На краю Прерий

      Приносящий жертву богам, кроме одного Господа,       да будет истреблен.       Мотор издыхал. Чжунли почувствовал это ушами, потом — задницей: под водительским сидением противно тарахтело и кашляло. Еще сидя в прохладном, всегда осеннем Массачусетсе он не доверял этой «гонке за лошадиные силы», о которой трещали все Штаты; он считал, что в погоне за скоростью и мнимым авторитетом непременно пострадает качество автомобилей.       Оказалось, не зря.       От нагретой дороги пахло песком, солью. Вдалеке блестело и жгло глаза полуденное солнце Техаса. Чжунли вздохнул. Съехал на обочину, аккурат под позеленевшую от времени скульптуру женщины, та раскинула руки, будто чего-то ждала.       Черт бы побрал этого Дикого кота.       Незадачливый путник потянулся к бардачку, чей замок он выломал сразу после покупки. Экономило время в экстренных ситуациях. Он чем-то громко загремел: маленьким, большим, металлическим и стеклянным — пока не вытянул техасский дорожный атлас. Дороги сплетались друг с другом, словно капилляры. Чжунли огляделся, приспустив очки на кончик носа. Ткнул в карту ногтем. Проследил линию: как по капиллярам.       До Сан-Тусона порядком трех миль. Мотор харкался не хуже девяностолетнего старика или солдата с ранением в легких, в этом уж он что-то смыслил. Ничего не оставалось, и, приглушив радио, которое он даже не слушал, Чжунли впервые ступил на раскаленный асфальт юга США.       От желтизны вокруг щипало в глазах, но детектив постарался сосредоточиться на «внутренностях» автомобиля. Сходств с человеческими было не больше, чем у придорожных шлюх — с Брижит Бардо, но когда ему показалось, что он слышит клекот грифа над головой, а затея с самого начала гиблая: в конце концов, Чжунли не механик — рядом остановилась машина.       С водительского сидения вылез мужчина. На правом глазу — черная повязка; в расстегнутом воротнике рубашки, отражая солнце, блестела цепочка.       Чжунли собрался здороваться. Мужчина, вглядевшись одним глазом в номера, вместо приветствия сказал:       — Далековато от Новой Англии.       — Я в командировке. Мне надо в Сан-Тусон. Помощь была бы очень кстати.       Мужчина ухмыльнулся: неприятно, но не вызывающе. Синий глаз жег дыру в Чжунли не хуже солнца, словно он пытался препарировать его, всего лишь частного детектива, радушно отозвавшегося на слезы отца, что навсегда потерял в пустынных окрестностях Сан-Тусона дочь. Пользуясь моментом тишины, Чжунли сощурился: «местный?» Кожа незнакомца была бронзовой и будто бы искрилась, но не такой бронзовой, как у навахо или команчей. Вероятно, что-то другое. Глаз цвета пасмурного бостонского неба добавлял вопросов.       Вспомнив о вежливости, мужчина протянул руку:       — Кэйа Альберих, — он обдал детектива запахом сандалового одеколона, — Вам повезло. Я люблю помогать людям.       Кэйа развернулся и ушел к багажнику. Машина старенькая, но добротная, отметил Чжунли — синий пикап, как раз для оранжевых техасских бездорожий. Вернулся Кэйа с тросом для буксировки.       — Вы из-за мисс Эрнандес, верно? — спросил он, цепляя крюк. — Поди репортер?       — Меня нанял ее отец. Я частный детектив, — спокойно ответил Чжунли.       Гнутый металл выпал из рук Кэйи. Чуть замешкавшись, весь напрягшись плечами, но он невозмутимо поднял его. Месяц назад захолустный шахтерский городок Сан-Тусон, что прятался между древних, как мир, песчаных холмов и был обернут полувысохшей речушкой, потрясла трагедия, от которой стали запирать двери даже старожилы, хотя тело было найдено за чертой города. Вспоротая на груди кожа оттенка местных говорила сама за себя. Голова нашлась дальше, в зарослях бизоньей травы: обглоданная до черепа грызунами, койотами и сухим ветром. В кудрявых каштановых волосах путались песчинки. Руки и ноги отсечены. На бедрах под яичного цвета трупными пятнами — непонятные узоры, расшифровать которые не смогли ни местные ведуньи, ни врачи, ни шериф.       Кэйа странно зажмурился. Выпрямился:       — Я отъеду вперед. Прицепим к моей машине, дотащу вас до Сан-Тусона.       Справка в морге сказала — «Исабель Эрнандес, девятнадцать лет». Люди шептались между собой, встречаясь в барах, шахтах, магазинах и на заправках, стыдливо проговаривали: «это начало конца».       