But in the end it doesn't even matter

К счастью, Дэвид Либерман из тех людей, с кем не надо регулярно созваниваться, чтобы оставаться друзьями. — Привет. Не против встретиться? — Привет. Случилось что? — Смотря с какой стороны смотреть. — На дерьмо с какой стороны не посмотри, оно дерьмом останется, — Фрэнк слышит, как Дэвид усмехается в трубку. — Приезжай завтра к полудню. Дом чист, честное слово хакера. Времени на разговоры хватит, а вечером мои домой вернутся, хоть увидитесь. Заодно поужинаешь с нами. — Ладно. Кучерявая необузданная шевелюра и дурацкая хипстерская бородка хакера остались в прошлом. Подстриженный, опрятный, Дэвид Либерман снова стал тем мужчиной, которого Фрэнк прежде видел лишь на фотографиях в его доме. Фрэнк действительно рад его видеть. — Как ты? — спрашивают они друг друга одновременно. Либерман первым рассказывает о себе, жене и детях. Говорит, что те регулярно спрашивают о Фрэнке Касле, — то есть, конечно, о Пите Кастильоне, — и в любое время ждут его в гости. Фрэнк широко улыбается; он искренне рад за друга. После всего пережитого тот заслужил свое «долго и счастливо». — Ну, а у тебя что? Дэвид умеет слушать, и выражение его лица без слов говорит об его отношении к ситуации. — Тот еще пиздец, — подытоживает он, когда Фрэнк, наконец, замолкает. — И не говори. Они молчат какое-то время. Дэвид хмурится, прикидывая что-то в уме. — Знаешь, по твоим рассказам похоже на то, будто сознание Руссо совершило что-то вроде… отката к ситуации, с которой все, по его мнению, пошло наперекосяк. Ну-ка, вспомни, когда началась эта ерунда с Роулинсом и «Цербером»? И что последнее четко помнит Руссо? Пиздец. Полный. Фрэнк стискивает голову руками, зарывается пальцами в короткие волосы, невольно вспоминая, что Билли делает так же в моменты, когда голова, казалось, вот-вот взорвется от мыслей. — Ты гребаный гений, Либерман. Ты в курсе? — Конечно. Так я прав? — Похоже на то. По крайней мере, даты примерно совпадают. Я твой должник. — И что ты теперь будешь с этим делать? Фрэнк неловко пожимает плечами: — Не знаю. Правда. Вскоре домой возвращаются Сара и дети, и разговоры, а после и обещанный ужин, помогают Фрэнку на время отвлечься. Дэвид провожает его до машины. — Заходи почаще, Фрэнк. Мы всегда рады тебя видеть. Фрэнк криво усмехается, думая, что в его жизни снова творится невесть что, и втягивать в это дерьмо семью Либермана ему бы не хотелось. — Обещать не буду, сам знаешь. Но если все будет хорошо, обязательно загляну. На лице Дэвида — отражение улыбки Фрэнка. Он действительно все понимает. — Договорились. Хотя бы держи меня в курсе. Самому любопытно стало. *** — Доброе утро, Билли. Конечно, она здесь. Агент Дина Мадани. Красивая женщина с горящим от ненависти взглядом. Она приходит в его палату каждый день — утром и вечером, словно посещение входит в ее рабочий график. Снова и снова задает вежливые вопросы, до краев наполненные непонятными для него, Билли, намеками. Он не знает ее. Скорее всего, он знал ее. Там, в отрезке отчего-то забытой им жизни. Билли может лишь догадываться об этом, ведь ненавидеть так, как ненавидит его Дина Мадани, можно лишь человека, которого подпустил к своей душе слишком близко. Подпустил, и поплатился за это. Но что он мог ей сделать? Что? Что? Билли любил красивых женщин, а они любили его милое личико. Они сами так ему говорили, — милый, сладкий, и прочая тошнотворная чушь, словно это должно было звучать для него комплиментом. Билли всякий раз растягивал губы в оскале улыбки, хотя на самом деле от этих слов хотелось то ли сблевать, то ли въебать кому-нибудь со всей дури. Но они не замечали, они