Цена твоего молчания

      Когда входная дверь захлопнулась, Такемичи остался на месте, едва заметно вздрагивая от хлопка. Полутьма гостиной окутала его в колючий кокон, просвет в котором пробивался из зашторенного окна сбоку от него. Такемичи почти не слышал того, как Каэде бродила по кухне и звенела посудой. Он снова остался один на один с поглощающим чувством уныния.        Короткий сон почти не помог, забрав лишь часть усталости и сейчас ему хотелось свалиться на диван, забывшись в кратких мгновениях сна до того, как он вновь станет нужен кому-то. Такемичи был бы и рад поспать, но что-то упорно не позволяло ему, заставляя сидеть ровно, словно каменное изваяние. Он не мог пошевелиться, лишь мерно вздымалась грудная клетка. Другим это даст понять, что он все еще дышит, просто прибывает где-то «не здесь», далеко-далеко, в том месте, название которому человеческий ум еще не придумал, но обязательно сделает это.        Ощущения от пребывания в Не Здесь были странными. Телом он сидит на диване и не может двинуться уже с десяток бесконечно тянущихся минут, а мыслями в совершенно другом месте, которое не поддается описанию. Оно многогранно и необъятно, как вселенная и ничтожно мало и ограниченно, как хлебная крошка. Мириады звезд отражаются в глубине синих глаз, одновременно в зрачке и радужке, словно глаза — портал в Не Сюда, место, которое невозможно описать. Лавина мыслей настигает и относит туда, где нельзя находиться материально. И уйти от туда можно, только если оно этого захочет.        Такемичи сомневается, что хочет уходить. Он вообще ни в чем не уверен после того, как попал сюда. Ему хочется уйти и остаться одновременно. Его разрывает между двумя противоположными выборами и Такемичи не может понять, какой из них правильный.       «— Не существует правильного и неправильного выбора. Есть только выбор и его последствия, а что выбирать – решаешь ты сам, – таинственно улыбается Эиджи, склоняясь ближе к его лицу, словно доверяет сокровенную тайну. — Не бойся ошибиться. Ошибки способны научить, главное – не отвергать их помощь и не забывать о них, ведь тот, кто забыл о своих ошибках обречен снова совершать их.»       — «Я сам выбираю свою судьбу. Нет правильного и неправильного... Нельзя забывать...», – словно из-под толщи воды доносятся до Такемичи собственные мысли. Он чувствует, что тонет, но не может найти опору под ногами и не видит свет над головой. Он погружается все глубже на дно. Но есть ли оно где-то там, внизу, или там лишь голодная бездна, утягивающая все глубже?       «— Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, Мичи, – вздыхает Эиджи, опускаясь рядом с ним на корточки. Котенок шипел и не позволял подойти к нему. Такемичи хочет помочь, но не может. — Нельзя помочь тому, кто этого не хочет. Но можешь попытаться дать понять, что ты не такой уж монстр, каким он тебя видит. – Эиджи наблюдает за осторожно протянутой рукой так внимательно, словно он сам был беззащитным котенком, которого надо подкормить и забрать в дом, которого у них нет.»       Солнечный луч пробился к Такемичи через шторки, пока он продолжал тонуть. Он схватился за него, словно свет мог быть осязаемым. Луч оказался протянутой рукой. Теплой, но крепко удерживающей, которая вытягивала его из бескрайнего омута. Такемичи увидел проблеск улыбки старшего брата, прежде чем вынырнул на поверхность, часто-часто дыша.       Вцепившись в обивку дивана ногтями, Такемичи загнанно дышал. Дышал так, словно отчаянно удирал от погони.        — «Или тонул», – сглатывает вязкую слюну Такемичи, облизывая пересохшие и потрескавшиеся губы быстрым движением языка.        Глядя на собственноручно поцарапанную обивку, он нашел взглядом похожие следы на другой стороне дивана. Длинные глубокие полосы, оставшиеся от ногтей тянулись вдоль белого покрытия. Этим следам уже несколько лет. Их оставил Такемичи в ночь, когда Эиджи силком затащил его в гостиную и заперев дверь пытался унять его слезы, затыкая рот своими руками и подушками, которые пихал ему в зубы, лишь бы никто не услышал рвущийся наружу плачь.       