Недоверие к властям и департаменту шерифа в частности достигло апогея, и прятать это было так же глупо, как пудрить труп, надеясь, что он станет пригляднее.       Чжунли сдержанно поблагодарил, не улыбнувшись:       — Спасибо, Кэйа. Не знаю, что бы я без вас делал.       Кэйа усмехнулся про себя; «сдох бы, наверное. Духу Исабель было бы не так одиноко».       Техасское солнце издевалось над ними и поигрывало белой короной из лучей вдалеке.       * * *       Вся сумма пришла вместе с письмом Самуила. Чжунли было удивился, проверил банкноты на свету еще раз; перечитал письмо, но ничего не изменилось. Округлый курсив из-под мужской руки остался неизменным. Бенджамин Франклин просвечивался игривым зеленоватым так же, как на настоящей стодолларовой купюре. Он догадывался — это простейшая манипуляция, а мистер Эрнандес, скорбящий отец, обвиняющий местную полицию в бездействии, пытался сыграть на его чувстве жалости и жадности одновременно. Второго Чжунли оказался совершенно лишен, и все-таки что-то его смущало.       К черту деньги. Письмо важнее. Что-то не так.       «Не так», думал Чжунли, пряча половину суммы в складках уже утрамбованной в чемодан одежды. Он не знал, какие расценки в Техасе, как и не знал, сколько там придется проторчать, поэтому взял половину из присланного Самуилом Эрнандесом. Сумма вышла внушительная.       «Не так», думал Чжунли, проворачивая ключ зажигания.       «Не так», думал Чжунли, вглядываясь в мутную дождевую завесу Бостона, что всегда пах морепродуктами и петрикором, пока сам ехал к выезду из города.       «Не так», думал Чжунли, ворочаясь на желтушных простынях придорожного мотеля.       «Что-то. Не. Так», подумал Чжунли, увидев первые рассветные прерии Дикого Запада.       Он ехал полтора суток: от мокрого побережья Атлантики до засухи, где першило в горле от песка, где пахло свободой. Под выступающими гнилыми зубами скалами стлался зеленый ковер. Вдалеке топтались мохнатые мушки — бизоны. Небо было нежно-розовым, словно персиковый бок, редкие облака цеплялись за холмы, не желая улетать, чтобы насладиться этой красотой подольше. Белая скорлупка луны тускнела, уступая место солнцу, но еще проклевывалась вместе со спутницами-звездочками.       И все равно… что-то было не так.       Чжунли снял очки. Потер переносицу, поправил воротник рубашки, отряхнул лацканы пиджака от невидимых пылинок, опять достал карту, убрал, проверил «Кольт» в бардачке. Надел очки обратно.       За окном маякнуло фальшиво-вежливое «Добро пожаловать в Сан-Тусон». Три мили заняли бесконечно долгие двадцать минут, за которые Чжунли разве что не перечитал в сотый раз письмо.       Кэйа затормозил у какого-то бара недалеко от въезда. На дубовых панелях, которыми было оббито двухэтажное здание, красовалась надпись «Доля ангелов». Шрифт в европейском средневековом стиле. Над бокалом вина порхали крылатые человечки.       — Прошу любить и жаловать, — провозгласил Кэйа, — Сан-Тусон и его единственный приличный бар с гостиницей. Остановитесь здесь, детектив, а я, так и быть, отгоню вашего Кота к Бенни.       — Бенни? — уточнил Чжунли, отвлекшись от созерцания «Доли ангелов».       — Беннет. Самый младший в местной мастерской, но мальчик рукастый, хоть и невезучий. Если звезды сойдутся — сделает из гнилой развалюхи болид. Если нет…       Чжунли вопросительно вздернул бровь. Кэйа рассмеялся.       — Не переживайте, сегодня должны сойтись. Давайте ключи и постарайтесь отдохнуть, потому что дело, за которые вы по глупости взялись, не сулит ничего хорошего.       Набежавший ветерок всколыхнул полупрозрачную штору по ту сторону бара. Из глубины доносились запахи еды и выпивки, отдавало химозой, похожей на средство для мытья полов с лимонным ароматизатором. Кэйа продолжал загадочно улыбаться, но доверять ему отчего-то хотелось. Пока предчувствие чего-то неотвратимо-ужасного улеглось, детектив решил приспустить холодную маску.       Он передал ключи.       — Вы знаете хозяина бара?       Перед его лицом махнули рукой.       — Вроде как. Лучше бы не знал. Мы должны называть друг друга «братьями» и обниматься при встрече, но что-то пошло не по плану, и теперь мы… не дружим.       — Ясно. Еще раз спасибо вам.       