Замолчи! Я не верю уже никому Я такой же как ты пешеход Но меня возвращает к стыду моему Твой грозящий искривленный рот. Я — вишневая косточка детской игры Но в безводном «пророческом?» рву Я — трамвайная вишенка страшной поры И не знаю зачем я живу. Осип Мандельштам.
Прошло много времени с тех пор, как была заключена сделка. Уже стоял жаркий июль, но новые строчки романа рождались все мучительнее и мучительнее, и даже их автор сжигал, как неудачные выкидыши его воображения и таланта. Он выкуривал черт знает какую сигарету за ночь, позволяя себе не считать их, потому что теперь они никогда не заканчивались, еды и вина всегда было в достатке. Иногда в разных углах квартиры Мастер находил книги, которых точно у него не было, но которые были смертельно нужны ему для исторической справки или вдохновения. Все это было маленькими доказательствами постоянного присутствия Сатаны в его жизни. Он теперь никогда не чувствовал себя одиноким. Сигарета дотлела почти до самых его губ, пока Мастер смотрел как догорают в буржуйке его свеженаписанные страницы романа. Тёплым светом огня и свечей лицо писателя выхватывалось из полумрака безлунной ночи. В дверь постучали. — Нет нужды стучаться, мессир, — сказал Мастер, не повышая голоса. Он знал, что его услышат. — В этом доме Вы вольны входить свободно. Действительно, дверь отворилась и в подвальчик вошёл сам Воланд в лёгком светлом костюме, натянуто улыбаясь. В руке у него было что-то небольшое, плоское, квадратное, обернутое в жёлтую бумагу. Он прошёл к письменному столу, играючи опираясь на трость, и, бросив намеренно равнодушный взгляд на нетронутую рукопись, небрежно бросил поверх неё свёрток. — Что это? — спросил Мастер, закрывая дверцу буржуйки, и подошёл к гостю. — Gegenwärtig, — ответил Воланд и его улыбка стала ещё фальшивее. Мастер как-то грустно ухмыльнулся, видя эту напускную приветливость, за которой крылось раздражение, за которым крылось что-то еще. Он лишь понимал, что профессор недоволен тем, что работа над романом застопорилась. Возможно, даже имел место саботаж. — Мессир слишком щедры, — сказал писатель, не удержавшись от едва уловимого сарказма. Воланд и бровью не повел, развернувшись в поисках патефона, чтобы поставить пластинку. Меньше, чем через минуту по маленькому писательскому подвальчику разносился тоскливый, но сильный голос, который Мастер узнал с первой ноты. — Неужели это.? — Он побежал к патефону, чтобы удостовериться своими глазами. Теперь они оба смотрели на пластинку, которая пела: Я не знаю зачем, и кому это нужно, Кто послал их на смерть, не дрожавшей рукой… — Вертинский! — воскликнул Мастер, больше не найдя подходящих слов. Только так бесполезно, так зло и ненужно, Опустили их в вечный покой… — Хорошая вещица, — сказал Воланд, не отводя взгляда от крутящейся пластинки. — За хорошую музыку не грех и душу продать. Мастер пропустил эту колкость мимо ушей. Вертинский продолжал петь, растягивая слова жеманным, напевным голосом. — Я ходил на его концерты. Потрясающий голос. Но теперь, с годами, он звучит… Настрадавшимся. Не знал, что господина Вертинского записали на пластинку. — Oh ja! Вчера. Прямиком из Германии. — Воланд самодовольно улыбнулся и привычным расслабленным шагом отошёл к дивану. — Как Вы узнали, что мне нравится Вертинский? — спросил Мастер, посмотрев на своего ночного гостя. Тот лишь развёл руками и, широко улыбнувшись, не обнажая зубов, красноречиво посмотрел на него. — Ах, ну да. Следовало догадаться. Вообще-то, мессир, у меня для Вас тоже кое-что есть. — Мужчина уже пошёл в сторону небольшого, захламленного чулана, когда вдруг услышал в спину небрежно брошенный ответ. — Я бы предпочёл, чтобы Вы ко мне так не обращались. Мастер ничего не ответил, но вернулся через несколько минут с небольшой мраморной скульптурой в руке. Он бережно преподнёс её Воланду. Это была фигура худого, обнаженного, длинновязого мужчины. У него был орлиный нос и козлиная бородка. Романс Вертинского сменился на следующий, сразу же узнанный — «Пей, моя девочка». — Антокольский. Выменял на базаре на прошлой неделе. Профессор преобразился, его глаза загорелись интересом, а лицо в миг оживилось. Он наклонился ближе, всматриваясь в хитрый прищур мраморной скульптуры. Дьявол широко улыбнулся, на этот раз обнажая зубы. — А что? Похож? — Он аккуратно, тонкими пальцами, взял из писательских рук «своего собрата» и прислонил его боком к щеке так, что теперь они оба смотрели на Мастера. Воланд и Мефистофель. — Не чертами, но взглядом. Он у вас одинаковый. Воланд довольно улыбнулся, сощурившись. — В вашей стране всегда особенно любили Мефистофеля, — сказал он, задумчиво всматриваясь в Мефистофеля Антокольского. — Вот и Вы тоже. Их взгляды встретились. Мастер с грустью улыбнулся. — Мне иногда кажется, что я Вас выдумал, — сказал он. — Выдумал, на Вас же глядя. — Не кажется ли Вам, что люди постоянно друг друга выдумывают? Ведь и Вас кто-то себе выдумал. — Воланд прищурился, впиваясь острым взглядом в лицо, которое возвышалось над ним. — Никто-то у вас, людей, не смотрит друг на друга, а все что-то выдумывают. Разумеется, Вы меня выдумали. Как же иначе. По-другому