Солнце встаёт, становится теплее, Хочется жить вечно, да где-то прогадал. Вновь не угодил в объятия Морфея, А главное, в твои объятья не попал (с) Чиж&Co, «18 берёз»
Казалось, этот мужчина любил раннее утро и солнце, а свет – любил его. По полутёмной улице он шёл, будто преследуемый театральным прожектором; длинные пепельные пряди словно подсвечивало золотым. Красивый, неземной, эфемерный, хрупкий. Архитектура старых кварталов дарила нижним этажам раннюю полутьму, позволяя обитателям квартир дольше понежиться в царстве Морфея. Тенистые платаны огромными листьями резали яркое солнце как куски пирога, допуская до тротуаров лишь крохи да увёртливых солнечных зайчиков. Грязный бомж в неопределённого цвета одежде, больше напоминающей бессистемно натянутые друг поверх друга лохмотья, затесался среди мусорных баков, выставленных вдоль дороги, и клевал носом. Кусочка картона ему хватало только сесть, по-турецки скрестив ноги. Так он и сидел, встряхнувшись и зачарованно уставившись на приближающегося под солнечным светом пешехода. Сияние окутывало его как архангела Гавриила либо как призрака. Нищий вздрогнул, на натянутый коленями подол упала горсть медных монеток. Он неверяще протянул руки и поднёс одну близко-близко к лицу, будто пытаясь рассмотреть подслеповатыми глазами, седая прядь упала на лоб. Он опустил ладонь, пропуская её сквозь тёмные кружочки, как сквозь песчинки, гипнотизирующими движениями пересыпая из горсти в горсть и снова, и снова повторяя странный ритуал. Затем бродяга ловко покатал монету костяшками пальцев туда-сюда, подбросил той же рукой, подхватив большим и указательным пальцами как для броска, но вместо этого, лихо закрутил вокруг оси, словно юлу. – Эй, приятель, это деньги. Деньги, знаешь, да? Они для другого. Берёшь вот эту кругленькую штучку и в магазин… – наклонился над ним столь щедрый благотворитель, насмешливый голос гулко отдавался в закутке между мусорных контейнеров, порождая лёгкое эхо, бомж поморщился и щелчком отправил монетку в чужую коленную чашечку. Теоретически, она должна была легко удариться о штанину и отскочить вниз, теряясь в складках ткани: плотной, ровно отстроченной и выглаженной настолько идеально, словно её только-только сняли с выставочного манекена, на сгибе меняющей оттенок на пару тонов. То ли бархат, то ли парча, то ли тиснёный шёлк, то ли вельвет… Кто захочет носить такое на улицу? Прохожий же отреагировал весьма нервно: охнул, еле уловимым движением развернул корпус, делая из неудобного положения шаг назад и пропуская снаряд мимо. Медяк со свистом долетел до стены, вляпался в цемент и скатился на асфальт. Брызги бетона крошками разлетелись в стороны. – Что. Ты. Делаешь? – Не пойми меня превратно. Ты дал мне копейки. Если бы ты хотел помочь по-настоящему, то подал бы купюрой или купил какой-нибудь еды. Ты либо хотел поиздеваться, либо избавиться от мелочи, задарма почувствовав себя благодетелем. Это называется «самоутверждаться». Во время заковыристой фразы нищий даже не потрудился поднять глаза, длинные сальные пряди висели вокруг лица, спускаясь ниже груди. Волосы, ещё не до конца седые, но уже соль с перцем, добавляли облику неопрятности. Так он и сидел, чуть согнувшись вперёд, сгорбив спину и приподняв плечи, то ли готовясь к кувырку, то ли к побегу, крутил в пальцах следующую монетку, когда его желудок недовольно заурчал. Прохожий хихикнул. – Знаешь, а давай! Давай я куплю тебе поесть. Чего ты хочешь? Курицу в сырном соусе? Мясо по-французски? Спагетти-болоньезе? – А за это…? – спросил