Станция Йокогамы встречала чуть менее оживленно, в отличие от Токийской, и все равно то тут, то там мельтешили люди, проносясь мимо Такемичи неразличимыми силуэтами, мелькающими на периферии сознания. Обходя их, Такемичи не замечал того, что задевает кого-то плечом, не успевая вовремя отойти в сторону. Не важны были и недовольные оклики прохожих, если они не трогали его. Такемичи давно научился игнорировать шум и заталкивать его в самый дальний угол, стараясь не замечать, если это было не так важно.
Его ужасно нервировало то, что его брат связался с байкерской бандой, где ему могли весомо навредить. Он ни раз слышал о том, как во время разборок банд умирали как участники, так и люди, оказавшиеся не в то время не в том месте. Он боялся, что Эиджи однажды не повезет точно также, что он попадет под удар, предназначавшийся не ему и не сможет отделаться простым ранением, отплатив за чужие игры своей жизнью, слишком ценной для Такемичи. Но, видимо, Эиджи не так уж и сильно ценил самого себя, раз один только Такемичи беспокоился о его состоянии. И это злило. Злило до такой степени, что становилось тяжело дышать и соображения давались все труднее. Ярость охватывала сердце ярким пламенем, разгоняя по жилам горячую плазму адреналина, обжигающего сосуды.
Такемичи злился редко, а если и делал это, то заталкивал злость подальше, не позволяя ей выйти наружу. Он не хотел портить чужое настроение своим собственным, потому молча проглатывал это чувство, направляя его внутрь себя, лишь бы не дать ему вырваться наружу. Себя он готов был терзать сколько-угодно, но посторонних — никогда. Никто не должен страдать только потому, что страдает он. Было неважно, сколько дней ему потребуется, чтобы унять свои терзания, если он вообще был способен сделать это.
Мысли мешались в огромную кучу и не позволяли мыслить здраво, но Такемичи не обращал на это внимания. Не хотел замечать того, как самостоятельно выстраивает баррикаду между собой и здравым смыслом, который даже не сопротивлялся и вообще не подавал признаков жизни с тех пор, как Такемичи погрузился с головой в омут под названием нужно-спасти-брата-идиота (даже если он сам не меньший идиот).
Откидывая крышку телефона, Ханагаки замедлился, печатая сообщение «Белому демону»:
«Я в Йокогаме. Можем встретиться?»
Не то, чтобы Такемичи рассчитывал на встречу. Изана часто был занят если не тем, то обязательно этим и писал не часто, в отличие от Какуче, выходящего на связь немного чаще. Обычно они сверялись о том, как друг у друга дела, нет ли проблем и все в таком духе. Такемичи знал, что в последнее время обоим его друзьям не до него, потому старался не нагружать их еще и своими переживаниями.
Встретиться с Изаной хотелось по одной простой причине: больше не с кем. Эиджи свалил на собрание банды и видеть его Такемичи не хотел, а больше у него никого и не было. Разве что несколько школьных друзей, с которыми он общался разве что будучи на учебе. К тому же с ними Такемичи не был близок от слова совсем и эти ребята были, считай, одноразовыми, как бы цинично это не звучало. Но лично им об этом Такемичи не скажет, из-за яростного нежелания обидеть. Они уж точно не виноваты в его соображениях и представлениях о людях. Может, с кем-то они веселые и интересные и им просто не повезло наткнуться на Такемичи?
Ему нужно было срочно отвлечься и, возможно, попытаться выцепить у Изаны совет, если тот согласится на встречу. Он их давал редко и то самым близким, каких у него было всего двое. Такемичи точно знал, что Изана разбирается в таких делах лучше любого, кого Ханагаки когда-либо знал. При этом любой диалог с ним отвлекал от посторонних мыслей, заставляя сосредоточиться на обсуждении, что иногда настораживало, но сейчас этот фактор был настоящим благословением.
