Дикий виноград

— Да-а-а… — голос глухой, чешет гортань изнутри раскаленным песком, кончик языка между ярких губ на последнем «а» высунулся и замер, призывно сверкая малиновой влагой. Завитки непослушных черных волос поменяли серебристый отлив на золото под искусственным электрическим светом. Широкая трапециевидная спина напряжена так, что под тканью бесформенной черной футболки угадывается мышечный рельеф. Острый орлиный профиль с горбинкой на переносице и тонкими хищными ноздрями, трепещущими, как игла сейсмографа, каждый раз, когда он задерживает вздох для более точно движения. Еще совсем немного! Еще чуть-чуть… — Ну, как оно там? Шепот из-за плеча, заинтересованно-взволнованно-нетерпеливый. В нем сквозит желание прикоснуться к таинству прямо сейчас. Хотя бы кончиками пальцев. Поучаствовать тоже. А лучше сразу уложить подбородок на широкое родное плечо и громко дышать в прикрытое пушистыми волосами ухо. — Да уже почти. Последний узел. Не пизди под руку, малой… Юра послушен и не пиздит. Только маячит за спиной брата вдохновенно-ждущим привидением. В огромной белой футболке на тощих плечах. Он так и не отъелся за год на общажных харчах, хотя бабушка Анна исправно трамбовала им сумки каждый месяц, и жрали парни лучше, чем за всю свою полуголодную жизнь. Юра остался точно таким же высоким и гибким. Только стрижку сменил на что-то более модное, такое на косой пробор, обрамляющее лицо лаковыми крупными кудрями. Девчонкам с иняза нравится. Сашка бы давно занервничал, если бы не знал наверняка — его младшенький слишком повернут, чтобы замечать чужие восторженные взгляды, направленные на него, а не на хмурую орясину рядом. У старшего тут кличка Коршун. У младшего по-прежнему - Белоснежка. Только теперь не столько из-за фамилии, а, скорее, из-за странной Юриной привычки носить светлые шмотки и с рождения слишком заметной внешности. Осторожно выводя последнюю линию рейсфедером, почти ослепнув от света старой, слишком мощной лампы, старший наконец-то заканчивает и откидывается на скрипучую спинку стула, помнящего сотни таких вот бесталанных студиозов, решивших стирать себе премоляры о квадратно-кубический гранит технических наук. — Господи! Сашенька! Спасибо! Я бы об этот гребаный чертеж себе весь мозг сломал! — Юра сразу же радостный и виснет на его плечах, как только латунные пальцы выпускают острый клювик инструмента. Чернильные линии быстро сохнут под лампой. Огромный лист похож на странную татуировку поверх спины белого кита. Сашка устало улыбается переплетенным лапам младшего у себя на шее и гладкой-прохладной щеке, жмущейся к виску. Щетина у Юры так и не начала нормально расти. Какие-то жалкие крохи вокруг рта, и все. Слишком много азиатской крови. В старости этот сын далекой Сибири будет похож на мудрого мастера из Шаолиня. Так выглядел их дед. Родственники прислали стопку фотографий: своих, маминых, еще до замужества; дедовых, предсмертных. У них там обнаружилось три тетки и непонятное количество двоюродных братьев-сестер. Сашка собирался сгонять к родне после учёбы. Юра особым энтузиазмом не фонил, но и не отказывался. Сейчас его жадный рот старательно стирает довольную улыбку об ухо старшего, зарывшись носом в растрепанные кудряшки по обыкновению отросших почти до плеч волос. Юре нравится запускать пальцы в этот ворох тяжелых локонов, когда они трахаются, и тянуть упрямую голову брата поближе к себе. — Са-а-ашенька, чтобы я без тебя делал… — сразу же меняет свой елейно-благодарственный тон на более томный и призывающий к действию. Готовность младшего все что угодно свести к упоительным пошлостям Сашу всегда умиляла. Этот засранец даже на лекциях умудрялся его изводить, то обкусывая резинки на всех карандашах, томно посматривая на Сашу и тиская его жилистую ногу под партой, то рисуя на полях достойные