Раскол сознания

      Единороги не уходили из головы. Пока левое полушарие мозга их демонстрировало, правое же внимательно наблюдало за всей белибердой. Исчадие токсикомании. Пародия на шизофренический галлюциноз. Поодаль от меня неразборчивый шепот, многослойный, напрягающий, пробирающий до воображаемых мурашек. Небо похоже на бензин, пролитый в лужу, тепловой визер. Скалы, прозябающих и вширь, и ввысь, повело в разные стороны. Некоторые пластичны и хрупки, рассыпаются лишь от моего взора, а другие, наоборот, как пудинг, который ты так любишь трясти, шатаются со звуком желе.       Я всегда знала, что я не в норме точно. Но не настолько же.       Крокодильи хвосты обрели разум, отвалившись, словно у ящерок, и стали сползаться ко мне по воздуху, по земле. Подо мной твердеет песок, но при этом он рассыпается. В глазах иногда мигает красным полотном, словно я робот, у которого есть свои паразитарные черви. И они лузгают, лущат мой костный мозг, состоящий из пучков толстых проводов, приводя меня в сбой. Чем ближе крокодильи хвосты — тем дальше крокодильи хвосты. Чем ближе конец сна — тем дальше конец сна.       Я измученная. Я в астрале? Я плачу слезами Бинга Бонга, из-под глазных яблок извергаются тысячи миловидных конфет, обернутые в разного цвета фантики.       Но конец есть.       Меня толкают в бок, я подскакиваю на бетоне, в четырех бетонных стенах помещения. Предо мною хмуро склоняется крест на стене. Вокруг меня осколки бутылок из-под пива, точно необработанные изумрудные камни. В мокрые от слез глаза бьет солнце и его лучи-прислужники. Под собой конфет я не увидела. Спасибо, что я проснулась. Спасибо, что меня разбудили.       Меня разбудили.       Меня разбудили.       Я поняла, что нахожусь там, где же и отрубилась той ночью. Я дотронулась до лба, по моим ощущениям бледного лба, выяснив, что он в холодном поту. Выбитое окно демонстрирует малахитово-топазовый лес, который волнительно пошатывается от мощного ветра. С севера, кажется.       Меня разбудили.       Меня разбудили.       Я точно помню, что проснулась я не сама. Но и не факт, что мои воспоминания достоверны. Но жутко. Я пошла домой. Благо здесь была дорога.       Бродила ли я по лесу али шлендала по пустыне обломков коры собственного головного мозга?       Новый день встретил меня пасмурной и холодной погодой. Да душа не лежит у меня к этому.       И вот я еле как добралась до многоквартирного дома, минуя пронзающие взгляды прохожих. Через пару минут им станет все равно, они забудут, что перед ними проходил тот, кого они только что осуждали своим многотонным взглядом. Но в данный момент ты для них главный объект самоутверждения.       «Где она так извалялась, по каким лезвиям провела свою одежду? — пронесётся у них в их «значимых» мыслях — Хорошо, что мы не такие» — скажут они в спину позже.       Конечно, не такие. Все мы одинаковы. Будь они в другой ситуации, шли бы с такими же стеклянными глазами, опасаясь злых взглядов прохожих, будто отзеркаленных от их самих, их ход мыслей поменялся, как раскрас хамелеона. Такова натура человеческая.       В подъезде меня встречает не портье, а лениво мигающий фонарь белесого цвета, внутри которого вальяжно разлеглись трупы погибших насекомых. Насколько же ужасна была их смерть. Биться в конвульсиях, казалось бы, об прозрачную стену, а позади твою плоть обжигает огромное ярило, обитель твоей смерти. Есть ли у них мысли? Конечно есть. Не такие, как у нас, но о смерти они думают, я уверена. Ни капли их не жалко, завидно больше.       Дома меня встретил беспорядок, будто на званом фуршете свинья воскресла, вскочила с визгом с огромного блюдца, стала суматошливо мотаться по скатерти, разгребая под собой сотни закусок, фужеры, разливая рубиновое вино на деловые рубашки гостей, скидывая со своей идеально прожаренной спины канапе и бесвкусные дольки лимонов. Инфернально горланить. Кому было бы страшнее? Гостям или ей?       Я прошла в умиротворенную комнату. Под этим словом я имею ввиду не мирную, а мёртвую, насильно присоединенную к миру, к земле, к холодным и костлявым объятьям смерти. Моя любимица-кровать, как обитель этого царства. Каждый раз, ложась на нее, я забываю о всех проблемах. Хотелось бы так думать. На самом деле, смерть своей косой задорно водит мне по спине, по хребту, по шее, по пояснице. Она напоминает мне обо всей ответственности, которая ждёт меня в конце этой жизни. Бога нет, а вот смерть как раз есть, она терпеливо ждёт каждого, придёт за тобой, не опаздывая ни минуты.       