В акустике молчания

Забираю в сердечную копилочку разную отраду, а по карманам сую фантики миндальной горечи. Разврат оставляет после себя послевкусие беды перед грозой - я так думал. Манимые одной согнутой фалангой обволакивающие колени не разрешают жить, упрямо раздвигаясь.  Какого черта я здесь делаю? В разрыве симуляции потрясаю взором крупные пальцы, с трудом вдевающие пряжку в хлястик. Я туман. На дне поганой крошки некогда любимых клетчатых штанов белесые капли, и я бедрами ощущаю, как натирают красноватые отпечатки нитки-всегда нитки, красного исподнего. Глотаю страх, выдерживая немерено высокомерный взор. Я куртизанка. Я позер. Ножная полка. - Курить есть? - хрипло поддых. Вынимаю без раздумий пачку и ложусь вместе с ней в протянутую - не мне - ладонь. Не влюблен, что-то иное. Разве влюбленный позволил бы грязно отыметь себя в акустически непригодном для аудиенции звонком подъезде? Влюбленный побил бы по раздевающим рукам и обиделся сердцем. А я… Ветер. Не обуздаешь насовсем, но можешь подышать. Не могу сказать, что мельтешащие по кругу лица и припрятанный по рту сверток списка выбрал по собственной воле. Если бы она у меня была. Я сажусь на любые подвернувшиеся бедра и, корпусом откинувшись подальше, дабы сохранить иллюзию невинности, неопытности, и…что у нас еще на н? невозмутимости. Нет. Я…какой я… Ты не имеешь права говорить о себе «я». Ты - это ты. Не больше, не меньше. Пустивший в личности росток плющ. Возвращаюсь носом, щеками, пальцами к отвернувшейся спине и плачу в небеса. - Мне пора. Останься. Жалкий взгляд сдвигает створки лифта, а я бреду в покинутую часом ранее обитель. - Выпьем? Ты идиот. - Конечно. Стопка блинов в холодильнике, а солнечное ядро в лице единственной девушки распрямленной в своих извилинах компании давно покинуло выветренные сумерками стены. Их пятеро всего, а, кажется, три сотни. Лина, главная поборница всего миленького и семейного.  Сбежит с первыми лучами заката. Маркус, гребанный извращенец до компьютерных игр. Очкастый гетеро, охочий лишь до экрана, мышки и учащейся в другой стране почти жене. Не заметит, пока не войдешь. Войти тоже не позволит. Юнги - моя искренняя боль. Влюблен (отдаюсь?), кажется, вечность. Безрезультатно. Он глыба, а я бескровный бастард. Такой ненужный. Я, всегда разный. Хосок, одним словом, со стекающей по бедрам сперме Юнги, стою облокотившись затылком на дверь гостиной и буравлю взглядом отпетую кованными розами фигуру гипсового ангела. Мой разум, моя страсть. Самая важная часть любого дня. Мрачноватый до моей внезапной пропажи, но все равно словно вылепленный из фантазий воздушных перин, изумляющий до невидимого обморока Ким Тэхен. Пятый, вечное притворство. Джин, который я предпочитаю чистым. В бокале, а не в человеке, что облизывает мои губы мягким взором. Он признался мне в симпатии довольно давно, а я забыл демонстративно. Зачем соблюдать приличия? Я давно уже мертв. Шестым, адовым, пристанищем моих пятнадцатилетних страхов был Чонгук, но я либо сделал что-то не то, сказал не так, взглянул иначе, но он ушел.  