Бредя по смутно знакомым улицам (он так и не смог до конца запомнить хотя бы треть города), Такемичи пытался придумать, что ему делать. Вряд-ли сегодня он вернется домой. Желания встречаться с Эиджи не было, несмотря на всю безграничную любовь, которую он питал к нему. Такемичи невероятно злило то, что Эиджи мало того, что не рассказал ему сразу о том, что состоит в банде, так еще и относился к этому, как к сущему пустяку, словно не понимал, насколько его "развлечение" может стать опасным.
Оба этих факта едва не придавливали Такемичи к земле, свалившись на плечи тяжелым грузом, поднять который Такемичи был не в силах. Он переживал за Эиджи больше, чем за самого себя. Он обязан был что-то придумать. План, как вытащить Эиджи из банды или хотя бы оградить его от опасности.
Единственный вариант, который приходил в голову — это самому попасть в банду и следить за каждым шагом брата, но Такемичи не желал связываться с гопниками. В этом случае они оба там и полягут, а Такемичи своим нахождением в банде привлечет еще больше нежелательного внимания, которое может оказаться смертельным.
От мрачных раздумий его отвлекла вибрация телефона. Вытащив его из кармана, Такемичи открыл пришедшее смс.
«Что-то случилось?»
— «Еще как», – хмурится Такемичи, набирая ответ.
«Можно и так сказать»
Ответ не заставил себя долго ждать.
«Время есть, можем встретиться»
Следующее пришло прежде, чем Такемичи успел напечатать ответ.
«Приходи на крышу. Помнишь, куда идти?»
«Помню. Скоро буду»
Спрятав мобильник обратно в карман, Такемичи поспешил к месту встречи, куда его обычно звал Изана и где можно было поговорить без лишних ушей.
Крыша небоскреба, находящегося почти в центре Йококомы, встречала прохладным ветром и приливом в кровь адреналина, стоило Такемичи взглянуть за край. Он боялся высоты, но эта крыша была почти что особенной; здесь проходили многие встречи с Изаной, и Такемичи чувствовал себя здесь вольной птицей в небесах, до того томящейся в клетке.
Изана сидел спиной к краю на каменном выступе. Платиновые волосы и одежду, вместе с красными продолговатыми серьгами, трепали слабые порывы ветра. Как только Такемичи оказался немного ближе, Изана раскрыл веки, пронзительно глядя на него глазами цвета орхидеи.
Изана похлопал ладонью по месту рядом с собой. Такемичи, словно ждал этого приглашения, за пару шагов сократил разделяющую их дистанцию и осторожно опустился на выступ, отделяющий его от падения с огромной высоты.
С десяток секунд прошли в молчании, за которое Такемичи пытался взять себя в руки и унять бешеное сердцебиение, прежде чем Изана разрушил тишину.
— Почему ты снова здесь? – он взглянул на Такемичи любопытно, чуть склоняя голову на бок.
Ханагаки потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно собраться с мыслями и заговорить.
— Нужно было отвлечься, – Такемичи обречено вздыхает, упрямо глядя перед собой и не смотря на Изану. — В Токио не получилось бы.
— Интересно, – протягивает Курокава, растягивая губы в улыбке. — Снова плохие мысли?
Такемичи понуро кивает, опуская взгляд на свои кеды. Ветер на крыше был холоднее, нежели внизу, заставляя его поежиться, в то время как Изана сидел расслабленно, словно не чувствовал прохлады.
— Эиджи ввязался в дела Токийской Свастики и я понятия не имею, что мне делать, – он хмурится, чуть ниже опуская голову и ощущая подступающий к горлу ком. — Не могу же я просто оставить все как есть...
— Конечно, не можешь, – легко соглашается Изана. — Но что ты можешь сделать? Не думаю, что ты сможешь что-то предпринять, если он отказался слушать.
Такемичи даже не удивился тому, как точно Изана угадал развитие событий. В прочем это было очевидно и Такемичи не был бы сейчас здесь, если бы не пытался хотя бы поговорить с братом, и Изана это прекрасно понимал, будто Такемичи был открытой книгой. И это не было открытием, учитывая, что они близко общаются далеко не первый год.