Такемичи оцарапал диван и изгрыз подушку, оставив кровавые борозды на руках Эиджи, затыкавшего ему рот. Прелюдией к этому стала попытка Риоты задушить Такемичи и порвать его в клочья. Эиджи вовремя оказался рядом, утащив младшего близнеца в гостиную на первом этаже. Напоминанием о той ночи стали шрамы на руках Эиджи, от зубов и острых ногтей Такемичи.        Все, что мог сделать Такемичи это лить слезы следующим утром и хвататься за плечи Эиджи, умоляя его о прощении. Он наговорил ему достаточно для того, что Эиджи больше не пытался оторвать его от себя, а лишь молча сжимал в своих объятиях, чувствуя, как горячие слезы тяжелыми каплями падают на его шею, голые плечи и руки. Он весь был в слезах Такемичи, градом лившихся из синих глаз, словно те были самым настоящим океаном, доверху заполненным соленой водой, разгоряченной на поверхности жарким солнцем.       Каэде вернулась тем же днем и спросила что случилось с диваном. Близнецы, за ранее договорившись, с виноватым видом рассказали легенду о том, как повздорили и подрались. Каэде смотрела на них с жалостью, обнимала каждого и твердила, что они не должны доходить до такого. А пострадавший диван — всего лишь пустяк. Близнецы соглашались со всем, что слетало с ее уст. Риота поддержал эту легенду, ведь рассказать о попытке убийства было сродни самоубийству. Такемичи слушал его наставительную речь о том, что нельзя доходить до таких крайностей в пол уха и пытался унять дрожь в коленях, пока Эиджи стоял с ним плечом к плечу. Такемичи думал, что Эиджи — непоколебимая стена, на которую не страшно опереться.        Оторвав взгляд от покусанной обивки, Такемичи поджал колени к груди. Меньше всего он сейчас хотел возвращаться к воспоминаниям о той ночи, оставившей в истории близнецов Ханагаки неизгладимый отпечаток, о котором было не принято вспоминать. Но Такемичи вспомнил и это было его ошибкой, о которой он успеет сожалеть, но никогда не забудет, помня слова старшего брата.       В попытке занять руки, Ханагаки нащупал лезвие, закрепленное на плече и скрытое под футболкой. Вынув нож из самодельного «тайника», Такемичи бездумно крутил его в руках. Нож достался ему от Эиджи, у которого их было несколько. Насколько он знал — сейчас осталось три, раньше же было четыре. Четыре острых ножа, на лезвиях которых чужая кровь. Один из них был закопан глубоко в приютском дворе. Эиджи оставил его там в качестве напоминания о том через что они прошли, прежде чем уехать в Токио.       Ножи Эиджи получил от старших мальчишек, которые были ему обязаны. Откуда они их достали — загадка, потому что сами мальчишки лишь загадочно молчали, а на вопрос Эиджи говорили: «либо бери, либо вали». Эиджи и взял, один из ножей отдав Такемичи, ведь больше ему было не нужно. И в отличие от лезвий, которыми владел старший близнец, его нож был чистым. Такемичи не мог заставить себя сделать больше, чем ударить задиру рукояткой. После этого он весь вечер рыдал.        Наверное, Такемичи лил слишком много слез, пусть плаксой его и не называли, разве что он сам иногда, чтобы перестать плакать. Это не помогало, лишь расстраивало еще больше.        Растерев лицо рукой, Такемичи шумно втянул носом воздух. Пара быстрых движений — и нож исчез под рукавом футболки, доходящего почти до локтя. Этот трюк он учился проделывать достаточно долго, чтобы нож мог легко и быстро исчезнуть. Такемичи мог сделать это даже не глядя.        Свалившись на диван, Ханагаки несколько раз моргнул, тщетно пытаясь вернуть мутному взгляду фокус. Еще несколько попыток и веки тяжелеют. Закрывая их, Такемичи блаженно выдыхает, проваливаясь в сон, наполненный стеклянными статуями с лицами, которые Такемичи не может разглядеть. Они трещат и молят его о чем-то, что Такемичи не слышит. Он хочет бежать, но подошвы словно приклеились к полу, усыпанному снежными хлопьями. Он наступает во что-то липкое и не сразу понимает, что это кровь. Рядом лежит нож и окрапленная кровавыми брызгами записка: «Тебе было плевать».

