыхание навсегда. В моменте Слава похож на цветущий куст — старые цветы не успевают опасть с кожи, как тут же вырастают новые. На голове — прям в волосах, на щеках, заполняя рот лепестками и кровью, на груди, руках. Особенно большие прорастают на шее, и Славе не составляет труда догадаться, что дальше — хуже. Нормально воспринимать происходящее у Мирона получалось откровенно хуево: возбуждение накатывало огромными волнами, в глазах все расплывалось. Смешивать даже легкие наркотики с алкоголем ему явно не стоило — но кого он спрашивал? Длинные ногти девушки, слегка царапающие его затылок, напоминают артисту, что он тут не один, и что о гостье пора бы позаботиться. Его руки пробираются под толстовку, оглаживают бока и останавливаются на женской груди, слегка ее сжимая. Слышится легкий смех — она тянется ближе, зацикливая все свое внимание на его шее, если быть точнее, то на татуировке, старательно выцеловывает, лижет, но в момент, когда хочет укусить, Окси отстраняется. — Никаких засосов, малыш, — произносит он расплываясь в легкой улыбке. Звучит чуть строже, чем следовало. Но, кажется, девушку это не смущает — она понятливо кивает и тянется за поцелуем. Карелину не хватает сил даже встать на ноги, он сидит на полу, обнявшись с унитазом, и нескончаемо отхаркивает прорастающие и мешающие дышать цветы, когда острая боль в шее заставляет слишком рвано и неожиданно захватить ртом воздуха, от ощущения нестерпимой боли практически скуля. В моменте кажется, будто в плоть вонзили раскаленный до красна нож и пару раз провернули, силясь создать в его плоти дырень размером с кулак. Слава поднимает руку, касаясь шеи, и одним быстрым движением срывает только что выросший колокольчик. Он весь в крови, тут же рассыпается и окровавленные лепестки опадают на пол. Его кровь везде, сочится по шее (на которой уже зреет новый цветок), размазана по полу, на ободке унитаза, на краешках губ и, в целом, покрывает любую поверхность к которой Гнойный успел прикоснуться. В один момент становится не по-человечески холодно, голова идет кругом, он чувствует, что злосчастные растения начинают прорастать ниже, обвивая бедра. Ничего кроме жара и кругов перед глазами, этот полу-реальный трип явно не выйдет у Оксимирона из головы еще долго. Чертовски хорошо, возбуждение покалывает на кончиках пальцев, когда девушка опускает перед ним на колени, медленно проводя руками по худым Мироновским ногам. Обводит пальцами область паха, довольно хихикает, после прижимаясь туда же лицом, даже через плотную джинсу чувствуются отголоски ее горячего дыхания. Его откровенно дразнят, и ему это нравится, он чуть рвано дышит, запуская руку в девичьи волосы, когда ширинка джинс медленно расстегивается. Слава прижимается спиной к холодному кафелю, пытаясь хоть немного прийти в себя, боль, мучившая до этого верхнюю часть тела, сейчас отступила, оставив только кучу крови и блядские, уже ненавидимые парнем, цветы. Сейчас то же самое происходило с ногами, болевыми судорогами сводило всё: от коленей до внутренней стороны бедер. С огромным усилием стянутые боксеры валялись в стороне, а ноги выглядели, как мечта любого садовника, ибо вырывать колокольчики, коих с каждой секундой становилось все больше, казалось уже бессмысленным. Он просто пытался отдышаться, немного прийти в себя, не отключиться. Дождаться Замая. Тесно, жарко, мокро — пиздецки хорошо. Девушка спокойно отдает бразды правления в руки мужчины, двигая головой в соответствии с его желаниями. Лишь иногда, когда он чуть забывался, что она вообще-то тоже живой человек, она на зло царапала его ногтями по внутренней стороне бедра. Слюны было много, стонов тоже, измененное сознание воспринимало все происходящее в штыки, возводило в абсолют