Страшное событие ударом молнии расшвыряло Лань Ванцзи и Вэй Усяня в разные стороны.
Лань Ванцзи даже не знал теперь, что происходит у Вэй Усяня; впрочем, он никогда этого по-настоящему не знал. Киноплёнка закончилась, а он сидел в пустом зале и таращил заражëнные инсомнией глаза в глухую темноту.
Первое время Вэй Усянь был таким убитым и неживым, что немногим отличался от покойника, и на сообщения почти не отвечал; когда же самые тяжёлые дни минули, он начал кое-как откликаться, но редко и скудно, и как бы Лань Ванцзи ни старался, а не мог договориться с ним о встрече. Он понимал, что юноше сейчас не до встреч, да и не поднималась рука такое написать. Пальцы зависали над виртуальной клавиатурой, даже выбивали какие-то символы, но тут же стирали, ощущая их полнейшую неуместность.
Там у Цзянов была похоронная церемония.
Траур.
Слëзы и боль.
Куда ему было лезть со своим: «Вэй Ин, давай встретимся хоть на десять минут… Хоть мне посмотреть на твоё лицо».
Ему правда не нужно сейчас было бо́льшего, но он не мог попросить и об этом. Он забросил на время работу, впервые в жизни взяв продолжительный отпуск, и мимолётом с неприязнью отметил недовольное удивление брата и дяди.
В отпуске ему, впрочем, не отказали — Лань Ванцзи, с юности участвующему в семейном бизнесе, по закону полагался едва ли не год накопленных отпускных дней, — и он, оставшись наедине с самим собой, с телефоном и с шаткой надеждой на звонок Вэй Усяня, почувствовал себя в чëм-то ещё хуже, нежели до этого: работа, как ни крути, отвлекала его от гнетущих дум.
С другой стороны, он обрëл мобильность, которой прежде ему так недоставало, и был готов сорваться к Вэй Усяню по первому же слову, приехать куда угодно и когда угодно — хоть днём, хоть в ночь, — но Вэй Усянь по-прежнему не звонил.
Не писал.
Продолжал отвечать всё так же скупо и односложно, и спокойствие в его ответах ощущалось картонным и вымученным.
Лань Ванцзи хоть и не имел ни малейшего представления, что в действительности творится сейчас в семействе Цзянов, сведëнных одной общей трагедией — и ей же расколотых, а всё ж таки мог предположить, что ничего принципиально не изменилось, и там во всëм продолжали винить Вэй Усяня. Как Вэй Усянь, и без того раздавленный смертью своей шицзе, переживал всё это, оставалось только догадываться, но по его флегматичным сообщениям, по обманчиво-ровному тону и по безликому и пустому: «Всё хорошо, гэгэ», казалось, что юноша дошёл до некоторой степени бесчувствия ко всему вокруг. Такое случается, когда ноша слишком тяжела, и человек не может её нести, но тут сквозило чем-то иным; чем-то по-настоящему жутким, с запахом похоронных цветов.
«Вэй Ин, только не вздумай… — попытался как-то раз написать ему изведëнный тревогой Лань Ванцзи, но так и не смог назвать имена своих страхов, и вывел совсем не то, что собирался — что-то об этом же, но окольное: — Ты мне очень дорог. Я… Я не знаю, как мне без тебя, если вдруг…».
Вэй Усянь каким-то чудом очень чутко угадал, к чему ведëт свою витиеватую речь Лань Ванцзи.
«Ну что ты, гэгэ! Ты зачем такое про меня придумываешь? Да разве ж это на меня похоже, сам посуди?» — а веяло от его слов при этом всё равно каким-то сортом самоубийства.
Вэй Усянь не мог назвать точную дату, когда вернётся к учëбе.
«Это всё зависит от Цзян Чэна. Когда он пойдёт, тогда и я. А Цзян Чэн со мной не разговаривает… Послушай, гэгэ…».
«Да?» — пальцы Лань Ванцзи, забывшего, как есть, спать и жить, не попадали по клавишам, срываясь отвечать так быстро, что не успевало пройти и секунды.
«А ты совсем-совсем… Всегда меня?.. Что бы ни случилось?».
«Всегда! — стремительно набрал в ответ Лань Ванцзи. — Вэй Ин, что за глупости ты спрашиваешь?».
Он был бы с ним, даже если бы солнце сошло с орбиты и поменяло направление, и весь мир погрузился бы во тьму, и в этом снова обвинили бы Вэй Усяня.
Или если бы Вэй Усянь действительно свëл с орбиты это несчастное солнце и обрушил бы его на Поднебесную.
Лань Ванцзи было всё равно.
«Я завтра… Наверное завтра… Я не знаю, гэгэ», — вдруг оборвал начатое Вэй Усянь, и Лань Ванцзи с отчаянием почувствовал, что это было нечто очень важное — и оно осталось невысказанным.
«Что, Вэй Ин? Что завтра? О чëм ты?».
«Забудь, гэгэ. Просто глупости. Не бери это в голову. Ты… тоже очень важен для меня».
Лань Ванцзи, несмотря на глубину этих слов, написанное юношей до вздыбленной шерсти не понравилось.
«Вэй Ин! — не желая отступать, повторил он. — О чëм ты хотел мне сказать? Про завтра?».
Но, конечно же, внятного ответа от Вэй Усяня так и не пришло.
И Лань Ванцзи, ощущающий себя так, будто ещё немного — и у него что-то безвозвратно повредится в рассудке от бьющей набатом тревоги, всё утро следующего дня был сам не свой. Усугубляло ситуацию то, что Вэй Усянь почему-то не отвечал ему на сообщения; более того — он их даже и не читал. Когда же Лань Ванцзи, не справившись со своим беспокойством и проклиная себя за несдержанность, попытался ему позвонить, то понял, что телефон у Вэй Усяня попросту отключëн.
