But in the end it doesn't even matter

Накануне Рождества срок домашнего ареста заканчивается, и по решению суда с Билли снимают электронный браслет. Конечно, ради этого им приходится провести в участке пару часов, но близость Фрэнка и осознание скорой свободы делают ожидание почти терпимым. В участке творится форменное предрождественское безумие — все куда-то спешат, бегут, принтеры гудят, распечатывая целые кипы бумаги, стационарные телефоны звонят беспрерывно, мобильные попискивают рингтонами и звуками уведомлений сообщений и соцсетей… Дожидаясь офицера, ушедшего куда-то с бумагами почти час назад и так до сих пор и не вернувшегося, Билли крутит в руке четвертак — идея Фрэнка, предложившего освоить койн ролл* и прочие трюки с монетами, чтобы иметь возможность сосредоточиться и отточить мелкую моторику, избавляясь от тремора. Сидящий за соседним столом шестилетний белобрысый мальчуган, по-видимому, ждущий кого-то из родителей, завороженно смотрит на мелькающую в ловких пальцах мужчины монету. Конечно, и Билли, и Фрэнк замечают интерес ребенка, и Фрэнк, склонившись к уху Билли, шепотом ставит на то, что он подойдет к ним еще до того, как вернется офицер. Уголки губ Фрэнка подрагивают в улыбке, глаза сверкают задором, и Билли не может не принять вызов, только вот его прогнозы не так радужны — он уверен, что мальчишка струсит, испугавшись браслета, все еще зафиксированного на ноге Билли, и, — добавляет он мысленно, — испещренной шрамами физиономии, сейчас скрытой от окружающих глубоким капюшоном худи. Эта мысль почти привычно горчит — когда-то внешность и улыбка Билли творили чудеса, растапливая сердца окружающих. Теперь же… Фрэнк легко бьет кулаком в его плечо: — Струсил? Билли пожимает плечами. Даже если мальчишка подойдет, заинтересовавшись настолько, чтобы откинуть робость, то убежит в тот момент, когда рассмотрит его лицо. Ну да если Фрэнку нужны доказательства… Билли приподнимает обе руки; теперь то, что он делает — несомненно напоказ. Отполированный постоянными касаниями четвертак скользит меж пальцами, серебристой рыбкой перелетает из руки в руку, взлетает в воздух и прячется в ладони только затем, чтобы вновь скользнуть по пальцам. Терпения мальчишке хватило на семь с половиной минут, прежде чем он слез со стула и медленно, нерешительно двинулся в их сторону. Шаг, шаг… Широко раскрытые голубые глаза неотрывно смотрят на крохотное чудо, и с каждым шагом демоны внутри Билли тявкают, воют, хохочут все громче, все более издевательски… Монета выпадает из задрожавших вдруг рук; встав на ребро, она катится немного и падает, наткнувшись на детский ботиночек. Мальчик поднимает четвертак и протягивает его Билли: — Держи! Ты уронил. Билли поднимает голову, позволяя капюшону приоткрыть лицо; что ж, вот сейчас пацан убежит, а Фрэнк получит доказательство… Но ребенок все еще стоит рядом, протягивая четвертак и запрокидывая голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Тонкие светлые брови смешно хмурятся: — Ну, держи же! Помедлив, Билли протягивает руку, и монета снова оказывается в его ладони. — Покажи еще фокус! В детских глазах ни тени страха, только любопытство. Билли вновь прокатывает четвертак по костяшкам пальцев, подбрасывает, ловит, и мальчишка улыбается широкой щербатой улыбкой: — Круто! Вернувшийся офицер, добродушно ворча, отправляет мальчишку дожидаться отца за своим столом, и Билли подписывает документы. Приходится выслушать очередную Важную Речь, — к счастью, краткую, так как рабочий день близится к концу — и с Билли, наконец, снимают браслет. — Пока! — машет им обоим на прощание ребенок; Билли кивает, а Фрэнк, весело скалясь, машет в ответ, а после награждает Билли чувствительным тычком под ребра. За время, что они провели внутри здания, на улице пошел снег. Падающий крупными, словно мультяшными хлопьями, он быстро прикрыл собой неизбежную грязь большого города, и теперь сияющий мириадом огней иллюминации