***

      Раскрывает глаза Такемичи уже вечером, когда солнце ярко-оранжевыми лучами врезалось в закрытые веки, преломляясь и окрашивая россыпью звезд белую обивку дивана с кривыми царапинами на ней.       За несколько часов сон успел смениться трижды. Первый Такемичи помнил по стеклянным фигурам, испачканной кровью запиской и тихому отчаянию. Второй пронесся едва различимо, оставляя за собой запах мокрой земли, хвои и адреналина, бьющего в кровь после погони. Третий въелся в память хуже солярной кислоты и Такемичи все еще била крупная дрожь. Высотка, красные серьги, платиновые волосы, несколько выстрелов, прожигающих грудь и хищный взгляд лиловых глаз. От падения с огромной высоты у Такемичи словно все органы прижались к позвоночнику. От этого омерзительного чувства его все еще потряхивало и Такемичи был благодарен за то, что это закончилось быстро. Ханагаки не знал, почему именно Изана стрелял в него во сне, но и знать вовсе не хотел. Не было в этом ничего приятного.        Перевернувшись на спину, Такемичи возвел глаза к потолку. Кошмары преследуют его с того самого момента, как он переехал в Токио. Каждую ночь его прошибал холодный пот. Он просыпался если не от очередного падения с высоты, то обязательно от картины того, как кто-то – обычно Эиджи – протяжно хрипит, пока под ним растекается темно-бордовая лужа крови. Его нещадно трясло каждый раз, когда он снова просыпался под утро, еще около двадцати минут беззвучно рыдая в подушку. Позже оказалось, что у Эиджи чуткий сон и он все слышал, но притворялся, будто спит, потому что знал — Такемичи отмахнется и не станет рассказывать, чтобы не беспокоить брата. «Сны – всего-лишь сны».        Но после Такемичи рассказал, что каждый раз, когда он закрывает глаза, вместо отдыха получает очередную порцию ужасов. Он говорил быстро, с надрывами, прерываясь, чтобы утереть слезы и унять дрожащий голос. Говорил, как устал, что боится спать и не может никак на это повлиять.        «— Когда соберешься ложиться спать – позови меня. Я буду рядом, охранять твой сон», – вот, что сказал ему Эиджи. Отчаяние было слишком глубоким и пропастью разрасталось в груди, потому Такемичи согласился.        Он закрывал глаза с замиранием сердца. Эиджи сидел рядом, на полу, и крепко сжимал его ладонь. И когда сон настиг Такемичи, то он не увидел ничего. Не было никакого сна. Не было погони, страхов, не было ничего. Он словно провалился в бездну, на этот раз ласково укутавшей, а не пытавшейся сожрать с потрохами. Это было именно то, что нужно — безмятежность и тишина, обволакивающей звенящим потоком.        Кошмары прекратились. До сегодняшнего дня. Они редко были и в промежуток, начиная с которого Эиджи предложил сторожить его сон, но эти случаи были единичными и Такемичи почти не помнил их, но исправно сообщал Эиджи, который сам попросил об этом заранее. Как только сообщалось о возвращении кошмаров, на долгий период их снова не было и Такемичи мог спокойно спать.        Чехарда же сегодняшних кошмаров смогла поразить своей незабываемостью и острым чувством страха, пронизывающим насквозь. Такемичи глубоко вдыхал и выдыхал, прогоняя остатки кошмарных снов. Возможно это все из-за того, что Эиджи часто пропадает и находится вне дома, словно он — талисман, лишаясь которого Такемичи был обречен снова погрузиться в свои страхи.        Размышления прервал хлопок входной двери и голос Эиджи из коридора:       — Я дома!       