и било по голове разноцветными кругами. Разрядки ждать долго не пришлось, она пришла с гортанным, не скрываемым стоном и чувством небывалой легкости, облегчения. Мышцы на бедрах сокращаются, коленки подрагивают еще какое-то время, прежде чем осознавать реальность снова становиться реальным. Мирон гладит девушку по голове в знак признательности, а она, проведя языком по чуть опухшим губам, довольно улыбается. Эта ночь будет долгой. Своего соулмейта парень покрывает всеми известными ему матами, начиная с банального «сука» и заканчивая такими хитросплетениями слов, междометий и прилагательных, которых белый свет до этого никогда и не слышал. — Ловеласка, блять. — Тянет Карелин, безрезультатно срывая цветы целыми букетами. Такое с ним впервые — нет, растения в больших количествах безусловно прорезались и раньше, оставляли по всему телу шрамы, принося тупую, ноющую, но терпимую боль, заставляя подростковое сердце болезненно сжиматься от мыслей о том, что его соулмейт, сейчас с кем-то другим. Позволяет себя касаться, нежно, трепетно, так, что до мурашек по коже, иначе Славе не было бы так больно — если бы столько нежности и желания в прикосновениях не было. Тогда его это волновало. Но чем старше он становился, тем больше ему хотелось просто избавиться от этого, вырвать с корнем, как многочисленные цветы, искоренить. Соулмейту на него — явно похуй, Карелин не может забить точно так же. Какая-то детская, глубоко внутри собственной черепной коробки, спрятанная вера в чудо просто не давала причинять «суженой» столько же боли. По-человечески хотелось, чтобы о его чувствах подумали, поняли, приняли. Но за двадцать шесть лет чуда не произошло, половинка души не нашлась, ни одни отношения себя не оправдали, боль продолжалась. Иногда Славке даже стыдно становилось за то, что он вообще позволил себе спать с кем-то, знал же, как это больно, но о самом Карелине ведь никто не заботился, так что совесть со временем отступила на второй план. Совесть у Федорова не просыпалась, давно задохнувшись от собственных рук, чтобы больше не видеть того, что вообще творил ее владелец. С каждым их соприкосновением в комнате как будто становилось на несколько градусов жарче. Рваное дыхание, чужие руки везде, собственные на худом девичьем теле, губы к губам, колено между ног, хлюпанье мокрых, слюнявых поцелуев. Одежда кажется чертовски лишней, поэтому быстрыми движениями поочередно стягивается с обоих. Аккуратные тонкие пальцы вокруг чувствительной плоти, быстрые движения вверх-вниз. Тихие стоны сменяющиеся рваными вдохами. Жар чужого тела, короткие поцелуи-укусы, кровоточащая нижняя губа, руки, царапающие спину. Мягкая грудь, быстрые толчки. Наслаждение. Все это захватывает нетрезвое сознание, ощущается как нечто нереальное, делает настолько хорошо, как никогда не было. Все кажется в десятки раз ярче, кажется, что такого потрясающего секса, за тридцать два года у него и не было никогда. Плохо, ужасно, просто, блять, отвратительно. Как-то так Гнойный сейчас оценивает свое состояние — колокольчики, растущие на руках, прям из вен, очень хочется вырвать, сравнивая это с некоторым видом селфхарма или с попыткой самоубийства, потому что продолжается это все, кажется, слишком долго, и терпеть подобное не остается сил. Болят мышцы, многочисленные дыры из-за вырванных с корнем растений кровоточат — не особо крупные покрываются корочкой, новые цветы все растут, а отключиться хочется все больше. Очень холодно, кожа бледная, без какого-либо, даже болезненного румянца. Спина покрывается новым букетом, отдавая резкой болью в позвоночник, заставляя согнуться, завыть от боли, закашляться лепестками и потерять последнюю мотивацию для того, чтобы постараться с этим справиться.