у вас и не бывает. — То, что Вы говорите, как-то грустно, — ответил Мастер, садясь рядом с гостем на диван. — Nein, nicht traurig. Они продолжали смотреть друг на друга. Романсы закончились, но никто этого не заметил. — Скажите, mein Meister, удовлетворены ли Вы моей работой? — Удовлетворён. Более чем, — честно ответил писатель. Разноцветные глаза чем-то сверкнули. Мастер перевёл взгляд на руки Воланда, из которых совершенно незаметно исчез Мефистофель. — Я благодарен Вам за подарки, профессор. — Они должны были навести на Вас вдохновение. Но я вижу, что Вы не пишете. — Я пишу… Вот только плохо. Все не то. — В чем же дело, lieber Meister? — с как будто искренним участием спросил Воланд. — Неужто мы Вам не по нраву? Скажите же, чего Вам недостаёт? Просите, что хотите, ведь все, что у Вас было Вы уже отдали. — Он развернулся и подался ближе, почти нависая над Мастером, локтем опираясь на спинку дивана. — У меня есть все, что нужно. Благодарю. Воланд сжал в раздражении губы и с нетерпением несколько раз ударил каблуком по деревянному полу. Он подскочил с дивана в равной степени стремительно и изящно. Выпрямившись во весь рост, сладко и хитро улыбнувшись, Воланд протянул писателю свою руку. — Приглашаю Вас, lieber Meister, со мной. Совершить promenade. — Вы натурально Князь Тьмы, профессор, — вдруг сказал Мастер, не отрывая взгляда от демонических глаз, которые посмотрели на человека теплее. — Напомню Вам, что лесть — мое оружие, а не Ваше, — мягко пошутил он. Мастер принял предложение Воланда и вложил свою руку в чужую. На этот раз она не была по-дантевски ледяной, а наоборот — по-человечески теплой. Дьявол наклонился к руке, и писателю показалось, что сейчас он снова ее поцелует, но этого не произошло. Забывая опираться на трость, иностранец повел его к выходу из подвальчика, держа их руки ближе к своей груди. Свежий ночной воздух и запах роз, что росли в саду, приятно окутали собой две фигуры, вышедших на крыльцо. Мастер подумал, что, как обычно, они собираются прогуляться по московским дворикам, но, выйдя на мансуровскую, он увидел подъезжающий к ним уже знакомый черный автомобиль. Он не стал ничего выспрашивать у Воланда, вместо этого послушно сев на заднее сиденье, попутно поздоровавшись с Коровьевым, который вышел, чтобы открыть им дверь. Казалось, как и в прошлый раз, поездка пройдет в молчании, но на этот раз у Фагота, кажется, что-то наболело на душе, чем он непременно решил поделиться. — Замечательный Мастер, вот скажите, пожалуйста, справедливо ли это, когда вы вместе с кем-то делаете огромную работу, — ежегодно, прошу заметить! — и у каждого есть свои обязанности, но вот один решает вдруг, ни с того ни с сего, поменять свои обязанности. Понимаете? — Боюсь, что нет, — ответил Мастер растерянно. Он подался вперед, чтобы услышать Коровьева лучше, который в это время был за рулем, но едва следил за дорогой, постоянно оборачиваясь на пассажира. — Нечего донимать нашего гостя своей болтовней! — раздраженно бросил Воланд. — Ничего, мессир, мне правда интересно в чем проблема. — Мастер обернулся к профессору, поймав его грозный взгляд, на этот раз направленный на него самого. Писатель не успел понять причину недовольства им мужчины — то ли тот был не доволен вновь слетевшим с его уст «мессиром», то ли, что он вообще участвует в «болтовне» его свиты, — потому что Фагот снова пустился в разглагольствования. — Вот видите! На земле, как говориться, не без добрых людей. Я говорю, что этот чертов кот взялся за приглашения! А это всегда была моя обязанность. Я говорю ему, что у него усы еще не выросли приглашения рассылать, но тот ни в какую! И что прикажите делать? Я на него с кулаками, а он под кровать прячется! Воланд беззлобно, тихо и коротко рассмеялся, глядя на недоуменное лицо Мастера, которое его рассмешило. — Nun? Sehen Sie? Ist es gelungen, die Probleme der teuflischen Kanzlei zu verstehen? — спросил он, все еще улыбаясь. — Оставьте Кесарю кесарево, а сами лучше думайте о романе, mein Freund. — Вы, безусловно, правы, профессор. — Мастер откинулся обратно на кожаное сиденье, продолжая чувствовать на себе пристальный взгляд разноцветных глаз. — Это было глупо с моей стороны — выслушать чужую проблему. — Он сам не знал съязвил или нет. Воланд ничего ему не ответил и отвернулся к окну. Его лицо приобрело такое выражение, которое свидетельствует о напряженной умственной работе. Мастер часто замечал его таким, когда вдруг их разговор стихал или, когда Воланд просто сидел рядом, наблюдая за его работой над романом, одновременно в мыслях прибывая где-то очень далеко. Писатель долго всматривался в морщины этого уже немолодого человеческого обличья, которому, безусловно, было сотни лет. Он выдумал его. Не мог не выдумать. Выдумал, как дети выдумывают своих мужей и жен. Выдумал, потому что Воланд был именно таким, каким Мастер хотел бы, чтобы был человек, который бы принес в его жизнь покой и защиту. Потому что иначе он бы так отчаянно не хотел всегда быть подле него, никогда не быть покинутым им.***