Нью-Йорк выглядит большой декорацией для рождественской открытки. Смахнув с машины налипший снег, Билли и Фрэнк садятся в нее и вливаются в поток медленно ползущих автомобилей. Рождественские пробки в Нью-Йорке ужасны, но сегодня даже они не раздражают. Сегодня все иначе. Он… свободен? Конечно, остаются еще походы к психологу и групповая терапия, но все же… Билли смотрит в окно, на спешащих куда-то людей, каждый второй из которых нагружен ворохом пакетов и цветных коробок, на украшенные к приближающемуся празднику дома, на сверкающие вывески и сияющие витрины магазинов, почти в каждом из котором стоит игрушечный Санта, олень или снеговик. Рядом Фрэнк; он барабанит пальцами по рулю и мурлычет вполголоса, подпевая льющейся из динамика рождественской мелодии — тихий, умиротворяющий звук. Фрэнк вообще охрененно поет, пусть и делает это в последнее время нечасто. Заметив устремленный на него взгляд, Фрэнк улыбается, весело подмигивает и снова переводит взгляд на дорогу — в тесном потоке машин не стоит терять бдительность. Четвертак теплый в крепко сжатой ладони, и кажется даже, будто он пульсирует там, словно крохотное сердце. Город снаружи кипит, живет своей жизнью, и Билли чувствует, что он тоже, наконец, живет. * coin roll — перекатывание монеты по пальцам от указательного до мизинца и обратно. *** Они уже в четверти часа езды от дома, когда Билли вдруг предлагает: — Пройдемся? И Фрэнк, конечно, соглашается. С трудом удается найти свободное парковочное место; Билли поправляет капюшон на голове, поднимает повыше воротник куртки и обматывает лицо шарфом. Он кажется притихшим, но им уже давно не надо постоянно говорить, чтобы чувствовать настроение друг друга. На улицах людно. Несмотря на прохладу, Фрэнк и Билли идут не спеша, и вечерний воздух наполнен запахами кофе, готовящейся прямо на улице выпечки и неуловимым ароматом приближающегося праздника. Десятки светящихся витрин, сотни освещенных окон и тысячи огоньков гирлянд рассеивают тьму, а свежий снег мягко приминается под подошвами ботинок. Пока Фрэнк стоит в очереди за горячим кофе, Билли исчезает. Только что был рядом — и уже нет. Сердце замирает на миг, прежде чем Фрэнк находит взглядом знакомую высокую фигуру, замотанную шарфом чуть не до самых глаз. Билли стоит чуть поодаль; спрятав руки в карманы куртки, он наблюдает за двумя бойкими парнями, торгующими живыми елками на специально отгороженной территории. Получив свой заказ, Фрэнк легко пробирается сквозь толпу, останавливается рядом. — Как думаешь, найдем для нее место? — спрашивает он, подавая Билли бумажный стаканчик и пакет со свежей, горячей еще выпечкой. Благодарный взгляд темных глаз согревает сильнее, чем кофе. Полчаса спустя они становятся обладателями пушистой высокой ели — Билли, как ценитель прекрасного, пересмотрел, казалось, каждую, прежде чем выбрал самую-самую. Даже обмотанная веревкой, ель остается достаточно объемной, и добраться с ней до припаркованной чуть не в полумиле от площади машины, а затем закрепить ее сверху — то еще приключение. Раскрасневшийся от прохладного ветра и усилий, Билли сдвигает шарф с лица и тихо матерится, когда елка не хочет лежать как следует, а Фрэнку отчего-то становится смешно. — За украшениями сейчас пойдем, или позже? — спрашивает он, затягивая последний узел. Билли секунду колеблется. — До Рождества три дня. Позже уже некуда. К счастью, магазины работают допоздна. Фрэнк не вмешивается в выбор — он мало что в этом смыслит, и, скорее всего, взял бы первую попавшуюся под руки коробку. Но из них двоих именно у Билли имеется неоспоримое чувство прекрасного, поэтому Фрэнк терпеливо перемещается следом за ним из отдела в отдел, из магазина в магазин, держа в руках уже с полдюжины пакетов, коробок, свертков. На самом деле, ему нравится смотреть, как Билли перебирает шары и игрушки, как рассматривает гирлянды, из десятков выбирая одну, ту самую. Билли заметно увлечен, он даже про шарф