нищий, продолжая изучать булыжную кладку вокруг своей картонки, поводил пальцем между стыками камней, обрисовывая их восьмёрками, как знаками бесконечности. – Ты сам назвал меня благодетелем. – Вот только не надо заливать тут про альтруизм. Я слишком стар для этого дерьма. Просто скажи, что тебе от меня надо? Из ценного у меня только почка и задница. Почку не отдам, – бродяга закончил обводить пальцем два круглых камешка, а затем с многозначительным видом ткнул в точку между ними. Прохожий фыркнул, подтверждая, что пиктограмма ягодиц узнана. – Твоя задница слишком долго валялась на асфальте и потеряла форму. Я, правда, хочу покормить тебя совершенно бескорыстно. – Под слоем грязи скрывается самый настоящий алмаз, уверяю тебя, – бродяга наконец поднял лицо и встретился взглядом с собеседником. Пятна грязи и синяки не могли скрыть когда-то красивых черт, длинные ресницы затеняли выцветшие глаза, мелкие морщины делали прищур дружелюбным, а острый подбородок наводил на мысль, что в молодости нищий был на редкость красив. Где-то в ворохе грязного воротника проглядывала шея с пятнами и потёками. Но что-то в его фигуре, повороте головы, изгибе позвоночника, высоте, на которой он держал подбородок, заставляло разговаривать с ним, как с равным. Не иначе обнищавший аристократ, даже милостыню просит величественно. – Хорошо, твоя задница в обмен на горячий обед. Горячий душ в подарок. Ненавижу немытые тела. Нам туда. Оборванец протянул руку, но благодетель брезгливо проигнорировал, предоставив подниматься самому, и стремительно зашагал вдоль по улице, не интересуясь, следует ли кто за ним. – Эй! Эй! – нищий догнал его у перекрёстка, даже не запыхался, – как тебя зовут? – Зови меня Благодетель… Гун. – А я… – А твоё имя, бродяга, меня не интересует. Только задница.# # # #
– Ты один живёшь? – нищий вышел из душа, не потрудившись даже завернуться в полотенце. Ещё влажная кожа обрисовывала крепкие мышцы груди и живота, развитые плечи, широкие бёдра и тонкую талию. Несмотря на седые волосы и морщины, тело выглядело спортивным и подтянутым. Сильная худоба резко подчеркивала былую красоту и силу. Если бы не уродливые шрамы на груди, напоминающие шляпки от гвоздей, и ожог на лопатке, его можно было хоть сейчас на обложку журнала для одиноких женщин за сорок. – Что ты ещё хочешь узнать обо мне? Может тебе и паспорт показать? И ключ от квартиры, где деньги лежат? Делай своё дело и уходи. Благодетель Гун стоял у стола и крошил зелень, в кастрюльке что-то булькало, в сковороде – скворчало, по кухне плавали запахи специй, свежего хлеба и курицы. За полуоткрытой створкой окна шумел проснувшийся город, звенели трамвайчики, гудели клаксоны, невесомая занавеска трепетала на ветру, отделяя их от внешнего мира. Бродяга выдернул ногой табуретку и тряхнул головой, усаживаясь, длинные волосы рассыпались, сбрасывая капли воды, а затем снова облепили плечи и спину, как щупальца морского чудовища. – Прикройся, – выплюнул Благодетель и перевёл взгляд, всё это время упорно удерживаемый на уровне чужих плеч, обратно к кастрюлям. – Ты вроде один живёшь? Я не увидел в ванной второй зубной щётки, – гость, как есть голый, сидел на табурете, широко расставив ноги, и ковырялся в тарелках с закусками. Хозяин поморщился и всё-таки глянул туда. – Трусы надень хотя бы. Табурет я не дезинфицировал. – Ты же видел мои шмотки? Трусы такие же. Хочешь, чтоб я в таком перед тобой щеголял? После меня продезинфицируешь. – А тебе самому как? Гигиенично? – У тебя что, презиков нет? – Конечно, есть. Кто