Автомобиль приехал на Большую Садовую. Мастер сразу же догадался, куда именно привез его Воланд. Они вошли в парадную, поднялись по лестнице на последний этаж и вошли в дверь под номером «50». Квартира была освещена лишь свечами, от чего света в ней почти и не было. Воланд уверенными шагами прошел вглубь коридора, скрываясь где-то в одной из комнат, а Мастеру ничего не оставалось, кроме как увязаться за Коровьевым. — Могу Вам предложить чай? Или, может быть, кофэ? — Нет, благодарю. — Прошу, господин Мастер, не стесняйтесь, проходите. Уж простите за свет. Мессир ужасно не любит электричество. Проходите, проходите! Мессир скоро Вас примет. Ему только нужно уладить кое-какие дела. Писатель неуверенно прошел вперед, едва замечая в темноте тумбочки, столики и кресла, чтобы не собрать все их углы. Он зашел в первую попавшуюся открытую дверь, за которой оказалась просторная гостиная, которая была освещена на порядок лучше прихожей. Окно было открыто настежь, позволяя ветру колыхать тонкую тюль. Единственным источником звука, который был так знаком писателю, была пишущая машинка. Мастер окинул комнату взглядом, чтобы найти в дальнем углу огромного кота, сидящего за небольшим круглым столом, в маленьких очках, что-то печатающего. Рядом с ним стоял графин с прозрачной жидкостью и пустая рюмка из хрусталя. Кот его заметил и сказал, не отрываясь от своего занятия: — Приветствую, месье Мастер! — Бегемот? — вырвалось у мужчины, узнавшего кота из собственного романа. — Он самый. Не желаете выпить? Мастер не успел ничего ответить, потому что вдруг рядом раздался возмущенный крик Коровьева: — Опять ты пишешь! Все пишешь и пишешь, наглый кот! Я говорил тебе не писать! — Бегемот ничего не отвечал. — Да ведь у тебя же лапы! Как ты можешь что-то писать? — Потому и печатаю на машинке, что лапы, — важно ответил кот. — Скажите Вы ему, господин Мастер, что не кошачьих это лап дело. У меня все-таки почерк! Ведь почерком лучше, чем какой-то там машинкой. — У тебя почерк корявый! — ответил Бегемот, не давая Мастеру ответить. — Да ведь мессир оттаскает тебя за шкуру твою вшивую за такое уродство! Кот сразу ощетинился, усы его выступили вперёд. Он возмущённо ответил: — Попрошу Вас! У кого это блохи?! Я воспитанный и чистоплотный кот, а не какой-то там с улицы! Возможно, их перепалка продолжалась бы ещё долго, если бы в гостиную не зашёл грузный мужчина с торчащим из рта клыком. — Мессир ожидает Вас, месье Мастер, — сказал он низким, хриплым голосом. Мужчина проследовал за, по всей видимости, ещё одним членом свиты, удивляюсь только тому, что все откуда-то знают, кто он такой. Спальня (а это была именно спальня, судя по большой кровати из орнаментированного дерева с красным балдахином) мессира находилась в самом конце длинного коридора. Когда Мастер переступил её порог, то сильно удивился, так как за окном уже занимался рассвет, но только что в гостиной небо было ещё темно-синим, почти цвета индиго. И свет в комнате был необычным, лучами выхватывающий части интерьера, напомнил вдруг ему ранний, утренний, церковный свет. Ему в нос ударил запах розового масла. Здесь окна тоже были открыты нараспашку. Хозяин же спальни и Тьмы сидел в кресле возле незажженного камина, одетый в одну белую сорочку, спадающую до его худых, жилистых бёдер. Одну ногу он вытянул вперед, а другая, рядом с которой сидела худая, светловолосая женщина в черном, была согнута. Мастеру не было видно с того места, где он стоял, но он догадывался, что роль женщины здесь производить какие-то манипуляции над коленом. Не зная куда деть глаза, он вдруг задержался на икрах мужчины, обтянутых кожаным ремешком-подтяжками и высокими черными носками. Они настолько заворожили его, что Мастер сам не заметил на себе чужой пристальный взгляд. — Вы голодны, lieber Freund? — спросил вдруг Воланд. Писатель заставил себя смотреть в разноцветные глаза вопрошающего. — Совсем нет, профессор. — Правильно. Не принимайте пищу со стола нечисти, иначе сами окажитесь в мире мёртвых. Но ведь Вы уже одной ногой в нём, не так ли? Мастер пожал плечами. — Вы правы. Ведь я и сам почти мертвец. Значит и отобедать у Вас могу. В таком случае, Вы мой проводник? Воланд усмехнулся и выразительно кивнул. — Ни к чему церемониться. Гелла приготовит Ваше любимое, — Он кивнул на женщину в черном. Та обернулась и улыбнулась ему. Мастер увидел ее бледное лицо, ярко-красные губы и такие же красные глаза, но не ужаснулся увиденному, а улыбнулся в ответ. Гелла поднялась с колен и вышла из спальни, видимо отправившись готовить то самое «любимое», которое всем известно оттуда же, откуда известен сам писатель. Только теперь Мастер увидел баночку с кремом, стоящую у ног Воланда. Видимо Гелла втирала крем в колено своего мессира. Вдруг в голове писателя возникла неожиданная идея, которую он решил сразу же воплотить. Подойдя ближе к князю Тьмы, он сказал: — Позвольте мне, — намекая на колено. Воланд вскинул брови в удивлении на мгновение, но благоволительно махнул ему рукой и придвинул к нему ногу. Мастер опустился на колени и зачерпнул два пальца в обжигающий как лава, крем. Он старался не подавать виду, что ему больно и коснулся гладкой кожи мужчины, аккуратно и нежно начав втирать мазь, от которой пахло