забыл, и забыл, как обычно, поднять воротник, пряча лицо от людей. А Фрэнк… Фрэнк просто любуется им. *** Засмотревшись на развешанные под потолком украшения, девушка в ярком пуховике спотыкается и едва не падает, в последний момент успев схватиться за плечо Билли. Он машинально придерживает ее, помогает обрести равновесие, прежде чем осознает, что его лицо не прикрыто, как обычно. Когда он успел ослабить шарф? Билли не помнит. Кажется, ему в какой-то момент стало жарко, он сдвинул его, и… Билли торопливо отдергивает руки, а девушка смотрит ему в лицо, но ни отвращения, ни страха он не замечает. — Ох, простите, — она забавно смущается. — Залюбовалась на гирлянды. Счастливого Рождества! — Счастливого Рождества, — бормочет Билли в ответ и оборачивается, натыкаясь взглядом на Фрэнка. Тот стоит, удерживая в руках кучу пакетов и свертков, и, судя по озорному выражению лица, нет никакой вероятности, что он не видел случившееся. В одну секунду Фрэнк оказывается рядом, непринужденно преодолев толпу людей. Наверное, глядя со стороны, сложно поверить, что Фрэнк может двигаться так легко и бесшумно, но Билли знает, какой завораживающей, смертельной грацией обладает Касл. — Что-то еще присмотрел? Фрэнк ничего не говорит о случившемся, и Билли благодарен за это. Ему самому необходимо время, чтобы обо всем подумать. — Думаю, нам этого хватит. Пора домой. *** Пришлось немного сдвинуть мебель в гостиной чтобы освободить место для ели. — С тебя — ужин, с меня — украшения, — распоряжается Билли. Фрэнк козыряет и, уходя на кухню четким строевым шагом, замечает, как тот улыбается. Пока жарится мясо и тушатся овощи, Фрэнк заставляет себя не заглядывать в комнату, откуда доносятся многообещающие шорохи большой подготовки к Рождеству. Пора домой. Эхо сказанных Билли слов растекается теплом до кончиков пальцев и заставляет глупо, счастливо улыбаться. Домой. Они ужинают. Фрэнк замечает на щеке Билли блестки — видимо, при распаковке украшений часть их осталась на пальцах, а после он задел ими лицо. Это забавно, и, пожалуй, мило. Фрэнк решает, что скажет об этом, обязательно скажет, только позже, а пока они просто наслаждаются вкусным ужином и уютной тишиной. — Ну, готов? — спрашивает Билли, когда вся еда съедена, а посуда вымыта. — Глаза мне будешь закрывать? — хмыкает Фрэнк, и, честно говоря, он был бы не против, сделай Билли это. Елка действительно хороша. Высокая, до невозможности пушистая, словно с картинки, она блестит и переливается золотыми огоньками гирлянды, а игрушки и шары подобраны в бело-золотой гамме — Фрэнк прежде видел такое только в дорогих журналах да в подборках на Пинтересте. — Если я скажу, что это охуенно, ты совсем возгордишься? — Скажи — узнаешь. В голосе Билли слышится улыбка. Он подходит, останавливается рядом, и если чуть-чуть податься в его сторону, их плечи соприкоснутся… Но сердце вдруг щемит безнадежной тоской, в груди затягивается узел боли, а вина удавкой захлестывает горло. Сколько раз он встречал Рождество с семьей? Раз пять, наверное. Может, шесть. Едва ли больше. Что мешало ему больше времени проводить с ними, когда была такая возможность? И как, черт возьми, как он может чувствовать себя таким счастливым, когда человек, повинный в их гибели, стоит рядом? Отвращение к себе подкатывает к горлу горечью желчи. Он не может оправдать Билли. Как бы ни старался, не может. И в то же время… Он не может винить его. Эти пиздец. Личный ад Фрэнка Касла. От боли хочется сдохнуть на месте. Вот прям сейчас, свалиться мертвым кулем на пол, лишь бы не чувствовать себя вдвойне предателем. Если бы врата Ада в это мгновение распахнулись перед ним, он бы не раздумывая в них шагнул. И, похоже, Билли замечает перемену настроения. Осторожно, кончиками пальцев касается ладони Фрэнка, заставляя… нет, умоляя взглянуть на себя, а в темных глазах отражается сияние гирлянды… …и сам Фрэнк. А на щеке так и виднеются чертовы блестки, и от этого лишь