В акустике молчания

Стегано сшитым лоскутным одеялом брожу по заслеженному дому. Меня уже забыли там, где я хотел бы оказаться, но я упорно прихожу и дышу в затылок странным тайнам, случайно упокоившимся в далеком прошлом. Прихожу к тому, что что-то стоило, и упираюсь в стену. Больше не трепещет нутро, не голосит отрадной песней желание победить. Тень не ждали, она не вовремя, но раз пришла, то впустят. Беги. «Он так рисовал….выходил за рамки холста и размазывал по рукам искусство.» Кто, я? Я ничего не умею. «Ты гений.» Взбираюсь на травяной холм, не трогая протянутых ладоней, за ними лишь псих.  «Куда спешишь?» Меня ждет она. Перспектива на жизнь, грядущий старт. Безопасность сердца. «Ты должен быть вот здесь, с нами, с сумасшедшими, в вырытой самолично клоаке самоубийц, гнетущих собственное величие.» Я успею. «У тебя нет ни средств, ни энергии, чтобы добраться туда.» Доползу. «Упрямый. Что ж, давай. Истрать последние опоры, замри музыку и дамоклов меч долга. Ринься, привязанный, убей искусство в погоне за его аналогом.» Там искусство. В свободе выбора. Выбранная натура дороже данной. Просыпаюсь с лучами рассвета и вдруг ощутимой уверенностью. Проигнорировав ответвления, я выбрал самую широкую тропу, незаметную никому, кроме меня. Правильно, она ведь - это я. Переплетения событий пуантилизмом взрывают сонный мозг. Я вижу картину мира, миров, а свои-чужие запахи отринываю. Если неуютно глядеть на чужую душу - уходи сразу. Не отжирай ни кусочка. На дороге себя я один? - Ты будешь со мной, если узнаешь, что я не захочу секса до конца жизни? - И да, и нет. Я не останусь с человеком, запретившим себе бороться, для этого я себя слишком уважаю. Но не отвернусь от маленького мальчика, решившего, что полный отказ от чувственности - единственный выход. Главная задача моей жизни - маневрирование в густо сложенной горе костей. Я хочу быть черепом  на верхушке и взирать на все недвижимо и безэмоционально, соприкасаясь с бывшими, живущими, любящими, желающими, а возможно не только желающими но еще и трогающими меня, останками лишь основанием иссохшей головы. У каждого свой «Апофеоз войны», не так ли? Мой настигает в момент крошащихся меренгой тонких рук на обезвоженных прядях запястных браслетов. Ты гладишь разноцветные ниточки и тянешь широко раздутыми ноздрями мое открывшееся от неосторожных касаний к глади кожи самочувствие. А я…колыхнулся под грудой сгнивших листьев. Поднимаешь лукавые стрелы узких от твоего собственного света зрачков, ведь даже естественная теперь оргазма сторонится очернить заманчивую суть, и взрываешь весь мой мир, все устоявшиеся звуки и нитки на обвязывающих жизненные каналы плетеных каймах. Дергаюсь от неожиданности, когда один за другим ты рвано стягиваешь материю шрамов, приоткрывая завесу нахлынувшей внезапно непривычно голой кожи. Впиваю запястья в матрас, защищая если не первую линию обороны, то хотя бы арьергард. Не вдыхать пар. Не реанимировать. Не позволять касаться. Наконец умереть. Вращаю против собственной оси все свои правила, когда позволяю невесомым касаниям прожечь изуродованные кости. Интимнее пропуска в душу только открытая в привычки дверь. Распадаюсь на мелкие кусочки под давящей напором рациональности умом, но впервые в жизни не выгибаюсь под чьим то взором.  Моя оболочка с лихвой оправдает те жалкие гроши, что за него можно выручить на барахолке, но остается привлекательным.  