какими-то незнакомыми травами. — Вы всегда держите при себе трость, но я бы никогда не подумал, что у Вас больное колено, — тихо сказал писатель, не отрывая взгляда от появляющихся и исчезающих кругов жирного крема. Воланд пристально посмотрел на него сверху вниз из-под ресниц. Его губ коснулась едва заметная, теплая улыбка. — Старые бабкины средства, — сказал он. Мастер подумал, что для такого древнего существа подходят только такие же древние примочки. — Sagen Sie es mir, lieber Meister, — продолжил Воланд. — Verstehen Sie, warum ich Sie hierher gebracht habe? — Wenn Sie Ihrer Metapher folgen, möchten Sie mich der Welt der Toten vorstellen, zu der ich bald gehören werde. — И как Вы находите мою свиту? Присмотритесь к ним, ведь Вам с ними сосуществовать целую вечность, а то и больше. — Я знаю, что не заслуживаю Света, мессир. Ни своей жизнью, ни своим романом. — Своим романом Вы заслужили покой, — тихо сказал Воланд, пытаясь заглянуть в лицо Мастера, которое пряталось от него, наклоненное к больному колену. Дьявол потянулся и костяшками пальцев поднял голову человека за подбородок, вынуждая того взглянуть на него. Он с любопытством изучал пока еще смертное лицо, словно желая что-то найти за ним. — А знаете ли Вы, почему мне не нравится, когда Вы зовете меня так? — Ich weiß nicht, — ответил Мастер по-немецки, потому что от такого пристального и прожигающего взгляда вдруг забыл родной язык. Во рту у него пересохло, и все внутренности как-то сжались и переплелись в один большой узел. — Ведь Ваше имя, данное Вам Вами же, имеет тоже значение, с каким Вы сейчас обратились ко мне. — Messire… Meister… — задумчиво пробовал на языке эти два обращения писатель. — Master… Мастер — господин. — Воланд кивнул. — Я никак не господин. — А я никак не мастер. Пальцы Мастера отпрянули от холодного колена Воланда, как будто он наткнулся не на гладкую кожу, а на острые шипы. Профессор тоже убрал свою руку от его лица, откидываясь на спинку кресла. Человек уже открыл рот, чтобы сказать, что Сатане не пристало так высоко ценить людей, особенно одного конкретного, как всю эту мизансцену прервала толпа из трех человекоподобных существ и кота, ворвавшихся разом в спальню. Гелла вкатила тележку с «ранним завтраком» для Мастера, а вот зачем явились остальные было непонятно. Пока свита одновременно докладывала что-то своему мессиру, Гелла посадила Мастера за небольшой круглый столик возле окна и поставила перед ним селедку, маринованную в молоке, с грибами и свежим огурцом, нарезку ветчины, вареную картошку, корзинку черного хлеба и рюмку водки. Действительно, то, что очень любил Мастер и не мог себе позволить с того дня, как случилась Трагедия. Он придвинулся ближе, чтобы приступить к еде, как вдруг стул напротив него кто-то отодвинул. Писатель краем глаза уловил лишь большой перстень на бледной руке, но уже догадался, кто именно решил составить ему компанию за столом. Мастер сел прямее, ожидая, когда и Воланду поднесут еду, но Гелла поднесла ему лишь стакан с красным вином. — Прошу Вас, наслаждайтесь трапезой. — Профессор позволительно махнул рукой и отпил вина, не сводя разноцветных глаз с лица Мастера. Свита как испарилась, и в спальне остались только они вдвоем. — Мне известно как вам важно насыщение тела. Настолько важно, что вы — люди, превратили это в культ. — Еда — это жизнь, господин Воланд. — Сатана улыбнулся ему, поощряя такое обращение. — Пожалуй, этот закон будет древнее Вас. — И правда, — Кривая улыбка мужчины стала шире, искреннее. Мастер принялся за свою порцию. Он не помнил, когда последний раз ел так вкусно и с таким удовольствием, как теперь — в гостях у Дьявола. Водка тоже отправилась прямо в пищевод, но она не дала опьянения, а лишь приятное спокойствие. — Sind Sie sauer auf mich, weil ich nicht schreibe? — спросил Мастер, глядя на черный камень кольца Воланда. — Glauben Sie, dass ich «vor dem Tod atme»? Erfülle ich meinen Teil des Vertrags nicht? Воланд не отвечал, изучающе всматриваясь в лицо напротив. Затем он откинулся на спинку стула и сказал: — Ich bin wegen Ihres Romans hier, lieber Meister. Dieser Roman hat mich angerufen. Ich kann nicht gehen, habe ich Ihnen gesagt. IIch wurde geschickt, um sicherzustellen, dass Sie es beenden. Und der Rest liegt nicht in meiner Autorität. — Я смешал вам все карты пресловутой человеческой волей. — Мастер грустно усмехнулся. Воланд кивнул, опуская взгляд. — Sie würden gehen, aber ich wollte nicht, dass Sie gehen. — Was ist der Teufel für Sie? — Его лицо скривилось. — Wozu brauchen Sie meine Roman? — Их взгляды вновь нашли друг друга. Воланд не отвечал, но ответ был не нужен. — Не думайте, пожалуйста, что я захотел бессмертия. Я ведь даже не знаю на кой черт я здесь, в этой эпохе, в этом Богом забытом трамвае. — Чтобы Вы написали этот роман. Это как-то ударило Мастера, несмотря на то, что сказанное Воландом не было для него неожиданностью. Он догадывался. Они все догадывались. Но иметь подтверждение почти из первых рук было совсем уж обессиливающее. Писатель достал из внутреннего кармана пиджака портмоне и закурил. — Один мой друг сказал, что поэзия — это власть. Власть, потому