Они разошлись. Уже усаживаясь в пикап, Кэйа нахмурился, позвал достававшего свои вещи Чжунли:       — Вам же все равно соваться в участок. Придете завтра и попросите Кэйю. Верну вашего Кота в целости, сохранности и отремонтированного, детектив…       — Чжунли. Это имя, а не фамилия, можно без нее. — он хлопнул багажником, но перед этим забрал «Кольт», патроны, карту и письмо из бардачка, — Вы не говорили, что вы полицейский, Кэйа.       — Таким здесь не хвастаются. Ну, бывайте.       Чжунли проследил за тем, как, поднимая густой призрачный флер песка, удаляется пикап, а за ним, словно инвалид с атрофированными конечностями, тащится ставший родным черный седан. У дороги семенил явно домашний пес. Улицы были пустынны, но странно ухожены: Чжунли ожидал худшего от глухого города мертвых шахтеров. По бокам выстроились гряды одноэтажных домиков, и почти у каждого над забором нависала пышная зелень, перемежаемая оранжевыми, розовыми, голубыми и красными цветами. На ветру хлопали, реяли американские флаги. У некоторых участков сквозь ромбики оградок виднелся ярко-зеленый газон.       Все в Сан-Тусоне казалось выкрученным на максимум, будто в дорогом фильме прямиком из Лос-Анджелеса. Почти идиллия. Почти.       Из бара донеслась какая-то ругань. Детектив, вынырнувший из любования уютной техасской цивилизацией, направился внутрь. Над головой звякнул колокольчик, стоило толкнуть дверь; удивительное дело. Он считал, что люди на западе, опьяненные свободой и текилой, непременно будут взрывоопасными, раздражающимися с любой мелочи. Но колокольчик в «Доле ангелов» все еще висел. Чжунли окружило звуками бара. Скрежетали ножки по деревянному полу, стучали стаканы, кто-то разговаривал, смеялся; по залу сновала молоденькая официантка, и даже шорох ее юбки Чжунли запечатлел в слуховой памяти.       Вестерны врали. Не все, конечно — например, недалеко от музыкального аппарата, выплевывавшего рок, здесь действительно висел громадный череп бизона. В остальном, бар было не отличить от филадельфийского или дешевого бостонского паба. Все было деревянным, и лишь череп бизона украсили цветастым бисером, выложили древним узором.       Имитация идеальности рушилась у барной стойки, за которой ругались. На поверхности, полуразвалившись, болтался местный пьяница: детектив понял это по обилию пустых стаканов и рюмок рядом с ним. Бармен смотрел на него уничтожающим взглядом. Волосы у того — будто кто поджег. Или облил кровью.       Яркие.       «Красное среди коричневого», подумал Чжунли, «прямо как кровоточащая рана».       — …ты понимаешь, фриц ебаный!.. Понимаешь… — тело на стойке икало, шаталось, вопило, но продолжало лежать, — У меня отец умер там, в… Европе. Вас, суки, убивал! А ты… стои-и-и-шь здесь…       — Чарльз. Выведи господина на улицу, пусть подышит, — в Чжунли воткнулся взгляд кровянистых, казавшихся мертвыми глаз. — И не пугает наших посетителей.       Из-за шкафа с бутылками выплыл щуплый бородатый мужчина. Впрочем, заломал руки он алкашу с умением, достойным уорент-офицера — это как минимум. Он потащил его к выходу, а Чжунли прошел мимо них.       Бармен, облитый кровью, заговорил первее, однако голоса бесцветнее детективу еще не слышалось.       — Если собираетесь здесь жить, будьте готовы к таким представлениям каждый день.       Он поперхнулся. Лимонный ароматизатор застрял в пазухах носа, но проскользнул в трахею, а оттуда — в грудь. Капитулирующая честность сносила неподготовленных с ног.       — Обычно все стараются расхвалить свое заведение, даже если придется лгать.       Бармен пожал плечами.       — Зачем лгать? Селиться-то приезжим все равно больше негде. Разве что в руинах лечебницы или прериях, — он незаинтересованно потер стакан. — Меня зовут Дилюк, я владелец бара и гостиницы «Доля ангелов». Планируете селиться — или в прерии?       Это была шутка, понял Чжунли. Тем не менее, Дилюк оставался не эмоциональнее черепа бизона в бисере.       — Мне нужен номер на неизвестный срок. Подойдет любой, главное с кроватью и столом.       Дилюк отставил стакан. Идеально-прозрачное стекло блестело гранями, мелькало светом лампы, будто стояло не в баре на краю земли, а в ресторане Парижа, или Барселоны, или Шанхая, или закрытой от мира Москве — обязательно на шелковых салфетках. Он ушел за шкаф, из-за которого появился Чарльз. Вернулся с ключом. Чжунли отдал паспорт.       