знает, сколько членов долбились в твою задницу во имя еды. Я похож на идиота? – Тогда, что ты беспокоишься? Или я тебя смущаю? – бродяга шире расставил ноги и взял член в ладонь, в пару движений возбудив себя, словно участвуя в соревновании на лучший стояк. И даже в такой момент, в его глазах ничего нельзя было прочесть: ни удовлетворения, ни отвращения, лишь усталость и равнодушие. Повар замер, как загипнотизированный, сглотнул, поднял глаза и поймал пристальный взгляд, зачем-то коря себя за несдержанность, словно это не он полчаса назад купил вот это бесстыдное существо за пару тарелок горячей лапши. – Хочешь прямо сейчас? – Да. После еды я захочу спать. – Дай мне десять минут, нужно заправить суп. Спальня в конце коридора. Можешь пока погреть постельку. – Смазка? – Что? – Давай смазку. Я сам подготовлюсь. Не хочу, чтоб ты пачкал свои красивые пальчики, Благодетель… Гун. – В шкафчике у кровати. Подожди, я хочу на это посмотреть. – Как я буду изгибаться, выпячивать задницу и разводить колени? А ты извращенец. Мне нравится. – Ты продал свою задницу за роскошный обед. Кто из нас извращенец? И я тоже хочу получить полный комплект.# # # #
– Ого, и ты тянул, – гоготнул бродяга в спальне, кивнув раздетому хозяину между ног. – Отсосать тебе пока… Или у тебя давно не было? – Заткнись, ублюдок. Ты будешь делать только то, что я прикажу. – Ой-ёй-ёй, как страшно. Так ты любишь подчиняющихся? – Хочешь отказаться? – Как раз хотел попросить. Люблю быть под хозяином. Ленив по природе, – развёл тот руками. – Заткни мне рот и свяжи руки. Если будешь брать на спине – и глаза завяжи. – Не любишь смотреть в лицо, когда тебя трахают? – Угадал. Стоп-слова тоже не надо, со мной можно всё, – оскалился бродяга и вновь гоготнул, едва Благодетель Гун достал из-под кровати коробку с «игрушками», вытащив повязку для глаз. На наручниках с голубым мехом мужчина поморщился. – Уж прости, размерчик мелковат, я предпочитаю юношей с тонкими запястьями, но ты достался почти бесплатно, так почему бы и нет. Потерпишь? Бродяга кивнул. – А кляп? – Я люблю, чтоб подо мной стонали и орали в голос. – Тогда всё отменяется, – от голого мужчины в наручниках с голубеньким мехом это звучало пикантно. Хозяин вздохнул, но спорить не стал, мало ли у кого какие пунктики, бодренько порылся в ящике и выудил оттуда красный платок, расшитый цветами. – Подойдёт? – Конечно, Благодетель Гун, из твоих рук хоть яд, – бездомный обхватил губами импровизированный кляп, затем подставился под повязку. – Не видишь? Нормально так? Не жмёт? – помахал рукой перед лицом хозяин. – Вот и отлично. Тебе идёт быть молчаливым. Пойдём в кроватку, сейчас Благодетель Гун угостит тебя большой-пребольшой карамелькой. Хозяин толкнул мужчину на постель, тот покорно улёгся на спину, раздвинул ноги, вытянул руки над головой. Делано равнодушно устроился поудобнее, поёрзал. Благодетель Гун замер, пристально рассматривая человека: дрожащие бёдра, поджимающийся живот, покрывающие бледную кожу старые шрамы, хрупкую шею с трепещущим кадыком, испуганное дыхание, слышное даже сквозь повязку, разметавшиеся по одеялу волосы. Там наверху, над головой, руки, собранные то ли в замок, то ли в один нескладный кулак, так плотно переплелись, словно пытались унять трясущиеся пальцы. Или показалось? Как хозяин, он неторопливо подошёл к кровати, коснулся её края и, скользя по ткани рукой, устремился к ноге. То ли оттягивал момент, то ли чего-то боялся. Огладил подъём, потянулся выше… и крепко сжал, предупреждая рывок. – Эй-эй, расслабься. Мне