Дикий виноград

Просыпаться с похмелья Саше не приходилось. Как многие дети алкашей, он никогда не пил. Но именно ощущение дикого похмелья накрыло его среди ночи. Наверное, уже ближе к рассвету. Привычка вставать в это время поднимала без будильников и надобности подрываться в такую рань. И в этот раз не было бесстыдных прикосновений брата на уже во всю пульсирующем страстью члене. Юра рядом все еще дрых. Такой трогательно-невинный со своей оттопыренной нижней губой и размеренным сопением. Только вот на губе этой следы от зубов появились по вполне конкретной причине, и спал он, прижимаясь к брату, совершенно голый. Память воскресила вчерашнее. Фантазия ужасающе легко дорисовала, как мелкий прямо сейчас просыпается, лезет теплыми ладошками к его паху, и дальше они делают то, что делали каждое утро почти неделю подряд. Или не совсем то. Трахать младшего брата оказалось гораздо приятнее, чем вместе с ним дрочить. А еще этот мирно спящий псих ему отсосал. Сам. Вчера. На вон том стуле, который до сих пор торчит посреди комнаты, как памятник их безумию, как гильотина. Только на ней голову не отрубило, а снесло к хуям. И разбросанные по всей комнате вещи, которые Юра с себя стаскивал перед тем, как его оседлать, объездить, так и лежат темными кучками, словно пепел сожженной заживо нормальности. Саша болезненно морщит лоб, пялясь в потолок, словно смотреть на материальное подтверждение произошедшего между ними выше его сил. Но смотреть не обязательно. Самое веское доказательство лежит рядом. Обнимает его, совершенно нагое и уютно-расслабленное. И Сашка его обнимает тоже. Одной рукой за угловатые плечи. Это так привычно, что любой намек на эротизм того, как брат закинул ногу поверх его оголенного паха, кажется неуместным и крамольным. Но, блять! Они трахались! Его младший брат наговорил признаний больше, чем кто-то менее удачливый слышал за всю жизнь, и втянул его в это… Втянул? Трус! Сашка зло сопит и переворачивается на бок, уставившись на спящего брата почти в упор. Ссадины, синяки, яркие губы. Он красивый? Саша мог в любой момент прекратить. Сказать «нет». Хотя бы попробовать остановиться. Так почему сейчас так страшно? Кажется, их нормальное будущее и понятные планы закончились вчера. То ли когда дед Федя рассказывал о матери. То ли когда Юра рассказывал о себе. Саше страшно. От неизвестности. От себя самого. От того, что пути назад нет. Он приглаживает маслянисто-поблескивающие локоны брата, ведет костяшками пальцев по острой монголоидной щеке. Юра всегда был слишком красивым. Для парня. Для этого захолустья. Для него. Слишком красивый для своего старшего брата, который, оказывается, не такой хороший, как сам о себе думал. Лежать в кровати с Юрой сложно. Мысли сумбурные. Их никак не получается утрамбовать в гудящую голову, и хочется сбежать от необходимости перестраивать себя под вот это мирно спящее, давно спятившее и непонятно чего еще жаждущее существо. Его младший брат. Его единственный родной человек. Его любовник? Возлюбленный? Сашка выскальзывает из-под одеяла. Натягивает скомканные у колен трусы и спортивки, отпирает запертую братом дверь. На крыльце прохладно и уже серо. Восход семафорит алым над черным лесом и пахнет гарью. Восход не с той стороны. Мысль о том, что за деревьями что-то полыхает, приходит далеко не сразу. Сашка сонный и тормозит, глядя на то, как исполины прорисовываются черным на фоне рыжего пятна вдалеке. — Еб твою мать! - в сердцах выдыхает парень, выбегая во двор, чтобы лучше разглядеть пожар, понять, там ли он случился, где думает Сашка. — Кажись, на станции горит, — раздается спокойное со стороны двора лесника, и парень почти подпрыгивает от неожиданности. Дед стоит у забора, глядя туда же, куда и Саша, а не на него. — Думаете, это у нас дома? — Да скорей всего. Могла и сама станция загореться. Но, думаю, это Витек. Допился, касатик… Старик не выглядит ни опечаленным, ни испуганным. Он просто смотрит, как черная гребенка леса облизывает далекий горизонт внезапно проросшим алым языком, и едва уловимо улыбается, затягиваясь сигаретой. Оранжевый огонек отражается в светлых глазах старика, делая их инфернальными. Словно огонь живет в его черепе и льется наружу, вторя тому, что уже подожгло небосвод. — Может, мне туда? — хмуро спрашивает у подгорающих с одного края небес Саша. — А зачем? Батю спасти? Или думаешь какие-то вещи из дому успеть вынести? Там ведь уже хорошо горит. Вряд ли что-то выхватишь. Да и, по уму, тебе бы лучше рядом с тем местом вообще не показываться. Я вчера участковому позвонил, о признании Витька рассказал. Он теперь сам разберется. Пожарные там какой-то свой анализ сделают и скажут, где и от чего занялось. А вы с братом тут сидите. Тихонько и ничего не делая. Или хочешь сводить младшего посмотреть на костер? Ухмылка лесника в густых сумерках вдруг кажется пугающе хищной. Рыжая борода и распущенные по широким плечам белые волосы делают деда похожим на лесную нежить, а не на живого человека. Он теперь в упор смотрит на Сашу и улыбается еще шире. — Ты хорошо подумай, внучок, куда тебе действительно нужно, туда, — кивок косматой головы на пожар, — или к брату. Выбор, который даже делать не нужно, все прошедшие дни преследовал его, словно тень. Сашка хмуро кивнул, оставив старого лесника сторожить горящее небо. Молча пошел к крыльцу, решая для себя, что никогда не будет спрашивать у Федора , спал ли он в эту ночь в своем бревенчатом доме и почему в его дворе второй тяжеловоз ходит осёдланным. Что дед, что его кони были сейчас не самым важным. За лесом догорал их дом. За лесом догорал отец. Хотелось верить, что кости матери не пострадают под пеплом. И что Юра обрадуется новостям, когда проснется. Сашка запер их комнату изнутри. Сашка стащил с себя всю одежду перед тем, как лечь. Он лег вплотную к брату, обнял начавшее ворочаться тело и поцеловал его приоткрытые мягкие губы еще до того, как Юра полностью проснулся, чувствуя на его языке сладкий пепел и искрящийся рыжими углями жар. И перед тем, как опрокинуть еще вялое ото сна тело на лопатки, и накрыть собой, притираясь кожа к коже и разжигая желание, вминая брата в скрипучий пружинный матрас, Сашка успел увидеть, как в его волосах сверкают медные отсветы из окна. Это было самым красивым, что он когда-либо видел. Юра всегда был слишком красивым. Особенно в ореоле далекого огня.