За ключом волочилась темная деревянная табличка — «21».       — Комната двадцать один, расчет при выезде. Хилли занесет вам паспорт.       Чжунли еще раз оглядел помещение бара. Рок в музыкальном аппарате сменился чем-то тягучим до отвращения, так что захотелось оказаться на берегу Атлантики: морепродукты и петрикор. Обычно Чжунли не любил ни то, ни другое, но здесь он, выдернутый из застарелой зоны комфорта, непременно менялся.       — Не будете желать приятного отдыха? — пошутил детектив.       Дилюк едва-едва приподнял брови. Глянул в паспорт; помолчал. Глянул наверх, на Чжунли.       — Сюда не едут отдыхать, господин Чжунли.       «Что ж, с этим не поспоришь».       Через десять минут Хилли разобралась с заказами и проводила его наверх. Уже у двери она принялась теребить край юбки. Укусила тонкую губу. Наконец, решилась:       — Скажите… — под ресницами у нее шевелились липкие черви страха, — Вы приехали из-за Исабель? Вы полицейский? Детектив?       Чжунли оставил чемодан у входа в номер. Рассмотреть свои апартаменты на ближайшее расследование не успел: слишком жалко звучал голос Хилли. Та напомнила ему…       Нет, лучше не надо. Детектив дернул плечом.       — Да, я частный детектив. Меня нанял ее отец, — голос его вышел удивительно-нежным. Чертовы ассоциации. — Не переживайте, Хилли. Я сделаю все возможное, чтобы ваш город не боялся.       За окном номера что-то тихо скрежетнуло; девушка не дернулась, а вот Чжунли услышал. Хилли подавила порыв схватить его за руку. Расцеловать.       Вымученно улыбнулась.       — Спасибо вам.       Когда дверь за ней закрылась, Чжунли неожиданно без сил рухнул на кровать. Подошвы стоп гадко ныли после часов перебора педалей. Он смотрел, как в его окно, заинтересованно дергая головой, заглядывает маленькая черноклювая кукушка.       Глазки у нее были крохотные — и будто бы красные.       * * *       Весь оставшийся день ушел на разбор вещей. Ночью снилась ему глубокая чернильная пустота.       На следующее утро, быстро позавтракав и узнав у Хилли примерный план города, Чжунли решил отправиться в морг. Он заметил: уже утром в «Долю ангелов» стекались, словно канализационная слизь — в сток, маргиналы и алкоголики не только из города, но и из близлежащего трейлерного парка. Дилюк стоял за баром. Что-то колдовал с календарем за 1971 год.       Погода стояла не просто безоблачная, а сухо-теплая, как губы престарелой матери, что целовала ребенка на прощание более не перед школой, а перед работой. Чжунли мог бы завернуть в участок, справиться у Кэйи о своей машине. Мог бы попросить у шерифа материалы дела, но не стал, выбрав прогулку с южной окраины города на восточную.       На восточном краю, вдаваясь в пустыню, находился морг из белого кирпича. Разумеется, никакого тела теперь там не хранили: с момента обнаружения Исабель прошел уже месяц. Исабель похоронена на католическом кладбище в двух милях от города, и туда тоже стоило бы наведаться, но сначала — морг. У них должны были остаться фотографии. Заключения судмедэксперта.       Чжунли не не доверял местной полиции, но перестраховывался; он знал, случись что — папки в морге шерифу подделать сложнее, чем папки в собственном участке.       Когда запах ипомеи стал невыносим, он понял, что пришел. Белый кирпич, чтобы отражать солнце; холод мертвяков, но не от могил, а от холодильников; заросли фиолетовых вьюнков — все, как рассказывала Хилли. На стоянке обнаружились майонезного цвета автомобили скорой помощи.       Морг приходился на территорию больницы, но стоял отдельно, как бы напоминая: жизнь и смерть — не соседи, хоть и близки.       Чжунли постучал в металлическую дверь. Приготовил карточку-удостоверение детектива. Ему открыла совсем юная не то медсестра, не то лаборантка, светлую голову венчали два хвостика-пружинки.       — Добрый день, мисс. — Чжунли улыбнулся и показал ей пластмассовый прямоугольник: фотография, дата выдачи, печать массачусетского шерифа. — Меня зовут Чжунли, я частный детектив, нанятый Самуилом Эрнандесом для расследования гибели его дочери. Прошу прощения, если отвлекаю вас от работы, но не могли бы вы…       Девушка погрустнела.       — Показать фотографии? — печально спросила она.       — Не только. Все документы касательно тела Исабель, — кивнул Чжунли.       — Подождите секунду, мистер.       Девушка исчезла в белой стерильности морга, прикрыв дверь. Изнутри несло химозой сильнее, чем в баре Дилюка, но эта не пыталась казаться натуральной или хоть сколько-нибудь приятной. Так пахли лекарства и формалин, знал Чжунли. Смерть и трупы.       Знал сильнее, чем хотел бы.       Дверь распахнулась вновь, и теперь вместе с медсестрой-лаборанткой там стояла высокая молодая женщина. Коротко стриженные волосы убраны под врачебный чепчик. Она была так бледна, что, казалось, медицинская маска на пол лица — какое-то желтое тряпье.       — Барбара, возвращайся к документам.       В проеме мелькнули хвостики-пружинки. Женщина сложила руки на груди.       — Детектив Чжунли? — она нахмурила брови. Он привык к крикам, возмущению, испуганному шепоту по углам больниц, предубеждениям насчет его работы, но внезапно послышалось: — Меня зовут Розария, я старший лаборант этого… заведения.       Она раскрыла дверь, впуская внутрь запах ипомеи и жару.       — Идемте.       Чжунли учтиво, по-китайски поклонился.       Розария провела его через неприглядный пропускной пункт, несколько коридоров, выложенных облупленной плиткой и выкрашенных в грязно-бирюзовый. Под высоким потолком тускнели и качались лампочки — обычные, жалкие лампочки с торчащей проводкой, похожей на выдернутые из системы нервы.       Здесь холодно. Сыро, влажно, но почему-то — липко; это могло напугать многих, но не детектива Чжунли: приходилось видеть и делать сотни вещей хуже. Например, ампутировать конечности без анестезии. Проводить операции на глаза, он ненавидел их, эти глаза. Обрабатывать страшные раны. В конце концов, он жил в Бостоне — и на дух не переносил дождь и морепродукты.       Впереди возникли двери холодильника. Розария, порывшись в карманах халата, нашла ключ от кабинета чуть ближе. Пропустила его вперед.       — Вы уже встречались с самим Самуилом? Я не видела его после похорон. Как он на вас вышел?       В связке все тех же ключей Розария отыскала тот, что отпирал металлические ящики с папками. Чжунли покачал головой.       — Он прислал мне в Бостон письмо, в котором объяснил ситуацию и просил помочь ему. Сказал, что меня рекомендовала одна его старая подруга. Мистер Эрнандес просил не тревожить его по приезде из-за траура, но я все равно буду вынужден опросить. И осмотреть комнату Исабель.       — Но сперва? — недоверчиво спросила Розария.       — Сперва я предпочел бы увидеть заключения врачей и побеседовать с шерифом, — он улыбнулся. — Я не монстр, лаборант Розария. Убитому горем отцу действительно нужно время, чтобы придти в себя.       Розария хмыкнула. Отдернула на бедрах строгую юбку-карандаш, а после — довольно-таки мягко, но бросила на стол перед Чжунли тощую папку.       — Там фотографии и результаты осмотра. Заключение на последней странице. Жаль вас расстраивать, детектив, но вы не найдете там ничего интересного, потому что до вас ничего интересного не нашли ни я, ни Альберих.       На первой странице от бюрократических формальностей сводило зубы, но Чжунли постарался запомнить любую мелочь, вплоть до сокращения местного департамента шерифа. До первой фотографии пришлось листать три страницы.       Там Исабель, на подложке из свалявшейся от бурой крови травы, лежала в полупустынной степи. Вернее…       Ее торс. Основная часть; ни головы, ни конечностей не было, только сильно засушенная ветром кожа, ставшая похожей на ту, из которой кожевники мастерили ремни. На округлой груди — ни следа.       Чжунли равнодушно перелистнул дальше.       — Кэйа тоже изучал это дело? — спросил он.       — Конечно. Он же сын шерифа, да и сам коп.       Какие-то мысли едва отразились на лице детектива. Он нахмурился — и тут же принял вид чрезвычайного спокойствия; Розария, при всей цепкости взгляда, не заметила. Она оставила детектива наедине с фотографиями, но из кабинета не вышла, став бесшумно заполнять какие-то бумаги.       Чжунли изучал череп. Часть мягких тканей сохранилась, однако с другой стороны — той, которая была подставлена кверху — основательно поработали климат и дикие животные. Роговица высохла в первые же часы. Различить выражение лица в момент смерти практически невозможно. Начался процесс мумификации, спасибо многовековой засухе Техаса.       