Камасутры наброски, где две безликие фигуры друг друга жарят в совершенно неестественных позах. Рисовал Юра хорошо. Гнулся по этим компрометирующим схемам тоже очень охотно. — Поступил бы на более престижный факультет? — предполагает Сашка, запрокидывая голову назад. Шутить о том, что таких чертежников, вроде Сашки, Юра может набрать себе целый табун, нужно только свистнуть — нельзя. Младшего от малейшего намека на возможность замены обожаемого старшего братца хоть в чем-то, хоть где-то, даже в шутку, даже в сугубо умозрительной, теоретической плоскости корежит-передергивает-и сразу роняет в истерику. С клятвами, что никто-никогда-ни за что, признаниями в безграничной, как ряд Фибоначчи, любви, поцелуями, лезущими под все слои одежды руками и воспаленными глазами спятившего еще на первом круге преисподней Орфея, который решил остаться вместе со своей Эвридикой, никуда ту не выводя. Потому что какая разница, что вокруг, если они вместе? — Нахуй мне какой-то факультет без тебя? — в голосе младшего почти слышится обида, но Сашка уже слишком хорошо его выучил, чтобы не понять, к чему все это. — Лучше буду ебстись с этими механизмами в разрезе, но с тобой вместе. — Гхм… — делает вид, что задумался, старший. — С механизмами, значит, ебстись. Юру так приятно подначивать. Реакция всегда одинаковая. Громкий всхлип и готовность начать опять что-то доказывать. Понятно, что. Каждому из них понятно. Поэтому Сашка тянет руку вверх, чтобы ухватить младшего за затылок. Он там аккуратно подбрит, и пальцы проезжают по приятному велюру перед тем, как зарыться в темные вихри. Чтобы подтянуть лицо Юры поближе и заткнуть уже распахнутый для признаний рот своим языком, не приходится особо стараться. Младший всегда податливый и на все готовый. Сам перегнется через плечо, вывернет шею, подставит губы. Руки распустит, так что они дотянутся и до напрягшегося вмиг братового живота под затасканной футболкой, и до всего остального, тоже напрягшегося, потрогают пока еще поверх штанов, но это очень временное явление. Юра сползает на пол у ног Саши быстрее, чем тот успевает вдоволь исследовать его рот. Вклинивается между чертёжным столом и стулом. Места там немного, но младший умудряется втиснуться и уже тянет по Сашкиным ногам спортивки вместе с бельем. Он заглатывает член сразу и глубоко, еще до того, как избавит Сашку от ненужных шмоток полностью. Пальцы еще стаскивают штанины с босых ног, а рот уже нанизан на братову эрекцию. Юра нетерпеливый, вечно жадный, жаждущий. Смотрит вверх, в любимое лицо, не отрывая взгляд. Сосет он теперь мастерски. Научился выделывать что-то эдакое языком. Одуряюще приятное. Практика — великое дело. Юра впускает в глотку весь увитый венами ствол, истекая вязкой слюной с ярких губ, жмурится на короткий миг, когда головка члена задевает там что-то особо чувствительное, и резко приподнимает голову, почти стукаясь затылком о край стола. Саша успевает уложить ладони на братов затылок, придерживает, чтобы не ударился и совсем не снялся с его хуя. Сыто улыбаясь, любуется ослепительно-пошлой картинкой воткнутого в чувственный рот эрегированного члена перед тем, как ухватить брата за волосы и надеть на себя этот рот до упора. Так что точеный нос вжимается в пах, а зубы едва заметно царапают кожу у самого основания. С Юриного аккуратного подбородка течет горячая слюна на мошонку. Младший опять жмурится, судорожно сжимая пальцы на его бедрах. Такой красивый сейчас. Румянец на бледной коже проступает почти калиново-яркий. Как кровь на снегу. Его гребаная прекрасная Белоснежка. — Подрочи себе. Ты же хочешь… — севшим голосом милостиво позволяет старший. Дверь в их комнату всегда заперта изнутри. Удобно быть братьями. Ни у кого не возникает вопросов, почему они всегда и всюду вместе. Поселили в одну комнату без