Я худ, я жилист, и покрыт совершенно неуместными косыми мышцами. Они появились не в следствие работы над своим телом, а от напряжения сугубо в эгоистичных мотивах. Вбираю каждый мускул вовнутрь, продавливаю жировую сетку. Запираю внутри неподвластный механике, но равносильный упрямству результативный вой. - Не прячь. Тэхен говорит, что я прекрасен. Он оглаживает влажные пряди, не касаясь кожи, и заглядывает в глаза так просяще, что шипит не успевшее обратиться в бегство сердце. Саднят старые шрамы, ноют колени и неровные окопы, кучей ненужной кожи выстроенные вертикальными линиями на больше не разукрашенных украшениями запястьях. - Я тебя поцелую. Целуй. Отстраняюсь, провожая мелкой виной замершие в объятиях вакуума тонкие пальцы. Отхожу к чужому окну, беру чужие сигареты. Я притянут за уши как и обстановка вокруг. -Ты не должен.  Целуй, когда стану собой. Вздрагиваю, чувствуя через кожу под рубашку жар упрямого подбородка, и ворочусь навстречу золотистой пыльце на краях мирного конца дня.  Дышу через время от времени касающуюся спину грудь, оказавшись вдруг не на коленях, а случайно вровень, не вопреки, а назло. - Замри. Прикрываю для надежности еще и веки, стегая самоконтроль шипа там поводком. Я беззащитен и дрожу. Убит…забыт…нет. Я живу. Выливаюсь мешаниной тюбиковых акрилов через бетонное ограждение и снова падаю. Водопадом трусь о бывшие верной защитой стены и без раздумий верю тебе. Снова. Когда-то. Всегда. - Тот, заклеймивший отсутствием спасения мой рассудок был вторым, но первым, кто умудрился раскрошить уже нецелое. - Чонгук. - Да. Ты придерживаешь лопатки, что сочатся давно сдерживаемой болью, скользящей мерно ладонью. Приглаживаешь колючки. Я выныриваю из опутавших сетчатку глаз образов вечного круговорота музыки, дна, забвения, боли, прокушенных губ и набирающих обороты вертолетных лопастей панической атаки, благодаря теплу такого знакомого прикосновения. Знал всю жизнь? Возможно. Все жизни? Определенно точно. Иначе как мне объяснить то, что приходится вспоминать тактильно каждую секунду, проведенную вместе? Я уже из проживал, поэтому помню. Или проживу?.. - Мне страшно, Тэхен. Я уже ничего не понимаю. Веки распахнуты, браслеты повдоль. Рука все еще гладит, узлом в черепе зудя своим навязчивым (необходимым) теплом. - Третий…третий… - Тише, малыш, тише. Не напрягай память слишком сильно. Руки с запертой внутри клокочущей на мир силой разворачивают к себе ожидаемо ласково, неожиданно медленно. - Голова снова болит? Морщусь от резкого движения, оказавшегося слишком быстрым даже для словно погруженного в мед поворота. - Не болит. - Хосок. - Стальные обручи не болят, не так ли? Но имеют свойство сжиматься, сминая оголенные нервы и приправленные венозными разводами мякиши голов. Ныряю во впадинку острой ключицы лбом, подвластно зарывшейся в макушку ладони. Не чувствую, что дрожу, пока не понимаю, что Тэхен стоит недвижимо, и пол, и стены, все на своих местах, один я в вечных обносках гравитации раскачиваюсь мелко вверх и вниз, стирая сердечные клапаны сжатыми челюстями. А он невозмутим. Стоит весь такой гордый и позволяет, просто позволяет случающемуся происходить. А для меня единственный шанс на смирение - позволить себе умереть. - Не знаю, сколько еще выдержу, Тэ. Не знаю. - Столько, сколько понадобится. А на дворе очередной май. Мне холодно, но не в наглых створках дело. Мне теперь всегда холодно. Я иссыхаю. Умираю. Не дышу. А список больше не на слизистой, он в его руке, развернут бережно и сохранен, как редкое издание. Вручен добровольно и вопреки желанию бороться. - Больше никого не помню… - Отметь себя теплом заместо трат на чужие воронки, полные греха и отчаяния. - Я верю тебе. Я всхлип, а не стойкая вера, но все равно продолжаю напирать на себя в попытках взгромоздить фундамент. По ветру летят черные конфетти. Попрощайся со своими частями.