— Я пытался, да, но... – голос Такемичи надламывается, но он упорно продолжает говорить, не замечая того, как его голос потух, словно спичка. — Он тут же свалил куда подальше. Может, мне стоит попытаться еще раз...
— Ты пытался взглянуть на это с другой стороны? – словно бы подталкивая его к правильной мысли спрашивает Изана, все это время не отрывающий взгляда от Такемичи.
— Ты о чем? – поднимает голову Ханагаки, глядя на него с явным непониманием, отразившимся на лице. Он улавливал посыл в его словах где-то на подкорке сознания, но чтобы полноценно донести смысл сказанного Изане потребовалось еще несколько слов.
— Твой брат, возможно, преследует какие-то свои цели находясь в банде, – усмехается Курокава, когда замечает отразившуюся на лице Такемичи светлую мысль. — А не безрассудно следует чьей-то указке.
А ведь и правда. Эиджи не тот, кто связался бы с малолетними преступниками развлечения ради. Нет, здесь явно что-то другое. Как выразился Изана — цели. И, вероятно, выразился он как нельзя правильно. Такемичи бы этого и не понял, ведь оградился от здравого смысла бетонной стеной переживаний, заставивших его думать лишь о том, как бы побыстрее вытащить Эиджи из этой ямы. Но было ли это такой уж пропастью, какой ее видел Такемичи?
— Вот видишь, – одобрительно хмыкает Изана. — Все не так плохо, как ты успел себе представить.
Такемичи обратился к правильному человеку и явно не ошибся со своим выбором. Изана действительно хорошо разбирался в этом, что не могло не радовать.
— Спасибо, – улыбается Такемичи, вкладывая это слово нечто большее, чем простую благодарность.
— Обращайся, – подмигивает ему Изана, довольно улыбаясь, словно чеширский кот.
Изана был колючим и язвительным со всеми, кроме тех, кого считал друзьями. Не теми пустышками, каких могли назвать друзьями, а теми, кто прошел с ним через огонь и воду, теми, кто был рядом долгое время и прошел проверку на прочность. Только для них он мог раскрыть другую сторону — более светлую, не оскверненную печалью его жизни, ту, которую он смог сохранить благодаря всего двум людям.
— Ты так просто помог мне, – задумчиво произносит Такемичи, отводя взгляд.
— Не считаешь себя достойным? – спрашивает Изана, но не позволяет ответить. — Поднимись с земли на небеса и посмотри вокруг.
Подняв взгляд на улыбающееся лицо напротив, Такемичи пристально уставился в лиловые глаза, что позволял себе редко.
— А ты считаешь наоборот? – уточняет Такемичи, видя, как на дне фиолетовой радужки пляшут едва заметные искры.
— Иначе не стал бы помогать, – хмыкает Изана, неторопливо поднимаясь на ноги. — Впрочем, мне уже пора.
Такемичи поднялся следом.
— Да, конечно, – он кивает. — Еще раз спасибо. Ты мне очень помог.
Изана лишь отмахивается, но даже не пытается скрыть довольной улыбки от искренней благодарности, какую слышал очень редко и какую услышать было до безумия приятно.
— Еще увидимся, тенши, – подмигивает ему Изана, направляясь к выходу с крыши.
Такемичи остается на месте, даже когда Изана исчезает за железной дверью, ведущей на крышу, замок на которой ошметками валялся на кафельном полу.
Поежившись, Такемичи оглянулся. Под его ногами был огромный город, который только разрастался. Толпы людей, отсюда казавшимися мелкими букашками, суетящимися без повода по огромным улицам, возведенных ими подобными. Такемичи стоял на краю небоскреба и чувствовал себя кем-то возвышенным, кого на краткие мгновения могут не беспокоить людские терзания. Сейчас он — наблюдатель, смотрящий на все с высоты, на которой оказался случайно, и с которой ему придется спуститься. Один лишь шаг разделяет его от смерти. Одно желание...
Развернувшись, Такемичи бодро зашагал прочь. Он ненавидел эти моменты за то, что они делали его особенным и обожал за ощущение свободы и некой вседозволенности. Это было слишком для него во всех смыслах, какие могут быть заложены в этих словах.