Он отложил эту фотографию в сторону.       «Смерть наступила в результате удара острым предметом в район правого предсердия». Детектив достал из нагрудного кармана блокнот и записал — «ритуальный клинок ???», рядом перерисовал узоры из охры с бедер Исабель. Абстракция, какая она есть; правда, с «многоуровневым» повторением узоров.       Узоры напоминали волны, вьющиеся корни деревьев, облака или ветви и были опоясаны вокруг обоих бедер. Ноги нашлись севернее торса, руки — южнее. Далее в папке — останки в морге, останки по отдельности, останки вместе, экспертиза крови — ни наркотиков, ни лекарств, ни алкоголя и даже табака, и ни следа биологического материала под ногтями, во влагалище или анусе.       Никаких следов наручников, веревок, стяжек. Никаких гематом или ран, кроме смертельной, немного приоткрывшей солнечное сплетение изнутри.       Все искренне выглядело так: Исабель разделась, зашла в степь, расчленила себя сама и вдогонку — воткнула «острый предмет» в девичью грудь. «Острый предмет» исчез сразу же.       Чжунли вновь поставил грифель на бумагу.       «Крови много. Ее убили там же, недалеко от города. Как посреди степи можно убить и расчленить девушку, и не созвать всю округу на ее крики?»       Спустя полчаса тишины, разрываемой шорохом карандаша Чжунли и ручки Розарии, детектив, наконец, сказал:       — Я закончил. Благодарю за содействие, но не могу гарантировать, что больше не появлюсь у вас на пороге. Дело и правда странное.       Розария не без удовольствия отложила писанину. Вперилась взглядом в Чжунли.       — И что скажете, детектив? Есть шансы найти виновных?       — Шансы есть всегда, — строго ответил он.       — Тогда каков план?       За окном, наполовину прикрытом белыми жалюзи, суетились врачи. Птицы кружили вокруг вьюнков, наслаждаясь их запахами, будто зависимые. Чжунли повернул запястье к себе и сверился со временем: позднее утро.       На улице вступал в свои права жаркий день 1971 года.       — План прогуляться до полицейского участка, — помедлив, сказал детектив.       * * *       Вентилятор в помещении гонял один и тот же воздух. От скуки Чжунли рассматривал увядающие хлорофитумы в горшках. Дежурная участка попросила подождать: шериф и Кэйа, который и впрямь оказался его сыном, отсутствовали.       Иногда перед Чжунли возникали ленивые, похожие на разморенных жарой мулов полицейские, которые, впрочем, ничем особо важным не занимались, словно дело Исабель Эрнандес прошло мимо них. Руки были заняты либо стаканчиками с водой, либо стопкой бумаг. У большинства — легкая походка человека, который думает о вечерней попойке в баре.       Солнце доползло до зенита, покрывшись таким белым светом, что в очках ему становилось больно. К часу дня Чжунли пересел на противоположный диван, куда лучи не доставали.       В час и десять минут с ним поздоровался молодой криминалист. Назвался Альбедо. У него было спокойное, умиротворенное лицо и такой же голос, но отчего-то детективу он показался другим, отличным от людей-мулов. Дело было не в выглаженной светлой форме, и даже не в странной для этих мест белокожести; вовсе нет. Он давно смирился — в мире есть вещи, которые не объясняют мозгом, а чувствуют сердцем или кожей.       Беседуя с ним о местном климате, — Альбедо оказался одаренным климатологом — Чжунли думал об оазисе в иссушенной мертвой пустыне.       Альбедо стал первым, кто задался вопросом, что Чжунли здесь забыл. Заинтересованно послушал рассказ о знакомстве с Альберихом. Улыбнулся, когда Чжунли заговорил о Дилюке.       Они поговорили недолго, но детективу отчего-то стало легче; вспомнив о делах, криминалист вскоре ушел, но уже через пару минут в двери ввалился Кэйа. Сандаловый одеколон, повязка и цепочка. Новая деталь — полицейский значок на чуть спущенном ремне. За Кэйей возвышался мужчина. Высокий, точно скалы в степях, крепкий, загорелый, но седина волос и бороды выдавали возраст с потрохами. Теперь, зная об их родстве, детектив не мог не задуматься, как они похожи. Мужчина хмуро обвел взглядом помещение — и остановился на Чжунли.       