Дикая паника охватила его тогда, ударив в темя потоком недоброй энергии ян и прокатившись по телу разрушительным цунами, и Лань Ванцзи наспех оделся, накинув пальто прямо на домашнюю сорочку, не расчесав неопрятно забранные в хвост волосы и впервые в жизни не заботясь своим внешним видом, и выскочил из квартиры, даже не потрудившись её запереть.
Он должен был немедленно ехать туда, в поместье Цзянов — но уже на автостраде, повинуясь странному порыву, по неизъяснимому наитию свернул почему-то к колледжу.
Это место притягивало к себе, как зловещий чëрный магнит, и Лань Ванцзи не знал, почему так поступил, не мог объяснить себе ни тогда — ни впоследствии, когда просыпался иной раз ночью в холодном поту и думал: что, если бы не…? что, если бы он выбрал тогда другую дорогу?..
🎞🎞🎞
Осень отыгрывала последние ноты дождливого реквиема, симфонии увядания, и деревья, прикорнувшие по соседству с хмурым кирпичным строением, стояли почти голые, хаотичными росчерками грифельных ветвей заслоняя антрацитовое небо и почти сливаясь с ним: серое к такому же серому. Притихший колледж будто спал, но Лань Ванцзи понимал, что там, в его строгих классах, прямо сейчас идут занятия.
Зачем его сюда принесло — он не мог ответить и сам себе. Телефон Вэй Усяня продолжал молчать и оставаться выключенным: Лань Ванцзи пытался дозвониться до него на протяжении всего пути, но безуспешно.
Конечно, всё могло оказаться гораздо банальнее, и Вэй Усянь просто мог по рассеянности забыть поставить телефон на зарядку, или случайно выронить из плохо слушающихся рук и разбить — и Лань Ванцзи понимал, что во втором случае никто из семейства Цзянов не стал бы ни торопиться с покупкой нового аппарата, ни, тем паче, одалживать нелюбимому приëмному отпрыску на время какую-то замену, — но чутьë орало тревожной сиреной, предупреждая о чем-то очень страшном и нехорошем, а Лань Ванцзи привык своему чутью доверять.
Он выбрался из машины и прошёлся вдоль фасада здания, в сотый или тысячный раз изучая знакомую до оскомины архитектуру: ровные корпуса, эркеры и башенки, оксфордские куранты на самой крупной из них, расположенной в центре декоративного ансамбля…
Наверное, зря он мчался сюда, как ополоумевший. По логике и уму надо было ехать сперва к Цзянам: даже если бы и не нашёл там Вэй Усяня, то, по крайней мере, узнал бы, где тот находится и в порядке ли; Лань Ванцзи прекрасно отдавал себе отчёт, что Цзяны не питают к нему тëплых чувств и вряд ли обрадовались бы подобному визитëру, но это было последнее, что его волновало. Полюбовавшись ненавистным строением, он с тяжëлым сердцем уж было развернулся и направился обратно к машине, как вдруг замер, оглушëнный серией отчëтливых хлопков и поражëнный ими, будто громом.
Хлопки донеслись из колледжа — и сразу же стихли, спугнув под окнами стайку мелких птиц.
На мгновение возвратилась тишина, но длилось это так недолго, что Лань Ванцзи не успел даже восстановить сбитое с ритма дыхание, а следом за ней пришёл отдалëнный шум, нарастающий с каждой секундой, как морская волна. Что-то происходило в коридорах и классах учебного заведения, и даже сквозь закрытые от сырости оконные рамы изнутри доносились чьи-то истошные крики.
Сердце болезненно сжалось и заныло, отказываясь нормально биться и вместо этого дëргаясь в конвульсиях; Лань Ванцзи хотел было броситься туда, внутрь, но не успел.
Дверь распахнулась сама.
На пороге стоял Вэй Усянь, на лице у него была белая лисья маска, на белом застыла россыпь красного бисера, на руках, сжимающих короткоствольное ружьё, горели пятна алого ликориса, а в глазах, глядящих из-под маски, плескалась багряная пустота.
Увидев Лань Ванцзи, он нервно вздрогнул.
Пальцы затряслись, оружие с железным звоном вывалилось из них и улеглось пособником убийцы на асфальте.
Лань Ванцзи молниеносно всё понял.
Понял, что это были за хлопки, понял, к чему был вчерашний вопрос, понял, что за удушливый страх отразился в глазах Вэй Усяня, этого глупого мальчишки, который даже не догадывался, что мог бы обрушить на Поднебесную солнце — и не оправдываться за это.
Липкий ужас, между тем, окатил Лань Ванцзи от горла до пят, и он в отчаянии подался вперёд, к нервно попятившемуся Вэй Усяню, чтобы одним коротким движением скинуть с плеч пальто — и укрыть им его худощавые плечи.
В пять стремительных шагов он отвëл его к припаркованной поодаль машине, моля Вселенную и всех богов о том, чтобы только никто не успел обратить на эту машину — и особенно на её номерной знак — своё пристальное внимание.
Распахнул заднюю дверцу, бережно втолкнул внутрь инертного и покорного его воле Вэй Усяня…
Запрыгнул на водительское сиденье, аккуратно, но очень быстро отъехал от колледжа, объятого всеобщей разрастающейся истерикой, и вырулил на шумные улицы, растворяясь в потоке транспорта, растворяя память о прошлом и стирая и путая, как умел, как подсказывал ему хладнокровный ум, без остатка последнее дыхание вешних следов.
Твою душу унесу,
спрячу в сумрачном лесу,
где растут те,
кто прошёл
до половины.
Канцлер ГИ — Кинозал для психопата.