вопросов. Когда подзаработают немного денег, можно будет съехать на квартиру. И тоже никого не будет удивлять, что парни живут вместе. Братья же. Родная кровь. Сашка никогда не думал, что будет оценивать их родство такими категориями. Он двигает бедрами, придерживая голову своего любовника одной рукой за затылок, вторую смещает ему под подбородок, туда, где липко-влажно от слюны и можно почувствовать кончиками пальцев, как собственный член заставляет напрягаться изящную высокую шею и дергаться острый кадык, пытаясь сглотнуть распирающую горло головку. Юра такой красивый, что порой становится страшно. От собственных желаний. И от того, что кто-то попытается украсть самое драгоценное и родное. Естественно, ни у кого это не получится на самом деле, но Сашка боится даже думать о подобном. Юра потрясающий за запертыми дверьми их комнатушки. Разнузданный. Яркий. Послушный. Только его. Брат убирает руки вниз, просовывает обе сразу себе в трусы и там под балахоном белой майки двигает ими ритмично, сжимая себя безжалостно-сильно-торопливо. Юре нравится, когда пожёстче. Они за этот год пробовали по-разному. Сашка даже пару раз позволил себя трахнуть на пробу, правда, так и не вкурил, что в этом такого кайфового. Только задница потом болела два дня и ломило поясницу. Брату тоже не то, чтобы сильно понравилось, но он иногда все равно это делает. Словно обновляет подписку на вседозволенность. Младшему нравится, когда его трахают. Он сейчас наверняка еще и пальцы в себя засунул для остроты ощущений. Сашка всхрапывает от этой мысли и вгоняет член в глотку брата поглубже. Никогда не думал, что будет ревновать младшего к его же пальцам. Но мысль о том, что внутри него сейчас хозяйничает не Сашка, почти обжигает-давит-дергает, побуждая к немедленным действиям. И Сашка тянет разрумянившееся лицо младшего к себе. Снимает влажный рот с члена, придерживает голову за затылок, затыкает своим языком, чувствуя, как брат давит на обнаженные бедра локтями, переложив ладони со своей промежности на его. — Только давай в этот раз потише. Ванька из триста пятой скоро перестанет верить, что мы тут с тобой отрабатываем приемы греко-римской борьбы или дружно бьемся мизинчиками о все выступающие поверхности. У его губ терпкий привкус и нервная потребность чувствовать старшего брата как можно больше-ярче-глубже. Сашке иногда кажется, что младший может его сожрать во сне, укладываясь под бок на одну кровать, целуя куда-то между лопаток, в плечо, ключицы. Ему похер, куда. Юре главное дотянуться и собой укрыть, как одеялом, как приливной волной или глыбой литосферной плиты, вставшей на ребро . Юра — это всегда стихийное бедствие. Его невозможно держать под контролем. Стόит на миг ослабить хватку, и вот они уже торопливо трахаются на верхнем слепом пролете пожарной лестницы в одном из учебных корпусов. Прям во время пары, без гондонов и шанса сказать случайным свидетелям, что им показалось, и парочка слишком дружных братьев-погодок вовсе не свихнулись друг на друге. Это просто галлюцинация. Нет-нет, они не трахались в кабинке туалета во время лекции по промышленному машиностроению, что вы Мария Даниловна! Юре на коленях, с давящим в спину краем стола, сейчас, точно, неудобно. На кровати его трахать нельзя. На ней никого трахать нельзя. Этот скрипучий кошмар будет слышно на первом этаже, даже если там решат поебстись пара тараканов, и отбрехаться уже не получится. Сашка еще раз кусаче целует воспаленно-пунцовый рот, проталкивая язык под дрожащий братов, и встает. Сдернуть с кровати, на которой они никогда не спят, матрас — привычная процедура. Пока Сашка выковыривает из тумбочки смазку, Юра уже успел вывернуться из своей одежды, как уж из прошлогодней кожи. Разлегся поверх покрывала, съехавшего до половины вместе с матрасом, который