Чёрные, как космическая необъятность, стены были наглухо покрыты давно увядшими и выцветшими постерами разных рок-групп. Red Hot Chili Peppers, Alice in Chains, Radiohead, Soundgarden, Nirvana-всего этого добра было полным полно. Постеры не мои. Отца. Я их украла из ящика, хорошо запрятанного в шкафу. Он говорил, что это воспоминания, важная и очень тёплая вещь. Для меня нет. Эти никчёмные бумажки, покрытые лаковым покрытием, на которых расположились знаменитые люди. Они ценны только из-за людей. Разве они лучше нас? Лучше серой массы? Многие скажут, что да.       Скажу я: "идите нахуй." — непринуждённо и гордо.       Эти люди хуже нас, намного. Купаясь в деньгах, покупая себе обновки, будь то вещи новейшей коллекции известного итальянского дизайнера, новая серия платяных шкафов от шведского бренда, они тешат свое тоненькое и слабое эго.       — Я заслужил, — дрожащим голосом скажут они, — честно заработал свои деньги и могу себе позволить все мечты. — продолжат они, захлебываясь в слезах в своём внутреннем ребенке, маленьком ребенке, который боится публики, а микрофон, представленный прямо сейчас ко рту, будет страшнее дула пистолета.       Звон в дверь.       Стук в дверь.       Звон в дверь.       Стук в дверь.       Кто-то неустанно пытался пробраться в мою обитель безразличия. Хотелось просто отлежаться, дома никого нет и никогда не будет.       Звон в дверь.       Стук в дверь.       Какой бы урод за дверью не стоял, он явно решителен. Я перевернулась на спину, попыталась встать на ноги. В глазах моментально поселился мрак. По искривленному столбу позвоночника пошли ударные импульсы, к голове подкатила боль, ноги атаковала судорога. Нередкое явление. Преодолев себя, я встала на две хрупкие и шатающиеся ноги, опираясь дрожащей рукой на бортик кровати. Мрак нехотя освобождал мои глаза от своего пленения. В проблесках света появилась фигура. Довольно длинная, но не превышая средний лимит мужского роста. Стояла неподвижно. На ее тёмном, скрытом в тени лице поблекивала улыбка во все зубы.       Темнота спала, фигура тоже. Не знаю как дошла до двери, как открыла ее, но там стоял Честер. Честер Брайт. Эта морда была моим одногруппником, правда совсем мне неизвестным. Тёмно-зелёная куртка покрывала его торс. Зелёный - цвет природы и спокойствия, но весь его вид и поведение говорили о нем обратное. Его рыжие волосы были спрятаны под шапкой, шапкой с бумбончиком.       «Сколько тебе лет?» — пронеслось у меня в голове. Забавно. До ужаса забавно. Сейчас я мыслю также, как и те прохожие, которые пристально сверлили меня тяжёлым взглядом на улице.       Честер не ждал приглашения, сразу прошёл на кухню. На полу остались куски грязи, растоптавшие всю чистоту пола, как и мое самомнение.       И вот я уже сижу на кухне перед этим психом. Его психованность видно сразу, но меня это ни капли не взволновало. В его глазах была выразительная искра. Не детская, полная мечт, решимости и огня, а звериная, наполненная гневом и завистью. Наполнена она была не по какой-либо причине. Это инстинктивно, такова его природа.       —Зачем ты пришёл, урод? - монотонно проговорила я, не сводя взгляд с его звериных глаз, —Убирайся в свой театральный клуб или что там за собрание, убирайся вместе со своими кусками земли.       Его это ни капли не оскорбило, скорее развеселило. Ему было не стыдно, наоборот, он был горд собой. Не знаю, что это за человек такой, но если бы кто-то сказал мне назвать самого подходящего человека в мире под пример невинного ребёнка с потенциалом серийного убийцы — это был бы именно Честер.       В этот день я узнала все, и о его девушке Мэнди, о его деятельности в театральном клубе, о магазине сладостей, доставшемся в наследство. Узнала обо всем. И мне стало завидно? Да, завидно. Как возможно, чтобы это создание могло иметь хоть какую-то радость в жизни, как он ее осознает? Разве это не бессмысленно? Все мы сдохнем, так зачем стараться. Сдохнем мучительно, умрём спокойно, погибнем в слезах - исход один. Всем своим искореженным мышлением я ненавижу этого шута. Но в душе мне завидно. Чернейшей завистью. Я хочу отнять у него это все, хочу, чтобы он страдал, как я, а позже научился наслаждаться этими страданиями.       Именно здесь, за столом перед рыжим, я впервые за пять лет своей жизни искренне заплакала. Уткнулась в стол с такой силой, что он мог треснуть, и мне плевать, что за этот стол я провела несколько часов на сайте, ожидая открытия брони. Этот резной деревянный стол из тёмного дуба у меня, я его заложница и мне от этого легче. Но сейчас мне действительно легко, мне стыдно за эту лёгкость.       Приподняв вверх голову, дабы увидеть реакцию этого козла, я увидела лишь фигуру позади него. Снова темную и неразборчивую, ее руки монументально держались за плечи Честера, якобы показывая свое нынешнее превосходство, незыблемое превосходство.       Вот так мы познакомились с Честером.