Дежурная подтвердила его догадки:       — Шериф Альберих! К вам вот, посетитель…       Кэйа, словно обращались к нему, а не к отцу, встрепенулся и заулыбался, заметив притаившегося в прохладном углу детектива.       — Чжунли, все-таки пришел.       — Не то чтобы у меня был выбор. — он пожал плечами.       Кэйа повернулся к отцу и — опять — с притворным официозом их представил:       — Шериф Альберих, детектив Чжунли. Детектив Чжунли, это шериф Альберих. По совместительству — мой отец Пьеро, но не удивляйся, если услышишь «Пит» или «Питер», американцам так нравится больше.       Чжунли, ведомый этикетом, встал и протянул ладонь для рукопожатия. Меньше суток назад так он жал ладонь его сына на голой пустой трассе, и воспоминание это заставило улыбнуться. Пьеро похмурился, но ответил.       — Ваш сын спас меня от незавидной участи, шериф. Надеюсь, вы не откажете мне в помощи в расследовании смерти Исабель.       В спертой липкой духоте участка Пьеро странно промолчал. Вентилятор над головой все так же резал воздух, словно масло.       — Ну ладно, хватит знакомств, а то я щас расплавлюсь, — поспешил разрядить обстановку Кэйа. — В кабинете всяк должно быть прохладнее. Перекочуем туда.       Так и не сказав Чжунли ни слова, Пьеро отправился дальше по коридору, оставляя увядающие хлорофитумы за спиной.       Хвала местным индейским богам, участок оказался маленьким, а Кэйа — рядом. В кабинет Пьеро они вошли вместе, отвлекши секретаршу, женщину в легкой полупрозрачной блузе, от работы.       «Ну, как от работы…»       Чжунли успел заметить через окно — она просто крутила на пальцах карандаш и стучала свежим маникюром по столу. Если ее еще не уволили, это что-то да значило.       — Лиза, у нас гости с самой Атлантики, — Кэйа помахал ей. Лиза лениво, словно кошка, улыбнулась. — Будь добра, подготовь этому джентльмену дело Исабель.       Она отошла в маленькую смежную комнату, обставленную шкафами для документации. Не оборачиваясь, спросила:       — И как зовут нашего гостя?       Кэйа в это время уже прошмыгнул к отцу дальше.       — Детектив Чжунли, мисс… Или же миссис?       — Не приведи господь, — рассмеялась Лиза, — Мисс Минчи. Никогда не была замужем. Кэйа сказал, что вы с Атлантики, но я вижу и слышу, что вы китаец.       — В студенчестве уехал из Китая в США и тут осел. Вас это удивляет?       Низкие каблуки стучали по линолеуму. Женщина отошла от шкафов, прижав у груди папку не больше, чем та, что ему выдали в морге; немудрено, ведь улик кот наплакал. Свидетельств и логичных гипотез — ровно ноль.       — Нисколько не удивляет, — ответила Лиза. — Вы заметили, какое в этом городе удивительное национальное разнообразие? Американцы, индейцы, шведы, испанцы, немцы… Больше всего последних. Я — в их числе.       Чжунли забрал протянутую документацию, взвесил в руке и прислушался. Действительно, «з» и «р» у немки Лизы выходили короче, тверже, нежели у американцев; не резало слух, потому что рядом с этой женщиной витала аура спокойствия и легкости, запах чая.       Вспомнился Дилюк из бара. Тот, кажется, тоже немец.       — Тогда мне стоит называть вас фройляйн?       — Мне было бы приятно. Судя по всему, у вас намечается разговор с шерифом Альберихом. Не отвлекаю и желаю удачи.       Показывая, что обмен культурными знаниями закончен, Лиза вернулась к излюбленному карандашу. Из межкомнатного окна, тоже прикрытого этими вездесущими жалюзи, на Чжунли мрачно взирал Пьеро.       Страха не было. Похожее на раздражение чувство вилось у ребер, но детектив сглатывал его вместе со слюной. Он кивнул Лизе и зашел непосредственно в офис шерифа, окнами напоминавший аквариум.       Кэйа развалился на ободранном диване в углу — и гонял в пальцах монету. Один цент.       — Нам не о чем разговаривать, детектив Чжунли, — бросил Пьеро. — Все, что знает полиция — в папке в ваших руках. Хватит того, что мы вообще делимся результатами расследования.       — Для начала здравствуйте, — он раздраженно повел плечом, — Благодарю, что согласились меня принять. Правда, я не назвал бы вашу деятельность «расследованием».       — Вот как?       — Вы опросили ближайших к степи жителей? Установили последние контакты погибшей? Осмотрели ее комнату?       — Откройте дело и посмотрите сами. Здесь не любят глупых вопросов.       — Я хочу знать то, чего в этом «деле» нет.       Пьеро бегло посмотрел на сына. Кэйа оставался безучастным к их спору, зато очень увлеченным звенящей монеткой. За фасадом непринужденности пряталось сражение — желание докопаться до правды против… воли отца? Любви к нему? Страха? Уважения?       Так или иначе…       — Верите бредням пьяных шахтеров, но не верите полиции? — усмехнулся Пьеро. — Думаете, мы кого-то покрываем? Мне казалось, вы умнее, детектив.       — Я верю тому, что вижу сам. Не нужно быть гением, чтобы заметить, что расследование велось спустя рукава.       — Ну так расследуйте сами, — по движению плеч стало заметно, как Пьеро вскипает. — Без наших архивов, помощи и ордера.       «Без моего сына», чуть не сорвалось у него.       Чжунли невесело усмехнулся. Наконец, подал признак жизни Кэйа: вскочил на ноги.       — Мне кажется, вы не с того начали…       — Мы уже закончили, — оборвал его отец. — Я закрою на вас глаза, детектив, но не сходите с ума. Помните, на чьей вы земле. Если вы действительно умны, сделайте копии дела и покиньте участок. Вы не понимаете, куда лезете, но более я ничего не скажу, и если облажаетесь — не стану прикрывать вас перед Самуилом.       Кэйа в нервном жесте зачесал повязку. Затем скривился, глядя на Чжунли — «отец не передумает». Ему показалось: опять пахнет терпко-сладкой, как гниль, ипомеей, и что-то стучит в ушах, вот-вот проломит череп, разойдется трещинами височная кость, зальет весь пол кровью, еще секунда…       Сзади раздался звонок. Звонили Лизе, она засмеялась.       Под пальцами Чжунли скрипнул дешевый пластик «Дела 46: Исабель Эрнандес» — в тишине получилось громко.       — До свидания, шериф Альберих.       Кэйа вскинулся со словами «я покажу, где у нас сканер».       * * *       Вы приблизились и стали под горою, а гора горела       огнем до самых небес, и была тьма, облако и мрак.       Ранним вечером Чжунли приехал в «Долю ангелов», перед этим проторчав несколько часов в автомастерской. Кэйа отдал ему ключи, предупредил — его-то машину починили, еще вчера, но сегодня звезды Бенни не сошлись, возможно, придется ждать. Что сегодня: перелом руки или вывих лодыжки, никто не знал.       Оказалось, Бенни сорвал себе ноготь.       В бар Чжунли вошел уставший и раздраженный. Прошедший день лип к коже слоем редкой для него злобы. В кои-то веки хотелось выпить, но куда больше — разложить бумаги и фотографии, и забыться долгим равнодушным сном.       В зале оказалось нелюдно, но не осталось сил на размышления категории «почему?»       Не помня себя, Чжунли действительно сгреб все лишнее со стола и разложил материалы по порядку. Проверил «Кольт», в надобности которого до последнего сомневался, и спрятал его под матрас. Принял еле теплый душ. Кажется, задернул все шторы, потому что над Техасом растекался апельсиновый закат, но в этом уже почему-то сомневался.       Причины помигивали в мозгу, пока он не отключился — не успел их осознать.       Как бы то ни было, проснулся Чжунли уже затемно. Надежды проспать до утра разбились о тьму, которой был окутан весь номер: стол, тумбочка, дырявые шторы; в черной густоте не просматривались очертания даже белых листов бумаги.       Единственный источник света — настольная лампа на кофейном столике. Детектив не помнил, как и зачем ее включил; да и включал ли. Лампа подсвечивала чей-то человекообразный силуэт.       «Кто-то» сидел в кресле, закинув ногу за колено.       Еще одно что-то, не теряя времени, ползало по пытающемуся осознать реальность Чжунли. Чувство зудящей щекотки заставило пальцы потянуться к одеялу. Он отбросил его.       По животу Чжунли, гадко перебирая парами щетинистых лапок, ползал жирный смертоносный скорпион. Черный хитин отливал краснотой, будто кровавым перламутром.       — Ta ma de! — выругался Чжунли на родном, вскочив с кровати.       Скорпион шикнул, дернул жалом. Упал на простыни. «Кто-то» из кресла зашевелился, пододвигаясь ближе к свету.       Словно свеча — лесную тварь из сказок дикарей, лампа подсветила вьющиеся рыжие волосы, красную рубашку и узкие кисти незнакомца. Ниже косточки запястья тянулись шрамы или затягивающиеся раны от наручников.       «Кто-то» улыбнулся:       — Я уж думал, не проснешься…       * * *