нравится начинать отсюда. Твоё дело не рыпаться. Просто слушайся. Понял? Кивни. Бродяга торопливо кивнул, сглотнул, убирая голову набок. Жилка на шее испуганно затрепыхалась. Хозяин вернулся к ноге, наклонился и поцеловал щиколотку, тело в его руках едва заметно дёрнулось. Он удовлетворённо замурчал и прошелся поцелуями до колена, огладил бёдра, отмечая нежную, прохладную кожу, потянулся вверх, лёг между чужих ног, накрывая собой: грудь к груди, и впился зубами в шею, так красиво изогнутую. Связанный мужчина зашипел, прижимаясь плотнее, подставляясь под укус, потираясь промежностью о его бёдра. Благодетель Гун застонал и уронил голову. – Прекрати. Прекрати, пожалуйста. Если продолжишь в том же духе… если ты продолжишь… я не смогу долго. Естественно, никто ему не ответил, лишь тело под ним на краткий миг напряглось как доска, а потом обречённо расслабилось. Он водил руками по чужой спине, приподнимая тело и прижимая. Просто скользил вверх-вниз, горячими ладонями по спине, и стонал, и тёрся, и не мог остановиться. Его уносило лишь от одного ощущения этого тела в руках, от возможности трогать везде, беспрепятственно гладить, обнимать, чувствовать трепет. Он целовал шею, тонкий треугольник кожи под подбородком, скулу, участок за ухом и снова шею, словно боялся, что стоит ему отдёрнуть голову, и мужчина пропадёт. Он гладил чужую кожу, и дышал в неё, все грубее обхватывая руками и прижимаясь. Рычал во впадину у ключицы, низко хрипел, почти рыдал, впитывая чужую дрожь. Он чувствовал, как чужой член при каждом движении трётся о его собственный, и было неясно чьей смазки больше. Благодетель Гун прижал мужчину за бедра, второй рукой обхватил их члены и в пару движений довёл. Сам кончил с протяжным стоном, а мужчина под ним подавился кляпом, почти задыхаясь. Несколько минут Благодетель Гун бессмысленно хрипел, прижимая к постели конвульсивно дергающееся тело, а потом торопливо встал, вытащил изжёванный кляп, снял повязку, расстегнул наручники. Бродяга не отреагировал, просто лежал – руки и ноги безвольно раскиданы по постели – пялясь в потолок; долго не открывал глаза, опухшие губы чуть кровоточили, влажные щёки блестели, на запястьях остались красноватые полосы. – У меня есть мазь для ран… – Ты не смог вставить или дырку перепутал? – выдал, наконец, мужчина, открыв глаза и разглядывая белесую жидкость, покрывающую живот. – Презерватив забыл надеть. Пришлось выкручиваться. Ты бы не хотел… – развел руками хозяин. – Да пофиг, – тот уселся на кровати, сперма некрасиво потекла по бёдрам. – Я в душ.# # # #
Ели они молча, стол ломился. Кажется, всё, что было в холодильнике перекочевало в тарелочки и мисочки, ну, кроме сырого мяса. Благодетель Гун вытащил пачку банкнот, положил на край стола и подвинул в сторону гостя. – Зачем? – Помочь. Жить на улице – всё-таки не дело. Я ж благодетель. – То есть, ты так хотел мне помочь, что связал и почти оттрахал? Совесть замучила? – Как пожелаешь, – хозяин передвинул деньги обратно. – Сиди и дальше проси подаяние. – Эй, эй! Я ничего не просил. У меня даже миски для подаяния не было. – Тогда, что ты там делал, на картонке среди мусорных баков? – Ты правда хочешь услышать эту историю? Хозяин сделал круглые глаза и, как в известном меме, уложил подбородок на подставленную ладонь: – Если уложишься за время завтрака. Рассказывай! – Я уложусь в одно предложение. Я не помню, кто я. – Что? – тот вскинул на него испуганный взгляд, что-то выискивая на лице. – Память потерял, – криво усмехнулся нищий, сосредоточенно рассматривая салат, кажется, надеясь увидеть в переплетении ингредиентов что-нибудь знакомое. Возможно, остатки воспоминаний. – Как ты понял, что потерял память? – Когда очухиваешься в незнакомом месте и не помнишь своего имени, как бы, не сложно догадаться. – А-а-а, – глупо протянул собеседник, затем вскочил, засуетился на ровном месте и зачем-то выставил на стол десерт. Пальцы дрожали так, что вилку он взял лишь со второй попытки.# # # #