вообще нихуя не замечали, легко соглашаясь переспать с ним, словно это давало им какой-то особый бонус, этакую галочку в личном списке побед — потрахалась с Билли Руссо. Он не был против. Секс на одну ночь, чтобы не чувствовать себя одиноким в огромной постели — и разошлись каждый по своим делам. Интересно, хоть одна из прежних его любовниц посмотрела бы на него сейчас? Согласилась бы не то, чтобы заняться сексом, но хотя бы побыть с ним рядом? Конечно, нет. Билли уверен в этом так, как вообще может быть уверенным в чем-то. Кому нужен урод с серьезными проблемами с памятью, самоконтролем и психикой в целом? По правде говоря, они тоже не нужны ему. Ему никогда не нужна была ни одна из тех, кто с готовностью оставляли ему свой номер телефона или по одному взгляду садились в его машину. Они все были лишь дешевой заменой. Кучка стекляшек, ведь заполучить тот самый бриллиант он не мог. Любоваться — да, но не стать собственником. Приходилось довольствоваться малым. Но агент Дина Мадани отнюдь не выглядит пустышкой, готовой повестись только на красивое лицо, а значит их могло связывать что-то… большее?.. Голова снова начинает болеть, как бывает всегда, стоит ему задуматься о потерянном фрагменте жизни. У него слишком много вопросов при полном отсутствии ответов, и Билли уже в таком отчаянии, что готов задать их, пусть даже это означает новый виток невыносимой головной боли, но появление доктора Дюмон останавливает его — едва ли в присутствии третьего лица Мадани будет откровенна. Она ведь даже не скрывает то, что считает Билли лжецом, симулирующим амнезию. Билли бы рассмеялся в голос, не чувствуй он себя так хреново. Блядь, она вот это серьезно? Неужели кто-то по доброй воле способен симулировать потерю памяти и терпеть все то дерьмо, что сейчас творится с ним? Да Билли предпочел бы пулю в висок и быструю смерть всем страданиям, что приходится ему терпеть. Просто скажите, в чем он виноват?! Что он мог сделать, чтобы кто-то захотел избить его до полусмерти и изуродовать так, что он лишь чудом остался в живых? Доктор Дюмон вежливо выставляет Мадани за дверь, и напоследок Дина снова обвиняет Билли во лжи, а ее намеки о преступном прошлом Билли столь очевидны, словно написаны неоновыми буквами на пустой стене за ее спиной. Не остается никаких сомнений: Билли совершил что-то ужасное, и это что-то, по всей видимости, привело его на больничную койку. — Я что-то сделал, да? Что-то плохое? Он задает вопросы психологу, не надеясь даже услышать ответ. Задает просто потому, что невозможно больше молчать. Мозг пульсирует болью, а внутренние демоны визжат и завывают, раздирая все внутри на кровавые ошметки. — Что именно? Что я ей сделал? На лице доктора Дюмон своя маска — отточенная годами профессиональная вежливость, и лишь в глазах читается любопытство ученого к необычному поведению одного из ее подопытных. — Выстрелил ей в голову. *** Новая запись с камеры. Мадани так и не отбросила мысль о притворстве Билли. Упрямая. Нарочно сказала больше, чем обычно, надеясь вывести Билли из себя и заставить его сделать то, что докажет всем, что он лжет. Эту запись Фрэнк смотрит особенно внимательно, надеясь в поведении Билли, или в его словах обнаружить… ну… хоть что-то. И обнаруживает. Только не в Билли — в себе. Вопрос. Важный настолько, что важнее уже просто некуда. И настолько же тупиковый. Если… Нет, не если — когда. Когда Билли вспомнит все, вынесут ли они оба эту правду? И еще один. Словно контрольный — в голову. Хочет ли Фрэнк, чтобы Билли все вспомнил? А тем временем там, по ту сторону экрана, Билли негромко рассказывает своему психологу: — Я думал о