Такемичи, затаившись, слушал, как он шуршит одеждой, скидывает обувь и целенаправленно идет дальше по коридору. Заглянув в спальню и даже не пройдя в нее, Эиджи идет дальше, заглядывая в гостиную, где Такемичи лежал на диване, неотрывно глядя в потолок. Он специально не смотрел в сторону брата, сам не до конца понимая почему. Ему просто не хотелось сводить взгляд с точки, к которой собственноручно приковал его. Такемичи переводит глаза на Эиджи только когда он уже сидит на полу около дивана, глядя на него настороженно.       — Ты в порядке? – спрашивает Эиджи. Такемичи смотрит на него сквозь пелену задумчивости, прежде чем ответить.       — А ты?        Эиджи по-птичьи склоняет голову на бок.        — Есть причины думать, что нет?        — Есть. И ты прекрасно их знаешь, – снова возводит глаза к потолку Такемичи, чтобы не видеть помрачневшего лица Эиджи.       — Я ведь сказал, что...       — Сказал, – перебивает его Такемичи. — И я тебе верю. Но это не отменяет того, что мне это абсолютно не нравится.        — Ты видел Майки. Он надежный, – тщетно пытается убедить его Эиджи. — К тому же я далеко не маленький ребенок и могу за себя...       — Я видел Майки два раза в жизни, как я могу быть уверенным в том, что он окажется рядом, когда тебе будет грозить опасность?! – вспыхивает Такемичи, резко оказываясь в сидячем положении и зло глядя на Эиджи сверху-вниз. — Тебе даже пятнадцати нет! Эти блядские гопники могут сделать что-угодно, им же плевать на закон, раз они ввязываются в дела банд! Они сами либо не понимают, что могут натворить, либо думают, что все сойдет им с рук! Да хера-с два! Если ты попадешь под случайный удар, то я тебя уже не спасу, как ты не понимаешь?!       Когда словесный поток иссяк и Такемичи высказал все, что у него накипело он тяжело дышал, глядя на железно-бетонную маску Эиджи, не слетевшую даже под таким напором, но давшую трещину. Такемичи ненавидел притворство, но точно знал — это важно для Эиджи. Он не умел по-другому.        — Я знаю, что делаю, – нарочито спокойно произносит старший. — Уже поздно что-либо менять, Мичи.        Такемичи смотрит с обидой. Ему хочется ударить его, лишь бы донести свои переживания. Вжимая ногти в ладони до кровавых ранок, Такемичи плотно сжимает челюсть, чувствуя, как в подступающей истерике начинают дрожать губы.       — Ты меня не слышишь, – произносит младший.         — Не разводи драму, – чуть раздраженно отвечает Эиджи. — Еще ничего не случилось.        — Но ведь может! – повышает голос Такемичи. — Что если ты...       — Твое «что если» начинает мне надоедать, – в тон ему отвечает Эиджи. — Прекрати считать меня слабаком, который не может постоять за себя.       — Я не говорю, что ты слабый! Я пытаюсь вбить в твою башку то, что ты играешь по-крупному, Эиджи! Ты не можешь быть застрахован от того, что какой-то долбоеб решит зарядить тебе железкой по башке! Будто не понимаешь, как это опасно!..        — Я понимаю, блять! – подрывается с места Эиджи. — Я отдаю отсчет своим действиям, Таке! Ты серьезно думаешь, что я начал это просто так, потому что делать нечего?!        От нависающей над собой фигуры Такемичи вжимается в спинку дивана, сжимая губы в бледную линию. К горлу подступил ком. Эиджи же беспощадно продолжал:        — Я пытаюсь спасти тебя, идиота! Как ты не понимаешь?!        — Что?.. – недоуменно спрашивает Такемичи. Это звучало, как отмазка, нечто совершенно несуразное, спешно придуманное, лишь бы он отвязался от брата со своими расспросами.        — Ты сдохнешь через 12 лет, Такемичи! Тебя втянут в разборки Тосвы, ты случайно окажешься не в том месте и не в то время, после чего тебя убьют! – выпаливает на одном дыхании Эиджи.        Такемичи не может выдавить из себя ни слова. Он криво улыбается.        — Ты... Ты смеешься надо мной, да? – подрагивающим от напряжения голосом спрашивает Такемичи. — Ты серьезно, Эиджи? Нам не по семь лет. Или тебя чем-то тяжелым приложили?        Такемичи знает — это бред. Перемещения во времени? Серьезно? Что еще он придумает, чтобы отмазаться?        — Я знаю, как это звучит, – выдыхает Эиджи, опускаясь на край дивана, опуская голову и сцепляя руки в замок. — Но я не вру. В 2017 ты умрешь от обильного кровотечения. Тебя застрелят во время разборок Тосвы, которая в будущем возьмет под свое влияние Токио и станет преступной группировкой. Торговля наркотиками, оружием, людьми. То, что затевалось как байкерская банда подростков перерастет в нечто ужасное. В твоей смерти повинен Тетта Кисаки, будущий второй глава Тосвы. Я не видел его, но знаю — рано или поздно мы встретимся...        Такемичи смотрит на него с изумлением. Все звучало складно, но...       — Подожди! – трясет головой Такемичи. — Как ты попал в прошлое? Раз и все?        Эиджи тяжело вздыхает.       — Расследованием твоей смерти занимался Наото Тачибана, младший брат Хины. В будущем он станет полицейским и мы встретимся в больничном коридоре после того, как мне сообщат о твоей смерти. Он расскажет мне о своем расследовании, где и выяснится, кто виноват в этом... Инциденте. Я пожму руку Наото и проснусь в мае этого года.        — Ясно... – протягивает Такемичи, хмурясь и потирая лицо руками. — А в Тосву ты?..       — Это вышло случайно, – поднимает голову Эиджи. Взгляд у него непривычно резкий, пронзительный и взрослый. Теперь все встает на свои места: и резкая перемена в поведении Эиджи, смена его приоритетов, другая манера речи, взгляд. Внешне он оставался таким же, но что-то было другим. Такемичи долго ломал голову над тем, как его брат мог так резко измениться и наконец-то получил ответ. Эиджи — путешественник во времени.       — Ладно, хорошо, – Такемичи все еще ошарашен и тщетно пытается взять себя в руки. — Допустим, я тебе верю...       — Правда? – Эиджи, вновь опустивший взгляд в пол, поднимает его и смотрит с неверием.        — Это... Это звучит даже логично... Я имею в виду резкую смену твоего поведения как раз в мае. Все думал почему ты так поменялся, словно совсем другой человек. В датах путался, прерывался постоянно, словно хотел что-то сказать важное, но останавливался... Теперь все понятно. Пусть это все еще звучит странно, мягко говоря... – Такемичи неуверенно улыбается.        — Я, честно сказать, думал, что ты сдашь меня в психбольницу, – хрипло смеется Эиджи.        — Нет уж, – фыркает Такемичи. — Я надеюсь, что ты действительно знаешь, что делаешь.        — Да. Да, конечно, Мичи, – улыбается Эиджи. — Я постараюсь изменить будущее.        — Обращайся, если что-то пойдет не так. Не думаю, что смогу весомо помочь, но все-таки...       Такемичи замолкает и вдруг смотрит на Эиджи настороженно.       — А Манджиро в будущем... Он...       — Сошел с ума из-за смерти лучшего друга, Доракена. По подозрениям Наото Кисаки манипулировал Майки, но ничего еще не доказано. В любом случае я не допущу такого исхода.        Такемичи кивает и поднимается на ноги. Ему еще многое нужно обдумать. Например — роль Изаны и Какуче в его плачевном будущем.