перекочевал на привезенный от бабы Анны пестрый тканый ковер. Сашка точно знает, что младший его выклянчил только из-за их полубезумного первого раза. Юра вообще любит собирать трофеи. Он хранит между страничек книг все в шутку подаренные братом ромашки, билеты со всех дешёвых концертов, зоопарков и скучных музеев, куда они успели сходить. Саша знает, что младший брат все еще прячет в своих вещах пустой флакон из-под розового масла. Тот самый. Юра не к месту романтичный, и ему, точно, нужно будет подарить что-то вроде кольца, чтобы в пару к Сашкиной сережке. Такое же простенькое и с красным камушком. Стоять, наблюдая, как торопливые пальцы совершенно обнаженного брата танцуют по перламутрово-розовой, нахально торчащей плоти: сжимают, поглаживают, приподнимают мошонку, демонстрируя себя замершему перед матрасом смотрящему. Сашка бросает рядом с плечом Юры смазку и медленно снимает футболку, обнажая смуглый торс. Ниже пояса он уже стараниями брата давно обнажен и готов к их вечерней программе. Ему нравится наблюдать. Потемневшими в смородиновый мрак глазами, раздувая ноздри, голодно поджав твердые губы. Смотреть, как Юра себя растягивает, просовывая блестящие от смазки пальцы в розовое тугое кольцо мышц. Желание перехватить его запястья и прекратить эту обоюдную пытку так же сильно, как удовольствие наблюдать этот бесстыдный танец бледных влажных пальцев по жаждущей прикосновений плоти. Потом: призывно раздвинутые ноги с острыми коленками, протянутые руки, шумное дыхание через рот, привычное, цепляющее сотней крючков под ребра «Сашенька» губы в губы, руки живым огнем по телу, плоская грудь, ходящая под ним ходуном, и закинутые за спину старшего ноги. Юра закусывает свой же кулак, чтобы молчать, когда головка нажимает на вход и вдавливается глубже. Сашка проталкивается сразу же на всю длину, зная, как именно любит брат. Его нужно брать, как драгоценный золотой песок: жадно, горстями. Вычерпывать без остатка до самого дна, пить, как живую воду, захлебываясь; вдалбливать в хилый общажный матрас и скрипящий дощатый пол, заполнять собой, накрывать собой, укрощать собой и украшать пунцовыми пятнами засосов по тонким линиям ключиц и безволосой гладкой груди. Шею глодать нельзя. Юра не любит водолазки. Дрочить ему не обязательно. Юра кончает так. Себе/ему на живот. Вцепившись зубами брату в плечо, вместо своего изъеденного запястья. Они будут потом долго лежать, не шевелясь. Слипшись, кожа к коже, взаимопроникая друг в друга, как выросшие слишком близко деревья, у которых кроны, корни, стволы переплелись так тесно, что уже не разделить, не угробив оба. Через пару месяцев, сдав зачеты и ключи от своей маленькой комнатушки, они уедут на хутор у самой кромки леса, к бабке Анне, помогать ей по хозяйству и слушать ворчание про надоедливого соседа-лесника. Будут вместе наводить порядок на могиле матери, игнорировать безликий крест отца у самой границы кладбища, кататься в лес на Федоровых лошадях и купаться совершенно нагими в холодном озере среди огромных, устрашающе-ветвистых вязов. Они больше не ходят на забытую железнодорожную станцию, где нет ничего, кроме обугленного фундамента. Не отвечают на приглашения одноклассников посетить встречу выпускников спустя год после окончания убогой школы. Сашка все порывается найти подработку и ходит в секцию греко-римской борьбы трижды в неделю больше из-за того, что Юре нравятся его мышцы, чем из большой любви к спорту. Юра копит на комп и покупает смазку каждый раз с новым вкусом и запахом. У них впереди вся жизнь. Сашка перекатывается на спину, утаскивая младшего на себя. После оргазма он всегда становится мягче разогретого на солнце воска и нуждается в ласковых прикосновениях. Ему больше не снятся кошмары. Но это вовсе не повод спать в разных постелях. Они связаны. Они едины.