Просто пропал, оставив на прожженом телефоном столе едкое «я переезжаю». Обещай не звонить. Тэхен смотрит прямо на меня и читает ослабевший рассудок подобно брошюрке. В темном взгляде цвета соскобленной с березы коры нет ни укора, ни упрека, ни разочарования. Одна сбивающая с ног необъяснимая нежность. Отрываюсь сердцем от примагничивающего взора и позволяю пополняющемуся стакану виски поглощать меня. Не сейчас. Я не готов. *мне до одури страшно* Тэхена больше нет, одни пылающие до новизны взоры между ног. - Давай вдвоем? Он выдержит. Я выдержу. А он? В проводных беспроводных сетях спит далекая девушка, все игры выиграны, и его лобок тычется мне в нос, словно имеет на это право. Я на коленях, всегда, но сейчас буквально. А Джин пьянит остывшей хвоей уже испробовавшие чужие соки стенки своим языком. Я грязь. Мразь. Но не я. - Давай вместе? Он выдержит. Насупленные троны не вершат ни судьбы, ни справедливость. Они карают детей, с восторгом трогающих клыки разверзшихся пастей львов на перетертых потными ладонями подлокотниках. Я был таким же. Лез, куда не следует, втирался в не те объятия.  Доверился парню с пронзительно льдистыми оковами под веками, что показал меня морю. С ним многое было впервые, и пытка слегка неумелыми с обоих сторон поцелуями, и древняя как мир одинокая роза в полиэтиленовой обертке, подаренная так, за секс, а для меня шипами в сердце. Помню, как сидел на полу, упершись лопатками в плюшевого дивана и перебирал пальцами использованный презерватив, валявшийся неподалеку. Парень, казавшийся удивительно внимательным, отрезвил корыстью, сопровождающей в веках ежеминутные отношения.  Я уже тогда стал мертв? Ты взял мою девственность, выпил растворимый кофе, распахнув пошире морозную форточку, покурил терпкие сигареты, отцепляя впившиеся в одежду ладони. Ненавидел мороз и тебя. Сейчас на месте вздымающихся колючками чувств лишь гладкое шоссе. Я принял. Сейчас. Тогда же - отшатнулся, и, обидой наполненный, запер ее на замок, боясь одиночества. Ничего не сказал, не заплакал, не повторил попытки прильнуть в односторонние объятия. А ты все равно ушел. Я сидел и сидел, морозясь деревом пола и незапертой форточкой. Проветривал душу, а она закрылась в себе и не желала дарить пощады молящему об освобождении от судорожной истерики. Потом же, смилостивилась видимо, или же вышел на контакт сочувствующий мозг. И я отупел, совсем и бесповоротно. Сбросил одежки слов и стал весь как наконечник тренировочной стрелы. Вдруг несусветным показалось превращение задницы в плоскую доску и вращение склизкой субстанции в скорбящих фалангах. Я поднимаюсь, не морщась от стреляющей боли в пояснице, и, следуя примеру, закуриваю забытые сигареты. Не находя зажигалки, вырываю дым из скрученного будущего пепла долгим прижатием к электрической плите, и оглядываю бежевые стены. Слишком светло, хоть на улице ночь. Я жилами простираюсь к теснистому орнаменту и ставлю первый отпечаток. Грязь выливается из глаз, но я упорно вожу оскверненной ладонью по цвету стен, что выбрали родители. Молчу. Внутри-снаружи штиль. Встаю на окно. Все хорошо! Я не боюсь упасть. Зачем залез? Должен. Толстый трос в груди просит амнистию. Умри же. Я уже мертв. Я песочная дюна, я бархат темно-синего пледа, я россыпь родинок на плечах. Не человек. Я аферист. Я лгун и плохой советчик. Зарабатываю крайнем сознания, навещаю природу в парке, ставлю сердце на место физической усталостью. А гнева все нет. Почему? Лучше бы я швырялся ножами. А так… Слаб. Омытая галькой волна. Я сдался и сдамся снова, потому что молчание стен терпеть невыносимо, а свое - тем более. Стоит мне закрыть глаза, кадры на повторе: не изысканный стон, его «потерпи», уход, когда сказали не уйду. Если я переберу всех, может кто-то останется? Я знаю, Тэхен сейчас рядом. Он знает, что со мной делают не приятельские беспринципные руки, но позволяет довести до конца не кровавую, а цвета смазки вендетту. «Конец близок, мой ангел. Я отомщу за располовиненную душу тем же оружием и потрясу сколько смогу миров. Надеюсь, конец наступит до моего собственного»