людях, которых знаю… знал раньше. О моих братьях по оружию. Они были моей семьей. У меня раньше не было ничего такого, — речь Билли прерывиста; он то говорит торопливо, то вдруг замолкает, тщательно подбирая слова. — Я был самой лучшей версией себя там, на службе. Быстрым, бесшумным, смертельным. Мы все были такими. Мы были семьей и мы вместе за что-то сражались. Мы не боялись ни хрена. А теперь… Теперь есть что-то, и это на самом краю моего подсознания. Это такая темная… тень. Она поджидает меня. И, еще тише. Озвучивая то, что, похоже, было обдумано им сотни раз. Обдумано… и принято. — И, знаете, док, я заслуживаю этот страх. Я не знаю, почему, но я уверен. Я заслуживаю. Фрэнк ставит воспроизведение на паузу и долго сидит так, обхватив голову руками и глядя на застывший экран. *** Дело Уильяма Руссо — сплошной пиздец. Официально выдвинутые обвинения — лишь крохотный кусочек правды, верхушка айсберга, которую можно предоставить суду, в то время как самое важное приходится скрывать, чтобы не приплетать к делу в очередной раз официально умершего Фрэнка Касла. А без этого остается не так уж много доказательств, которые можно хоть как-то прилепить к делу. Лишь сам Фрэнк и Мадани знают всю правду о том, что произошло в ту ночь на карусели. В официальных отчетах указано, что Дина Мадани ранила и обезвредила Билли Руссо, и едва сама не погибла от его пули. А если кого и ставил под сомнение тот факт, как тренированная, но все же худая и невысокая Мадани справилась с отлично подготовленным Руссо, который чуть не на две головы выше ее и на несколько десятков фунтов тяжелее, то об этом не говорили вслух. Пометка ПТСР* в личном деле Билли Руссо — официальное заключение доктора Кристы Дюмон. Это вкупе с целой кучей диагнозов донельзя смягчает приговор Билли, — присяжные единодушны в своем решении. Кто он для них? Всего лишь еще один несчастный, повредившийся рассудком на почве войны, ветеран — еще бы ему не поехать слегка крышей после сиротского детства, кучи приютов и приемных семей, после службы в Ираке и в Афганистане… Сколько их таких, бывших солдат, что перемолола бездушная машина системы? По мнению присяжных, наказание Уильям Руссо уже получил сполна — едва не отправившие его на тот свет ранения, изуродованное лицо, операции, кома, частичная амнезия, уже пройденная и еще предстоящая длительная реабилитация… Так что приговор — домашний арест сроком на шесть месяцев с обязательным еженедельным посещением психолога и регулярной групповой терапией, с запретом на выход из квартиры, за исключением двух часов прогулок, ограничение круга лиц для общения, запрет на пользование средствами связи и Интернета, а также на отправку и получение почты. Если поведение мистера Руссо будет безупречным, через полгода пройдет еще одно судебное заседание и браслет, скорее всего, снимут. Билли тихо охуевает от этого. Фрэнк охуевает громко, в голос. — Блядь, и где логика? Если принуждать к социализации, то зачем ограничивать круг лиц для общения? А если уж ограничивать, то к чему групповая терапия? Ему еще о многом есть что сказать, но Билли в ответ лишь пожимает плечами: — Забей. С кем мне общаться кроме тебя, Фрэнки? В глазах Билли безграничное доверие. Фрэнк ненавидит себя за это. * ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство *** По крайней мере, Фрэнк в списке доверенных лиц. Более того — именно с Фрэнком Билли будет все это время. Если бы самому Билли дали выбирать наказание, то, наверное, такое он бы и выбрал. — Квартиру я уже нашел, — рассказывает Фрэнк. — Стационарное контролирующее устройство обещали привезти и установить завтра утром, мобильное