***

      Спи спокойно, район. Ночная гладь пропевает тебе строчки колыбельной.       Спи. Спокойно, район. Я в полном порядке. Не грусти, а тихо спи. Моя жизнь и бренна, но только со стороны. Люди, полулюди, калеки, ненормальные бараны и аристократы лишь завидуют в ладошку моей свободе.       Спи спокойным, район.       Мни себе, что ты права.       Тебе внемлет все, но только не ты. Район сопит в необузданной полутьме, но ты снишься ему. Он верит в тебя. Ты изображаешь себя свободной девушкой, которой резко стало похуй на все жизненные замуты. Но а что ж кроется за твоей грудиной? Кто тебя ранит и что? Ты, конечно, не хищник. Ты просто самая обычная жертва самой же себя — самооценка твоя ниже преисподней, зависть сильнее задних копыт лошади при удари в лик, одиночество превратило тебя в тонкий фитилек, который в ближайшее время сократится быстрее, чем ты думаешь. Ты тонешь во мраке, как забытый водолаз, кислород в балонах которого израсходован.       И ты не пытаешься всплыть на поверхность. Толща воды непреодолима, думаешь?       Неужели ты так собой жертвуешь?       Ладно...       Позапрошлый сон у нарисованного креста, похоже, понравился тебе. Машинально, необъяснимой силой магнита ты тянешься к той станции, к тем ощущениям покоя. Ты утерянный ягненок, который вообразил себе, что где-то притаились голодные лапы льва, клыки которого мерцают в лунной ауре между лазурью и сушей. И в бетонных стенах, средь забытых изумрудов, ты получаешь чувство безопасности.       Ночь в тихом разгаре. Звезды — ночник до следующего утра.       Ты жилец до следующего утра.       Ты потухнешь, а фитиль превратится в черную, прогоревшую ниточку.       Я стала незванным гостем повторно. Но станция уже давно стала покойником и даже не против того, что я тут гуляю. Я сновалась по коридорам, усыпанным гипсокартоном, арматурой, стены изрисованы в нецензурной брани. Все мною прочитанное воспринималось в мою сторону, ибо навряд ли здесь кто-то любит гулять. Я тут единственная в своем роде. Чужачка.       Станция не держит со мной зрительный контакт и настойчиво стоит тут, как спящий вулкан, который никогда не проснется. Я долго еще любовалась обломками, хаосом, который сотворили здесь вандалы, после чего по памяти стала искать комнату с крестом, нарисованный графитти, умелыми руками. Вот она. Изумруды. Остроконечные. Маленькие, невинные, брошенные тут. Они пропускают через свои забавные тела взгляд луны и блестят, наверное, даже желают, чтобы на один из них я наступила. Один из них я пнула, и он, вращаясь по кругу своей оси, вскоре столкнулся с углом тумбочки, искрясь режущим звоном.       Нормальная такая тумбочка. Правда выдвижных ящичков нету, их разобрали в углу комнаты — лежат мертвые доски. Зачем такое надо было делать?       Не суть. Я разбухла в забвении и сердце стало бить четче и мощнее, колоебить мои внутренности и разгоняя кровь и его сгустки по артериям. Пальцы стали дрожать, словно в них шестерни заели, но движение механическое не приостанавливалось. Жидкость между мозгом и черепной коробкой будто испарилась, и мозг стал биться о поверхность моего черепа, вызывая судороги. В горле поперек встало стекло.       Почему покой сменился страхом, тревогой?       