что за нее убивают, — сказал он, выпуская с табачным дымом слова из своей головы в мир, вот только они не растворились в воздухе вместе с ним. — Это гораздо больше, чем власть. Власть уходит, — поэзия остаётся. Поэзия — это истина. — Это слишком большая ноша. — Но она Ваша. — Воланд наклонил голову к плечу и вдруг потянулся вперед, приближаясь к Мастеру лицом, которое теперь находилось в дымке его сигарет. — И Вы боитесь ее нести дальше. Страх выжигает душу, mein lieber Meister. Он ничего не оставляет после себя. Самое лучшее, что можно сделать с ним — превратить его в гнев. Но в праведный гнев. — Мужчина направил указательный палец на лицо смертного. — Гнев Агнца? — Как угодно. — Воланд спрятал руки в сгибах локтя и поддался еще ближе. Теперь их лица находились на расстоянии одного дыхания. — Я могу помочь Вам. Забрать Ваш страх. Вы ведь боитесь. Страх парализует, а вот гнев — заставляет действовать. Мастер посмотрел на своего покровителя красными, сухими глазами. Он опустил руки, отложив приборы, на что вдруг был прерван: — Nein nein! Du musst alles essen. Ansonsten ist es einfach unhöflich. — Воланд вдруг взял оставленную гостем вилку, наколол на нее кусочек ветчины, и поднес ее к изумленному рту. Улыбка исчезла с бледного европейского лица. Взгляд зеленого и черного глаз, словно коготь, еще крепче впился в лицо Мастера. Светло-голубые глаза смотрели в ответ. После заминки, которая длилась не дольше пары секунд, но ощущалась как часы, писатель приоткрыл рот, вызвав тем самым довольную, почти радостную, улыбку Сатаны. Кусок ветчины отправился в жаркий, розовый, человеческий рот. — Wunderbar! — Воланд вернул вилку в растерянную руку, сжав ее своей холодной ладонью на мгновение. Когда посуда на столе осталась пустой, Воланд с таким сытым видом, как будто бы съел все сам, откинулся на спинку стула и спросил, довольно прищурившись: — Теперь скажите мне: чего Вы боитесь? Мастер усмехнулся с грустной иронией, опустив взгляд. Лицо Воланда изменилось и он сказал беспокойно, с как будто бы искренним участием: — Неужели боитесь, что за Вами придут? Этого не будет, — Он взмахнул рукой, словно отмахнувшись от мухи. — Вы ведь теперь принадлежите мне, а щедрость не входит в число моих пороков. Вы не боялись их, когда начали писать роман. Мастер уверенно взглянул в разноцветные глаза: — Я их всех ненавижу. В тот день, когда Вы явились, когда я начал писать этот роман, я был на заседании МАССОЛИТа. Я ненавидел и писал. И я убил Берлиоза. — А! — Понимание ярко отразилось на лице Воланда. — Значит Вы боитесь той силы слова, что имеете. Неужели Вы хотите убить еще кого-то? — Я хотел. — Ну так и убейте! Делов-то! Взгляд Мастера помрачнел, лицо осунулось. — Я знаю, что должно быть дальше. Воланд внимательно посмотрел на него, его брови опустились, а рот превратился в тонкую прямую линию, и сказал: — «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город». — Мастер снова кивнул, а Воланд задумчиво сосредоточил взгляд на белой скатерти. После продолжительного молчания он сказал, придя к какому-то решению в голове. — Вы жалеете эпоху, в которой живете. Вы ещё слишком милосердны, mein Meister. Мы это исправим. В спальню вдруг вошел Бегемот, подошел к их столу и поднял свои большие лапы к мордочке, складывая их в лодочку, вынуждая Воланда низко наклониться и подставить ухо. Мастер не мог ничего со своего места разобрать, но лицо Сатаны вдруг изменилось и стало очень серьезным, озабоченным. Его взгляд метнулся к писателю на мгновение, что дало человеку понять, что объект беседы каким-то образом касался него. Вскоре кот почтительно поклонился и ушёл, провожаемый раздраженным взглядом своего хозяина. Мастер не решался ничего спросить, но Воланд сам вдруг сказал, снова откинувшись на спинке стула, окинув всю его фигуру холодным взглядом: — У Вас до ужаса любопытные склонности. Мастер непонимающе посмотрел в ответ. Воланд сжал губы, вытянув их чуть вперед. — Видите ли, lieber Meister, сегодня важная ночь. Бал ста королей, который проходит ежегодно. Именно подготовкой к нему занята моя бесполезная свита. Мы в поисках королевы бала, которая должна быть местной уроженкой, обладать королевской кровью, разумеется, но, самое важное — её имя должно быть Маргарита. Мастер подскочил на ноги, попутно свалив стул, на котором сидел. Он с ужасом смотрел в лицо напротив, которое нисколько не дрогнуло, выглядя все так же холодно. — Возьмите другую! — взмолился человек. — К глубочайшему нашему сожалению, другой Маргариты быть не может, — Уголок рта Воланда дернулся. Он протянул руку вперед, продолжив глухим голосом. — Прошу, сядьте. Ни к чему крушить хорошую мебель. — Месс-. Воланд! Прошу, кого угодно, только не её. — Мастер не послушал приказа и оперся на стол, с отчаянием заглядывая в бледное лицо. — Вам ведь всё подвластно, прошу Вас, прошу исполнить эту мою просьбу! — Вы предаете слишком большое значение моим способностям. Таков закон крови, который был писан не нами и не нам его нарушать. Мастер закусил губу и обессиленно сел на стул, который вдруг стоял как был. Он долго и напряженно думал, его взгляд потемнел. Свет