***
Когда Такемичи выходит из здания, он останавливается посреди тротуара. Люди огибают его, проходят мимо, не замечая, словно Такемичи был фонарным столбом, вдруг появившимся посреди дороги. Он вдруг понял, что не знает, куда идти. С одной стороны — стоило бы вернуться домой и как можно быстрее, чтобы успеть поговорить с Эиджи, с другой же — ему жутко этого не хотелось. Потому Такемичи бездумно побрел вперед, глядя себе под ноги и погружаясь обратно в тяжелые мысли, снова посетившие его с уходом Изаны.
Даже солнце ушло за облака и стало совсем грустно и уныло. Такемичи заметил это только потому, что все потускнело, а полуденные лучи перестали бить в глаза, опущенные к каменной кладке под ногами.
Запустив пальцы в карман джинс, Такемичи нащупал железную оправу очков. Вызволив их из темницы в виде просторного кармана, Такемичи протер черные солнцезащитные стекла рукавом своей ярко-красной ветровки и нацепил очки себе на нос, аккуратно цепляя дужки на уши. Мир вокруг мгновенно потемнел и от этого стало немного легче. Словно все потухло не ему на зло, а по его же собственному желанию, отчего обруч, туго стягивающий грудь, стал чуть свободнее, пусть не исчезнув полностью, как бы Такемичи этого не хотел.
Очки были нужны ему не так уж часто, но носил он их с собой всегда, вне зависимости от того куда идет и с кем. Черные линзы появлялись на переносице в моменты, когда ему было особенно печально и хотелось либо скрыть мир от своих глаз, либо скрыться от мира самому. В обоих случаях очки спасали его, как спасательный круг или шлюпка утопающего, каким Такемичи и становится в такие моменты. Он не любил жаловаться, потому разделял наполненные тоской глаза ото всех и даже самого себя, мелькающего в витринах магазинов, расплывчато отражающегося в лужах и любых других гладких, чаще всего блестящих на солнце поверхностях.
Петляя по улицам, Такемичи старался держаться знакомых ему мест — тех, где он был в сопровождение Изаны или Какуче, а иногда и сразу двоих. Почему-то крыша была предназначена для встреч только вдвоем. Если к ним подключался Какуче, то они либо прошествовали по городу, обсуждая насущные проблемы, либо останавливались в какой-нибудь не особенно людной кафешке. Такемичи, на самом деле, было все равно, куда они его притащат и будет ли это каким-то новым местом или уже отложившимся в памяти.
Такемичи не любил, когда кто-то слишком пристально смотрит в его глаза и даже собственному отражению это было не позволено. Потому, проходя мимо очередной витрины, Такемичи остановился. Отражение было видно смутно, но все-таки разглядеть его получилось: темные линзы не позволяли увидеть глаза, светлые волосы – сейчас казавшимися более тусклыми – растрепаны, потому Такемичи попытался их пригладить. Весь его образ, как и все вокруг меркло и только ярко-красная ветровка языками пламени пробиралась сквозь черные очки, заставляя Такемичи резко отвернуться и упрямо зашагать прочь, позволяя ногам увести себя подальше от отражений, в которых он был таким же унылым, как и все вокруг.
Мимо проносились машины, байки, люди и вывески. Все надоедливо мелькает и проносится мимо, ускользая далеко-далеко, как бы Такемичи не пытался ухватиться за образы. В очках всегда так. Все потухает и удаляется, словно стекла погружают его в непроницаемый для остальной реальности купол. Из под него все видно, но только до тех пор, пока не попытаешься зафиксировать взгляд на чем-то одном — тогда все разбегается в стороны и не получается увидеть что-то, притянувшее взор в черно-белых красках. Исключением было одно — огненно-красная ветровка, цвет которой не могут поглотить линзы.