Намерения мои были серьезными. Я уже месяц гуляла по заброшкам лишь в поиске самого лучшего места для убийства себя и нашла эту миловидную, хмурую станцию, где нету наркоманов, бомжей, людоедов и других тварей, что мерещились мне постоянно. Меня примагнитило к кресту. Этот момент ощущается туго, голова кружится, и в уши бьет мощный поток циркуляции крови. В руке же оказался смертоносный изумруд, самый острый. Да лицезреет Господь смерть его творения, да пусть захлебнется в его крови, пусть страдает! Попаду в ад без всяких проблем, пусть же увидит мою ненависть к нему. Измажу крест своей теплой жидкостью, и тут он забагровеет.       Я слегка давила стеклом на вену руки, та самая, которая находится в области кисти. Самый удобный вариант для фатального самоуничтожения. В голове же паутинка тысячи мыслей растягивается в один отросток, который бьет мне по мозгу плетью, отговаривает и находит небольшие плюсы, чтобы этого не делать. Я вспоминаю видео, которое мама показывала, где я впервые начала ходить сама, маленькая, радостная и хихикающая, с черными волосами и без белых полос на руках, но шаги в голове звучали другими: жесткими, настойчивыми и нарастающими, превращающимися в бой курантов. Прозвучал сигнал о побуждении. Я надавила еще сильнее на вену и вот-вот она должна быть проткнута.       — Это будут самые мучительные минуты твоей жизни.       Я повернулась на юношеский, вдумчивый голос и заприметила сидящего на тумбочке неизвестного в темных одеяниях. Худоба, черные волосы, свисающий, толстый, черно-кремовый шарф на плечах и его бедрах, с редкой бохромой, напоминающей человеческие пальцы. Появление загадочного меня напугало, из моих уст вырвалось еле слышное: "Ты кто?". И больше ничего.       — А родители твои знают, что их ребенок собирается умереть самой низшей смертью? — показался из тени на свет луны один из его глаз. Он смотрел омраченно мне в душу и жаждал всей правды. Господ Бог в обличии этого эмо прямо сейчас собирается отговаривать меня от суицида.       — Не знают. И знать не надо.       — Латеральная подкожная вена руки - не вариант для удачного вскрытия сосудов. Она под маленьким давлением. Для этого подойдет какая-либо артерия. Лучевая?       Он встал. Не обращая внимания на зеленые осколки бутылки из-под пива, с хрустом топтал их берцами и направлялся ко мне. Я сидела на колене. Он посмотрел на крест.       — Божьи дети гинут на глазах отца, делая ему боль вечную. Экстравагантный способ выразить себя.       Глаза мои расширились.       Он посмотрел вновь на меня. Я обронила изумруд, обронила взгляд на крест. Я не понимала многого.       — Что ты несешь? Я месяц в муках. Я месяц думала о суициде, и я сделаю это.       — Ты не подготовилась к такому моменту. Ты не купила лезвия. Ты возлагаешь надежду на осколок, но не на себя. Действительно ли ты думаешь, что Бог милосерден, протянет тебе руку? За этим ведь ты пришла? Чтобы хоть кто-то тебя пожалел? Иисус Христос прикончил бы тебя собственными руками и оставил твой кровавый след на публичной стене, чтобы тебя, еретика, чужака, высмеяли. Просто ты не достойна такой смерти.       Я молчала, и губы дрожали. Я делала вид, что думала, но в голове лишь пар от температуры накаления комнаты. Я чувствовала стыд под злобой черноволосого, посланника Сущего на небесах, парня, который будто бы нехотя, но продлил мне жизнь. Я встала на ноги, не зная, что делать.       И оставила я его одного на станции. Сама пошла домой. Выключенный свет. Кровать.       Все было так же, как и всегда. Но почему-то стало легче. Этот парень, мой архангел Габриэль вытянул меня из того, о чем я мечтала на протяжении месяца. Ведь даже имени его не спросила. Мысли мои были прерваны могуществом усталости и сна, встретил меня мой психоделический зоопарк. Крокодильи хвосты и единороги с хрупкими скалами.