коснулся его глаз, и сухие губы прошептали: — Моя бабка… — Was ist das? — ласково спросил Воланд, поддавшись вперед. — Мою бабку по линии матери звали Маргарита. Что, если… Немец покачал головой. — Das passt nirgendwohin. — Моя мать была дворянкой, двоюродной сестрой князя… Быть может, моя кровь сгодиться? — с надеждой спросил писатель. Воланд посмотрел на него странным взглядом. — Я никак не ожидал, что в этом городе могла существовать истинная любовь, — проговорил он с каменным лицом. Вдруг мужчина поддался ближе, сощурил глаза, наморщил лоб и быстро проговорил, мрачным голосом. — Представляете ли Вы на что соглашаетесь? — Имеет ли это значение? — Совершенно нет! — Воланд широко улыбнулся, с внутренним наслаждением. Он стукнул по паркету из ниоткуда взявшейся тростью, и в комнату вошла вся свита Сатаны. Профессор объявил о найденной королеве, вызвав тем самым удивленные ахи и восклицания, но время было на исходе, поэтому деваться было некуда. Мастер был объявлен королевой бала, что, безусловно, добавляло еще больше хлопот, особенно несчастной кошачьей голове. Последовали поздравления и энергичные рукопожатия с сердечными поцелуями. Даже Воланд похлопал, как хлопают актеры, выходя на поклон ликующей публике.***
Мастеру было велено быть готовым ровно в половине одиннадцатого ночи, а затем Коровьев отвез его обратно на Мансуровскую. В своем подвальчике, чтобы занять чем-то мысли, писатель попробовал вернуться к рукописи, промучился с ней пару часов пока не заболела голова, и вернулся к своему «Пилату», которого всего пару месяцев назад сняли с показа. Он перечитывал пьесу, вызывая в воображении пальмы, нестерпимую жару и вездесущий песок. Весь день мужчина провел в беспокойном состоянии, выкуривая сигарету за сигаретой. В голове рождались новые сцены для романа, но перенести их на бумагу он не решался. Так прошло время до пятнадцати минут одиннадцатого. Мастер переоделся в самый приличный костюм, что у него был и стал ждать. Через несколько минут в калитку постучались — за ним приехал черный «Линкольн», который увез его сначала по земле, а затем по небу. Через короткое время они оказались в неизвестном, темном месте, в котором совсем ничего не было видно. Казалось, ни один луч света не мог проникнуть сюда. Мастер не мог различить во тьме даже собственные руки. Он услышал, как Коровьев вышел из машины и открыл пассажирскую дверь. — Вот и всё, Ваше Величество, мы на месте, — высоким голосом проговорил он. — Прошу Вашу руку. Мастер протянул руку и наткнулся на другую, которая вывела его из автомобиля. Вдруг вдалеке показался маленький огонек, который стремительно приближался. Вскоре стало понятно, что это идет Бегемот с семиконечным, хрустальным подсвечником в лапе. — Ну ты и черепаха, а не кот! — возмутился Коровьев. — Чего так долго? Бегемот ничего не ответил, вместо этого обратив свое внимание на Мастера. Он почтительно поклонился ему и сказал: — Ваше Превосходительство, прошу пройти за мной. Они пошли, петляя, словно по коридорам, но человек не чувствовал ни стен, ни каких-то других препятствий. Шли они до тех пор, пока Мастер не увидел в темноте собственное отражение в большом зеркале, окаймленное золотой рамой. — К сожалению, Ваш костюм никак не подходит для сегодняшнего торжества. Непременно нужно сменить, — сказал кот. Мастер послушался и снял с себя костюм. Он лишь замешкался, когда его попросили снять и нижнее белье тоже, но все же он сделал так, как его просили и остался полностью обнаженным. Вдруг позади него появилась также полностью обнаженная Гелла, которая держала что-то сияющее в руках. Она поприветствовала Мастера поклоном, накинула на его тело полу-прозрачное платье, затем черный, тяжелый бархатный плащ на золотой цепи. Бегемот надел на его ноги сияющие во тьме туфли, украшенные алмазами, а Коровьев украсил голову королевы тяжелой короной в виде обруча, инкрустированной драгоценными камнями различных цветов. Мастер пораженно разглядывал себя в зеркале, которое выхватывало лишь часть, освященную свечами Бегемота, удивляясь тому, что действительно выглядит так, словно принадлежит к августейшей семье. Вдруг послышался глухой стук чьих-то каблуков, разносящийся, словно на многие километры вокруг. Мастер оборачивался в поисках источника звука, но он эхом разносился вокруг. Вдруг он почувствовал чужое присутствие, даже не гадая, кто это может быть, а вся остальная свита почтительно расступилась перед ним. Наконец свет свечей выхватил из темноты лицо Воланда. Мастер почтительно наклонил голову. Воланд же каким-то образом выглядел еще мрачнее, еще потустороннее и, вместе с тем, притягательнее. Он тепло улыбнулся. — Моя королева, Вы восхитительно выглядите, — сказал он, взяв в свою теплую, обнаженную руку ладонь писателя, и поцеловал ее. — Благодарю, — тихо ответил Мастер. — Однако же, осталась совсем крохотная малость, которая возникла в связи с последними… изменениями. Вы не обладаете именем Маргарита, хоть в Вашей крови и течет королевская кровь. Безусловно, Ваша бабка дала Вам отпечаток этого имени, но этого не достаточно. Нам придется потрудиться, чтобы Вы стали нашей королевой. Здесь нужен