Это нервировало и в то же время отгораживало от посторонних мыслей, от которых Такемичи и пытался сбежать все сегодняшнее утро. Буйство цветов сменялось бесцветной гладью, стоило посмотреть сквозь непроницаемые стекла, за которыми не видно ярко-синих глаз, скрывая их и всего себя заодно, чтобы никто не смог увидеть то, что он так пристыженно прятал. Такемичи понимал — нет ничего плохого в том, чтобы сказать о том, что терзает его потрепанную душу, но отказывался от этого, плотно сжимая челюсть и отгораживаясь от окружения всевозможными способами.
Так бы он и несся по улицам, потерявшим цвета, если бы не короткая вибрация в кармане. Откидывая крышку телефона, Такемичи открыл пришедшее сообщение от Эиджи:
«Где ты?»
Только он собирался вернуть мобильник обратно, как пришло новое:
«Почему снова сбегаешь без предупреждения?»
«Я ведь сказал, что справлюсь»
Раздраженно выдохнув, Такемичи сунул телефон в карман, игнорируя поступающие на него сообщения. Эиджи может написывать ему хоть весь день, Такемичи на него страшно обижен. Если бы он рассказал ему сразу...
Напряженную тишину разрезала мелодия звонка. Такемичи чертыхнулся, вытаскивая телефон и глядя на экран. Увидев имя Эиджи, он поджал губы, но звонок принял, ибо настойчивая мелодия начинала раздражать. Он не успел раскрыть рта: сразу после принятия вызова в его мысли ворвался голос Эиджи.
—
Почему не отвечаешь, Бакамичи?
Такемичи раздраженно выдыхает, но все равно цедит сквозь стиснутые зубы:
— Ты меня нервируешь.
Эиджи из динамика усмехается, заставляя Такемичи сильнее хмуриться и замедлять шаг.
—
А ты меня игнорируешь. Мы квиты?
— Еще чего, – фыркает Такемичи, сжимая телефон пальцами чуть сильнее.
—
Куда ты снова сбежал?
Такемичи не хочет отвечать. Он упорно молчит секунд десять, прежде чем произнести:
— В Йокогаму.
—
Зачем? – озадаченно спрашивает Эиджи.
— Проветриться, – честно отвечает Такемичи. — Твое «Такемичи-не-лезь-я-старший-сам-разберусь» охренеть, как бесит.
На том конце провода напряженно молчат, но все же слышится ответ.
—
Возвращайся домой, Мичи.
— Зачем? – лениво интересуется Такемичи. — Чтобы слушать твои очередные недосказанности? Нет, спасибо, лучше я останусь здесь. Буду спать на лавочке, изредка посещать собрания враждующей с вашей группировкой и не знать горя.
—
Что? – недоуменно спрашивает Эиджи.
— Что слышал, – огрызается Такемичи. — Скоро приеду, – и вешает трубку прежде, чем Эиджи успевает ему ответить.
Выключив мобильник, Ханагаки направляется на станцию, глядя в серое небо и больше не ощущая тревоги, словно она смешалась с тусклым миром вокруг, въевшись в черные стекла, поблескивающие на солнце и отражающие его свет.
***
Прибыв обратно в Токио, Такемичи не слишком торопился вернуться домой, лишь бы побольше побесить Эиджи, ведь обида на него все еще обжигала грудную клетку. Он понимал, что ведет себя по-детски, но желание потрепать нервы брата было сильнее. Такемичи
хотел, чтобы он почувствовал хотя бы приблизительно похожее чувство, которое испытывал он сам, начиная со вчерашнего дня.
Уже отпирая входную дверь, Такемичи не обнаружил никого в коридоре. Неспешно снимая кеды и отодвигая их к стене, Ханагаки стащил с себя ветровку. До очков очередь дойти не успела; из кухни высунулся Эиджи.
— Долго ты, – подмечает он.
Такемичи улыбается невесело. Он точно знает — за маской безразличия брата скрывается раздражение. Эиджи мог играть перед ним этот спектакль сколь-угодно. Такемичи видел его насквозь даже через черные линзы, делающие образ Эиджи более серым.
— Не рад меня видеть? – вскидывает брови Такемичи. Сейчас он слишком зол, чтобы не пытаться язвить.