отчаяннее хочется взвыть. Да так, чтобы в кровь сорвать горло, выкашливая легкие. Расцарапать собственную грудь, вырвать сердце и растоптать его, лишь бы не болело так сильно. Ведь ресницы Билли мокрые, а глаза блестят так ярко не только от света гирлянды. Как и у самого Фрэнка. — Мне так жаль, что их нет с нами. — Мне тоже, Билли. Мне тоже. *** — Билли? Фрэнк сонно трет глаза — несколько секунд назад его разбудил стук захлопнувшейся входной двери. Звук тихий, но отчего-то моментально вышиб его из сна. За окном едва рассвело. Рановато для Фрэнка, но Билли примерно в это время уже должен был вернуться с пробежки и пойти в душ, только вот сейчас в квартире не было слышно не только шума льющейся воды, но и вообще каких-то звуков. — Билл? Фрэнк поднимается с постели. Бесшумно ступая, выходит из комнаты, заглядывает в пустую спальню Билли с аккуратно застеленной кроватью, тенью проскальзывает в гостиную, а потом на кухню. Никого. Зато на кухонном столе лежит что-то, кажущееся чужеродным. Неправильным. Мятый, грязный, заляпанный краской и пожелтевший от времени газетный лист, где крупно — фото Фрэнка в его бронежилете с нарисованным черепом, и с заголовком — «Каратель вернулся». Где Билли нашел этот мусор? Впрочем, какая теперь разница. Короткая проверка. Пистолета, конечно, нет на месте. Фрэнк торопливо натягивает джинсы и футболку, подхватывает куртку с вешалки, босыми ногами запрыгивает в ботинки. Билли может быть где угодно. И все же Фрэнк уверен, что он где-то поблизости. Там, где они могут поговорить. Там, где им никто не помешает. И Фрэнк выскакивает на лестничную площадку, стрелой взлетает по ступеням. Его ждет смертельное свидание на крыше. *** — Я вспомнил. Фрэнку не надо спрашивать, о чем речь, а беглого взгляда достаточно, чтобы оценить расклад. Билли сидит на широком парапете крыши, спиной к пустоте в десять этажей. В руке, свободно лежащей на коленях — пистолет. Тот самый пистолет, что до сегодняшнего дня лежал в укромном месте. — Не дури, Билл. Подняв руки, Фрэнк делает осторожный шаг вперед, но Билли предостерегающе качает головой. Пальцы на пистолете сжимаются крепче — Фрэнк замечает это движение и останавливается. — Не надо, Фрэнк, — голос Билли обманчиво спокоен. — Это ни к чему. Он все еще в тренировочном костюме, — пусть и теплом, но без куртки такие подходят только для активной тренировки на улице в прохладную погоду, а не для неподвижного сидения на продуваемой всеми предрождественскими ветрами крыше. Словно подтверждая это, порыв ветра больно бросает в лицо горсть колючей снежной крупы, треплет полы собственной так и не застегнутой куртки, выстужая остатки тепла. Фрэнк отстраненно думает, что, наверное, и газету Билли нашел во время пробежки. Хотя так уж важно это теперь? Пусть даже Билли выглядит замерзшим, но рука его сжимает оружие твердо и уверенно. — И что же ты хочешь? — Чтобы ты выслушал. В ответ на еще один шаг Фрэнка дуло пистолета смещается и раздается слишком знакомый звук — сухой щелчок взведенного курка. Лучший снайпер подразделения едва ли промахнется с такого расстояния. И Билли начинает говорить. Все так же спокойно, почти равнодушно. О том, что ему пришлось пережить в детстве, и о чем он прежде никому не рассказывал. О собственных клятвах, данных себе на краю, на самой грани. О службе. О встрече с Фрэнком. О сделке с Роулинсом — сделке с дьяволом и с собственной совестью. О том, что струсил. Что надеялся позже намекнуть Фрэнку, чтобы тот брал семью и бежал из страны, но не ожидал, что с ними решат расправиться так скоро. Что погряз слишком глубоко во всем этом дерьме. А теперь остается лишь одно. — Что именно? — хрипит Фрэнк. Он напряжен, будто до предела натянутая гитарная струна. Еще четверть поворота колки — и порвется. Лопнет, до крови рассекая кожу. Билли улыбается. Широко, искренне. Так, что у глаз появляются морщинки. — То, что ты не смог сделать. И подносит пистолет к собственному виску.