символ, который будет сильнее имени. — Что это за символ? — Самая малость — моя печать. Не успел Мастер удивиться, как Воланд с неожиданной бережностью обхватил руками его шею и с настойчивой силой (которая не стоила ему ни капли усилий) притянул мужчину к себе. Тонкие губы князя Тьмы оказались на губах писателя. Они соединились в поцелуе. Жар дыхания Воланда, его прикосновения и страсть, с которой он обрушил на него свой поцелуй, в мгновение прошибли Мастера насквозь, делая из него сплошной комок желания. Сатана кусал его губы, с легкостью проник языком во внутрь разомлевшего рта, забирая то, что принадлежало ему по праву. Вдруг поцелуй был разорван и Мастер увидел перед собой два разноцветных глаза. — Теперь, Вы — моя королева, — прошептал Воланд и широко, почти безумно, улыбнулся. Он выпрямился, сделал шаг и выставил руку в сторону, приглашая Мастера. Его Величество обвил руку вокруг плеча мужчины, не сводя с того взгляда, и они прошли вперед. С первым шагом Сатаны вдруг вспыхнул свет, и перед ними оказался огромных размеров мраморный зал. Король и королева взошли на пьедестал, а за ними последовала их свита. Стали прибывать гости. Коровьев подсказывал Мастеру, что ему нужно делать. — Ничему не удивляйтесь и ничего не бойтесь, — сказали губы Воланда шёпотом, вдруг оказавшись у самого его уха. По всему телу Мастера прошла будоражащая дрожь, но он заставлял себя смотреть прямо и сосредоточиться на своих обязанностях. Он не знал сколько прошло времени, сколько давно мертвых людей поцеловали его колено и руку, но все, что держало его в сознании было уверенное и непоколебимое тело его короля совсем рядом с ним. Наконец, когда все заняли свои места, Воланд, заняв трон, с удовольствием объявил: — Я представляю вам: милейший барон Майгель! Прошу Вас! Все внутри Мастера похолодело. В центр зала Коровьев вывел, озирающегося по сторонам, в смокинге и маленьких очках, барона Майгеля. Того самого, который «разоблачал» антисоветчину пьесы «Понтий Пилат». Мастер и барон посмотрели друг на друга. Страх, удивление и неверие смешались на лице старого мужчины, но он не посмел что-то сказать. Раздался неприятный звук, который вызывала пила, разрезающая череп в руках Азазелло. — Да, кстати! — продолжил Воланд, улыбаясь. — Herr Барон, разнеслись слухи о Вашей исключительной любознательности. Мало того, были обронены неопрятные слова: шпик, шпион, крыса, — Он выставил указательный палец. — И это не далее, чем через месяц приведет Вас к печальному концу. А раз так, мы избавим Вас от томительного ожидания. — Воланд вдруг обернулся к Мастеру. — Моя королева, — Он выставил руку и Азазелло вложил в нее револьвер, а король протянул его писателю. Мастер из последних сил заставил себя не отшатнуться от предложенного. Он с ужасом посмотрел в веселящиеся глаза короля. — Я обещал Вам избавить Вас от страха, — сказал тот. — Берите же. Его Величество, словно во сне, протянул руку и взял револьвер, чувствуя его холодный метал, который совсем скоро нагреется. Он обхватил рукоятку и положил указательный палец на курок. Снова посмотрел на Воланда. — Помните: ничего не бойтесь, моя королева. Просто стреляйте, — Сатана сделал детский жест рукой, показывая выстрел. — Его все равно расстреляют через месяц. Пусть лучше это будете Вы. Мастер перевел взгляд на барона, мысленно уже примериваясь к расстоянию. Барон стоял далеко, он ведь мог и не попасть, потому что не стрелял со времен войны. Майгель совсем побледнел от ужаса, но вдруг сказал, трясущимися губами, смотря на когда-то своего товарища по МАССОЛИТу. — Вы! Скажите им! — Ваше Превосходительство, стреляйте, стреляйте! — послышался голос Бегемота. Превосходительство выставил руку вперед. Воланд не смотрел на барона, с удовольствием наблюдая за Мастером. — Прошу! — отчаянно воскликнул барон. — Что же это такое?! Помогите мне! Мастер вдруг почувствовал, как его волнение и страх переходят в чувство глубокой и кровной обиды. Он лишь сильнее сжал рукоять огнестрельного оружия и сделал шаг вперед. Его Величество осклабился, глаза его на мгновение отразили зеленый свет, и он выстрелил. Следует сказать, что выстрел вышел удивительно метким для такого расстояния. Пуля попала в мягкую шею, разрывая сонную артерию. Барон, все еще не веря своим глазам, медленно опустился на землю, пока кровь заливала его безукоризненный смокинг и наполняла под ним небольшое углубление. — Прекрасный выстрел! — воскликнул Бегемот. — Вот это глаз! — подхватил Коровьев. Король поднялся со своего места и, по истине королевским шагом, прошел к центру зала, где Азазелло наполнил для него кровью Майгеля череп. Мастер следовал за ним. — Господа! — объявил Воланд, обращаясь к гостям. — Ваше здоровье! — Он сделал круг черепом, ублажая гостей, и повернулся к королеве. Не сводя с него глаз, король сделал глоток крови барона, а затем протянул череп Мастеру. — Пей, — мягко приказал он и поднес кровь к его губам. Смотря в разноцветные глаза Воланда, Мастер сделал глоток, почувствовав на языке металлический привкус еще горячей крови. Вдруг все вокруг него закружилось и стало погружаться во мрак. Последнее, что помнил Мастер, это одобрительное лицо короля.***