— С чего вдруг? – отвечает вопросом на вопрос Эиджи. Такемичи сжимает зубы так сильно, что эмаль вот-вот трещинами пойдет.
— По глазам видно.
— Удивляюсь, как ты вообще что-то видишь в этих очках. Не темно? – Эиджи чуть щурится, словно пытается разглядеть глаза Такемичи за темными стеклами.
— Я бы не надевал их, если бы не вел себя, как придурок, – фыркает Такемичи.
— Я бы не вел себя так, если бы ты не лез ни в свое дело, – в тон ему отвечает Эиджи.
Такемичи едва не задыхается от возмущения. В кровь снова хлынул жгучий адреналин, заставляющий сердце ускориться, а ладони вспотеть.
—
«Не в свое дело»? – переспрашивает Такемичи. — Что значит «не в свое дело»?! – вспыхивает он, делая угрожающий шаг вперед. Доски протестующе скрипнули под его ногами. — Ты ввязался непонятно во что, а я лезу не в свое дело?! Ты себя хоть слышишь?!
Черные стекла делают лицо Эиджи тусклым и проступившее на нем раздражение не становится исключением. Казалось, концентрация кислорода резко упала, потому что Такемичи чувствовал, что начинает задыхаться.
— Я за тебя пиздец, как беспокоюсь! Ты будто не понимаешь, что это может выйти тебе самому боком!
— Я это прекрасно понимаю! – повышает голос Эиджи. — Думаешь, самый умный? Я не просто так в это полез! Мне что, по твоему, совсем делать нечего?! – он хмурится сильнее, а напряжение между близнецами растет в геометрической прогрессии. Такемичи кажется, что если сейчас зажечь спичку, то воздух вспыхнет, словно в его составе появился керосин.
— Так объясни мне – своему не далекому брату – на кой хер ты в это полез!
В глазах Эиджи вспыхивает гнев. Слова звучат, подобно стали, и также болезненно они режут по сердцу. Жгучая кровь выплескивалась на ребра непрерывным потоком.
— Это не твоего ума дела! – вскрикивает старший. — Не лезь в мои дела, Такемичи! Я
сам решу этот вопрос, понял? – его голос становится тише, но все равно едва ли не звенит от напряжения.
Такемичи чувствует, как к горлу подступает ком, в носу начинает щипать, а глаза становятся влажными, но под очками этого не видно, как он и хотел. Они нужны как раз для этого — чтобы никто не видел его печаль. Не видео ничего, кроме черных линз, за которыми не видно блестящие ярко-синие глаза с пеленой слез на них.
Губы предательски задрожали. Всхлипнув, Такемичи плотно сжал челюсть. Если он издаст хоть какой-то звук — то точно разрыдается. Он больше не хочет быть слабым. Только не сейчас, когда его брату нужна помощь.
— Такемичи... – мягче произносит Эиджи. Младший видит боль в глазах по ту сторону, в то время как Эиджи его глаз не видно. Здесь все понятно и без них. — Просто не мешай мне. Я знаю, что делаю. Доверься мне, я не поступлю глупо.
Такемичи молчит, все еще не в силах ответить. Он доверяет, но ему нужны ответы. Эиджи никогда не врал, мог разве что не договаривать, как делал это сейчас. Но Такемичи
нужны эти ответы,
нужны обещания того, что все будет нормально.
— Я расскажу тебе, но позже, ладно? – он стаскивает с Такемичи очки, и только глядя в идентичные глаза напротив, не пролитые слезы градинами катятся по щекам.
Такемичи кивает. Ему уже плевать на то, что задумал Эиджи. Ему просто хочется, чтобы он был в безопасности, подальше от разборок группировок, драк и кровопролитий.
Эиджи притягивает его к себе, заключая в объятия. Такемичи ревет, уткнувшись ему в плечо. В его голове ни единой мысли — все ушло на второй план. Он не слышит ничего, кроме собственных всхлипов и тихого шепота, обещающего, что все будет хорошо. А обладатель этого шепота бережно сжимает в руках очки, потому что знает — они все еще нужны Такемичи.