– Что это? – бродяга таращился на стопку застиранной одежды, лежащей на табуретке вместо его груды лохмотьев. Растянутая футболка с каким-то китайским храмом, треники с пузырями на коленях, синие носки. – А моя где? – Пока ты мылся второй раз, я всё выкинул, – пожал плечами хозяин. – А это тебе просто лень было донести до мусорки, да? Как те монетки? – на просвет футболка выглядела протершимся решетом, заплатки и зашитые дырки на боках абсолютно не помогали. Рисунок храма истёрся, лишь в уголке угадывались иероглифы с названием «Юэян». Обычно такими становились только очень любимые вещи, но кто знает. – Вот ты и донесёшь. – Очень смешно. А я уж решил, что ты старьё коллекционируешь. Вся квартира в каких-то манускриптах, гравюрах, вон, даже в коридоре страница из книги висит. Уже пожелтела вся. – А ты глазастый. Шпион, что ли? – Не пори чушь, – вздрогнул бродяга. – Это страница из древней книги, – вздохнул хозяин и тоже взглянул на рисунок. На фоне горящего старинного дворца был выписан человеческий силуэт в красном с поднятыми вверх руками и веером, мелкие чёрно-красные точки напоминали то ли снег, то ли пепел, – там было очень интересное предание о демоне, который… Бродяга закончил копошиться со шнуровкой, закатал слишком длинные штанины и, натянув чистую одежду, стал бы похож как ленивого подростка, если б не седина и постаревшие, почти выцветшие глаза. – Да-да, очень интересно, Благодетель Гун, рассказывай свои сказки каким-нибудь легковерным дурачкам, а я пошёл. Он вышел, замок щёлкнул, хозяин несколько секунд бессмысленно таращился на дверь. Затем наклонился и отодвинул от стенки обувную этажерку. Копна пепельных волос свесилась через плечо. На белых обоях, в десяти сантиметрах от пола был прилеплен жучок. Мужчина тяжело вздохнул и задвинул полку обратно. – На кого же ты работаешь?# # # #
– Да, шеф, он проник в квартиру к объекту. – Установил жучки? – Только один, возле входа. – Почему? – Объект заставил его раздеться догола у двери. – Серьёзно?! – И во время полового акта тоже не оставлял ни на мгновение без внимания. Надел наручники, кляп, завязал глаза. – Вот параноик. Твой агент не врёт? – Нет, наш фотограф сделал снимки через окна. На стол легли свежие фотографии: обнаженный мужчина с раздвинутыми ногами на кухонном табурете, он же на кровати в наручниках с завязанными глазами. Множество бесстыдных ракурсов и поз. – Может… – Нет, он не знал, что проводится фотосъёмка. – Ну, ладно. По крайней мере, первый контакт прошёл успешно. Пусть продолжает втираться в доверие. Агенту можно доверять? Что про него выяснили? Шеф продолжал мусолить фотографии, перебирать как игральные карты, рассматривать, проводить пальцем по особо интересным местам, словно оглаживая. – Зовут Чжоу Цзышу, работал на складах за еду, ни в чём не замечен, не привлекался. После нападения и удара по голове у него амнезия. Напал на врача, медсестру, какого-то посетителя и сбежал из больницы. С тех пор скрывается. Он даже не помнит, где живёт. Имя тоже не помнит. Сам придумал. – Идеальный кандидат, – усмехнулся шеф. – Ладно, пусть работает.