устройство отдадут вместе с браслетом*. Прорвемся. И Билли верит, что они действительно прорвутся. Касл и Руссо выбирались и не из такого дерьма. Они тратят еще пару часов на составление графика, чтобы учесть все факторы, — например, время для прогулки и посещения расположенного в соседнем здании тренажерного зала с бассейном. Фрэнк рассказывает, что еще до разбирательства принес бумагу, где собственник зала подписал согласие на то, чтобы мистер Руссо пользовался их услугами до официального начала рабочего дня. Со скрипом, но документ приняли в суде, так что теперь Билли имел законное право проводить там по одному часу в день. — Подумал, что тебе так будет проще восстановить физическую форму. Билли кивает: — Хорошо. Ему не надо рассыпаться в благодарностях, чтобы Фрэнк знал о том, что он чувствует. Вот и сейчас Фрэнк шумно выдыхает, садится рядом, ободряюще толкает плечом: — Мы справимся. И, несмотря на все дерьмо, Билли невольно улыбается. Ему нравится это «мы». * Система удаленного электронного слежения включает в себя электронный браслет, который имеет небольшой GPS-датчик и по форме похож на электронные часы. Браслет надевается, как правило, на ногу с помощью ремешка, сделанного из легкого пластика или резины. Также система включает стационарное контролирующее устройство (СКУ), которое устанавливают в месте отбывания наказания. Оно похоже на телефон без кнопок. Если поднадзорному лицу разрешено выходить из дома, ему также выдают мобильное контролирующее устройство (МКУ), похожее на мобильный телефон. Этот аппарат человек обязан носить с собой. *** Мадани бесится. Нет, не так. Она просто в ярости. Кажется, Фрэнк впервые видит эту миниатюрную женщину настолько теряющую над собой контроль. — Я убью этого сукиного сына, — рычит она. Фрэнк следит за ней взглядом. Дикая кошка, запертая в клетке собственных принципов. Только хлещущего по бокам хвоста для полноты картины не хватает. Мадани старалась максимально выгородить участие Фрэнка в этом деле, и из-за этого Билли Руссо хоть и отделался полной конфискацией имущества и арестованными счетами, но оказался практически на свободе, пусть и с некоторыми временными ограничениями. Фрэнк мотает головой, отгоняя ненужные пока мысли. Потом. Все потом. Возражает нехотя: — За то, о чем он даже понятия не имеет? Ты можешь убить Билли хоть сейчас, но он даже не узнает, за что ты его приговорила. Вспомни, с чего все началось. Ахмад Зубаир… — Ахмад был невиновен! — резко перебивает его Мадани. — Билли же виновен по всем статьям. Он — предатель. Неужели ты забыл об этом? — Как я могу об этом забыть?!! — не сдержавшись, орет Фрэнк так, что слышно, наверное, даже на улице. Мадани замолкает, садится за стол, нервно переплетает подрагивающие пальцы. Вид у нее пристыженный. — Прости, — говорит она наконец. Фрэнк раздраженно дергает плечом: — И ты. Они молчат какое-то время. Слишком напряженная, слишком взволнованная, чтобы долго находиться на одном месте, Мадани снова встает из-за стола. — Ты прав, — в конце концов признает она. — Тогда заключим сделку. Тонкие пальцы неожиданно крепко сжимаются на его руке, щеки горят лихорадочным, болезненным румянцем. — Ты будешь с ним рядом, и, когда он все-таки вспомнит, скажешь мне об этом. Я должна посмотреть в лицо этому ублюдку, зная, что он помнит. Билли Руссо умрет. Он это заслужил. *** Естественно, ANVIL уже не принадлежит Билли. И квартиры у него больше нет. Как и автомобилей. Счета заморожены, кредитные карты заблокированы. Все, что можно было изъять — изъято, что можно было арестовать — арестовано. Конечно, он не помнит о том, что у него было все это, да и вообще