имярек

— Так значит, вы не представитесь? — переносицу Маргариты прорезали две аккуратные морщинки, которые становились глубже каждый раз, когда он, говоря о себе, съедал окончания в «делал» и «писал». — Отчего же, представлюсь. — «И очень скоро, а урну с моим прахом станут хранить в самом дальнем углу колумбария», мрачно додумал он. — Меня зовут Николай, хоть и не Васильевич, и фамилия у меня другая… Он бормотал, следя взглядом за переносящими копну балок рабочими, чтобы не смотреть на новую знакомую, пока голос не сошёл на нет. «Правду говорить легко и приятно», но только не в том случае, когда твоя правда — всё равно что колючая звезда под языком, без которой ты себя не видишь и с которой тебя не желают видеть прочие. — Хотя сейчас меня никто так не зовёт. — Он не вынес молчания и, дёрнув плечом, продолжил. — Приятель и тот сокращает до Ники. Надо рассказать ему, что так прозвали последнего императора, может, перестанет. — Значит, Николай. — Он резко повернул голову на тихий твёрдый голос и успел заметить короткий кивок на излёте; морщинки на переносице Маргариты не разгладились, но в глазах её сгущалась уверенность. — Однако… вы не обидитесь, если я скажу, что вам больше подошло бы другое имя? Не отводя взгляда, он поднял бровь. — Не обижусь. — Доска под ногами в последний раз стукнула о набойки и снова закончилась, уступив место немощёной улице. Внезапно он и правда не обижался. Имя, которое он себе взял, книжное и нарядное, нравилось ему куда больше остальных, но казалось лунным светом: необходимым, но лишь отсветом чего-то более яркого и пока незаметного. Ему было любопытно. — Какое же? — Ещё не поняла, — не моргая, широко раскрытыми глазами Маргарита смотрела на него. — Я вам обязательно скажу, когда пойму. А пока, Николай Не-Васильевич, скажите мне… — Стойте! — Инстинктивно он выкинул перед ней руку, и в ту же секунду, взметнув пыль, перед ними пронёсся вынырнувший из-за укрытого лесами дома велосипедист в берете набекрень. Тот затормозил ногой, покосившись вправо, чуть не свалился с сидения, уронил берет, поднял и стал раздражённо отряхивать. На протяжении всей сцены повисло молчание — сжав зубы, велосипедист буравил застывших прохожих злым взглядом. Наконец, водрузив берет на голову, бросил визгливо: — Смотрите, куда идёте, гражданки! — И, припав на педали, снова рванул вперёд. Он посмотрел на спутницу: Маргарита, поджав губы, опустила взгляд, её ресницы подрагивали. — В наши дни вопросам связи человека и государства уделяется, пожалуй, непомерно много внимания, — криво усмехнулся он. Очень не хотелось, чтобы эта необыкновенная женщина расстраивалась из-за него. — А лучше бы уделялось правилам дорожного движения. — Она дёрнула плечом, но хмыкнула и глаз больше не опускала. Полезла в сумочку и нервно сжала в зубах сигарету. Мелькнуло пламя, и искра, отразившаяся во взгляде, в памяти вспыхнула другой искрой. Вчерашний иностранец, дождавшись, когда он прикурит, заговорил: — Извините, мне сказали, что здесь ресторан для писателей. — Так и есть. — На мгновение всполох интереса к человеку с отчётливым акцентом скрыл за собой коктейль из злости, обиды и беспомощности. — Герр, то есть, молодой человек, вы случайно не писатель? Он замер на вдохе. Взгляд иностранца не читался за очками, на губах застыла любопытствующая улыбка. Иностранцу было интересно, писатель ли он, другое для него, кажется, было вопросом решённым. Выдохнул — кажется, стена дождя застыла вместе с ним и вновь рухнула с грохотом и гамом. — Писатель, — он отряхнул пепел. — А вы, судя по акценту, из Германии? Он соскользнул в немецкий, ставший не столько протянутой для рукопожатия ладонью, сколько той же дождевой завесой, отрезавшей их от мира. Он не знал, в иностранце больше привлекала загадочность или то, как легко тот разгадал его самого. Оттого ли на иностранца хотелось смотреть, не отрываясь, что тот так небрежно подкинул идею для рассказа, или оттого, что, взбалмошный и увлечённый, сам бы мог стать романным героем. И что-то было в этих неизменно поднятых уголках губ, что-то, отчего сильнее тянуло заглянуть за стёкла очков… — Знаете, кого вы мне напоминаете… …и мысль ушла, сбитая глянцевым светом фар и шелестом шин. За иностранцем приехали, и тяжесть пережитого дня неизбывно опустилась ему на плечи. И вновь автомобили зашелестели колёсами на перекрёстке, который они с Маргаритой неспешно пересекали. Кажется, он так и не вынул визитку из нагрудного кармана жилета. Профессор Воланд, ну надо же. Интересно, псевдоним или родная фамилия? Впрочем, ему ли полагать, что это имеет какое-то значение. Маргарита, задев его локтём, виновато улыбнулась и продолжила рассказ о целебных травах, а он — внезапно, словно его и вправду сбил один из шуршащих автомобилей — понял, что сердце больше не колотится тревожным набатом и что он наконец может дышать.