слишком многое не помнит, но все же в тех, последних настоящих воспоминаниях у него была квартира, был автомобиль и кругленькая сумма на счету. Об этом тоже можно забыть. Билли Руссо остался фактически с голой задницей — у него нет ничего, принадлежащего лично ему, кроме маски на лице да блокнота, подаренного доктором Дюмон и изрисованного скалящимися черепами от корки до корки. Даже одежда, которая на нем сейчас — казенная, промаркированная вдоль шва аккуратным рядом цифр. Все, вплоть до трусов, уже принадлежало кому-то, и после всего этого вещи будут постираны, обработаны, и перейдут следующему поехавшему крышей. Билли на собственной шкуре знает, каково это — оказаться на государственном обеспечении. В день освобождения Фрэнк приезжает с пакетом одежды. Джинсы, футболка, толстовка с глубоким капюшоном, куртка, носки, белье, кроссовки… Все новенькое, недавно постиранное, — вещи все еще хранят слабый запах порошка, — и по размеру совпадает идеально, а вот качество, конечно, оставляет желать лучшего. Билли не жалуется. Ему все равно. Хоть мешок из-под картошки, лишь бы подальше отсюда. На дне пакета — большие солнцезащитные очки. Не его модель, но зато закрывают чуть не половину лица. Билли надевает их, поглубже натягивает капюшон толстовки на голову. Помедлив, убирает в карман блокнот, а в опустевший пакет — маску. Вот так. Едва ли прохожие будут вглядываться ему в лицо. Большинство из них слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на кого-то еще. Усталый полицейский с глубокими морщинами в уголках рта крепит электронный браслет на его лодыжке и еще раз объясняет правила. Полгода домашнего ареста, и бла-бла-бла… Билли кивает, хотя не слышит ни слова — все звуки сливаются в монотонный гул. Злость снова нарастает, демоны внутри визжат и грызутся, и только близость Фрэнка — колено Билли так близко к его бедру, что он чувствует тепло чужого тела — позволяет удержать себя в руках и не сорваться. К счастью, полицейскому и самому хочется поскорее от них отъебаться, поэтому Важную Речь он не затягивает сильнее, чем положено. Билли понимает и разделяет их общее стремление свалить из этого здания. Перед входной дверью Фрэнк и Билли останавливаются, ждут, когда охранник откроет все замки. Сквозь забранное мелкой решеткой стекло видна улица, несколько спешащих куда-то прохожих. Маленький кусочек обычной жизни, но при виде нее руки снова начинают трястись. Фрэнк замечает, смотрит искоса: — Ты как? Билли дергает плечом — жест неопределенный, как, впрочем, и его сознание в этот момент. Что за черт? Билли и сам не знает, что ему хочется сильнее — оказаться на свободе, или снова спрятаться в привычный уже кокон знакомой до последнего дюйма палаты, где лицо можно спрятать за маской, а мысли — за торопливыми рисунками в блокноте. Но дверь уже открывается, и они оказываются за порогом клиники. Улица оглушает все органы чувств сразу. Свет, звуки, запахи… Билли дезориентирован, с трудом удается сдержаться и не начать хватать ртом воздух, словно вдруг оказавшейся на берегу рыбине. В ушах нарастает звон, будто от контузии. Легкое прикосновение к плечу воспринимается угрозой, Билли дергается, но в ту же секунду его предплечья стискивают крепкие, будто тиски, руки, а перед глазами возникает знакомое лицо. Фрэнк. Точно, Фрэнк. Он говорит что-то, четко артикулируя, и постепенно Билли начинает различать слова: — Эй, Билли, тихо, это я. Успокойся. Я здесь, я с тобой. Моя машина рядом, тут пара шагов всего. Все хорошо, пойдем, ну же! Голос успокаивает. Сознание проясняется, и звон в ушах почти исчезает. — Все нормально, Фрэнки, — хрипит он. — Пойдем.