Работа над романом пошла быстрее. Глава под названием «Великий бал у Сатаны» была закончена в одну ночь. Дальше оставалось за малым: раздать награды и наказание тем, кому полагается по их заслугам. И больше Мастер не боялся сжечь ненавистный им город. С последней строчкой, с последней точкой, в квартирке на Мансуровской появился Воланд. — Ваше Величество, — поприветствовал он. Мастер протянул ему рукопись. — Я выполнил свою часть сделки, — сказал он. — Ваш черёд её закончить. — За нами не заржавеет. Воланд взял в руки рукопись и жадным взглядом впился в название: «Мастер и Маргарита». Он свернул и убрал её во внутренний карман пиджака. Роман как будто исчез в нем. Затем немец попросил писателя подойти ближе. Они стояли друг напротив друга, меньше чем в полуметре друг от друга, и смотрели друг другу в глаза. Страх Мастер больше не испытывал. — Wir sehen uns, lieber Meister, auf der anderen Seite. — Воланд поднес большой палец ко рту, надкусил его своим клыком, а затем дважды мазнул им между бровями человека, рисуя перевернутый крест. В миг глаза Мастера закрылись, лицо стало мертвенно-бледным, и он упал бы, если бы не сильные руки Сатаны, подхватившие его.***
Мастер проснулся в уже знакомой ему спальне, на знакомой кровати, под приятным пуховым одеялом. Шторы на окнах были задернуты, но вокруг кровати — на полу и столах, стояло множество свечей. Острая боль пронзила висок когда-то человека, все тело прошиб озноб, живот скрутило страшной судорогой, а каждый вздох давался с болью тысяч осколков в легких. Мастер попытался закричать, но это приносило ему страшную боль, от чего он мог лишь беспомощно скулить. Вдруг рядом с ним появилась фигура в фиолетовом костюме. Кровать прогнулась под его тяжестью. Холодная, спасительная рука коснулась потного лба, принося с собой мимолетное облегчение. Мастер льнул к ней, как ребенок к груди матери. Воланд что-то мягко сказал на незнакомом ему языке. — Что п-происходит… со мной? — с огромным усилием спросил писатель. — Вы просто умираете, — ответил Воланд с нежностью в голосе. — Разве я уже не умер? — Нет, ещё нет. Человеческое в Вас сопротивляется. Переход в этот мир очень тяжёл. Никто не делал этого сотни лет. — Так убейте же меня! - горячо и отчаянно прошептал Мастер. Воланд покачал головой. — Это только Ваш путь. Агония длилась вечность, по ощущениям Мастера. Свита сменяла друг друга, чтобы менять ему примочки и считать пульс, который с каждым часом становился все медленнее. В какой-то момент писатель начал задыхаться, словно в его легких была вода. Он стал кричать. — Отрекаюсь! — крикнул Мастер в агонии истерзанными, потрескавшимися губами. — От Бога, от Дьявола, от ненавистного романа! Вдруг в комнате вновь появился Воланд. Он был в черном и нависал над писателем, словно Черный человек есенинских стихов, забытых Мастером в его агонии. Сатана смотрел на него мрачным взглядом. — От всего отрекаюсь, только дайте мне револьвер! Преодолевая невероятную боль в голове, словно кто-то вонзил нож в его висок и крутил им, не переставая, Мастер открыл глаза, чтобы встретить взгляд своего хозяина. — Отрекаюсь от Вас… Моего творения… — обессиленно прошептал он. Воланд нисколько не изменился в лице, поддался вперед и закрыл ладонью веки писателя, насылая на него спасительный сон.***
Кот сидел на полу, перед креслом мессира, внимательно разглядывая в маленький театральный бинокль фигуры на шахматной доске рядом с ним. Его хвост крутился из стороны в сторону. Воланд и Бегемот играли партию. Хозяин смотрел куда-то в сторону, мыслями прибывая где-то далеко. — Что, если он не справится, мессир? — спросил вдруг кот. — В таком случае мы отправим его туда же, куда и всех остальных, — ответил Воланд равнодушно. — Слон е3, — сказал он, едва взглянув на доску. Кошачья лапка переставила черного слона. — Очень жаль, если так! Я надеялся поиграть с ним в партейку. Бегемот посмотрел на своего хозяина и вдруг понял, что сказал что-то не то. Губы мессира недовольно сжались, но недовольство это было вызвано не котом. — Гелла говорит, что он выкарабкается, — как-то глухо и неуверенно сказал мохнатый. — Кровь ведь на то и кровь. Мастер нам всем понравился. Воланд как-то странно посмотрел на него, но ничего не сказал. Партия продолжилась. Как раз, когда Бегемоту удалось стащить с доски черную ладью, раздался душераздирающий крик настолько нечеловеческий, что шерсть у четырехлапого встала дыбом по всему тельцу. Воланд не подал вид, что вообще что-то услышал, пока в комнату не вбежала Гелла. — Пора, мессир! — взволнованно объявила она. Сатана обернулся к ней так, словно всё это время ждал только этих слов. Он поднялся с кресла, смахнув носком туфли шахматную доску под неодобрительный вздох кота, и направился прочь из гостиной прямо в свою спальню, где на постели метался бледный как смерть Мастер. Гелла подала мессиру красное яблоко и небольшой нож. Острое лезвие отсекло небольшой кусочек плода. Воланд подошёл к изголовью кровати и склонился над умирающим. — Руку, дайте мне Вашу руку, — вдруг прошептал Мастер, выплывая из бесконечного омута. Князь удивился, но отдал вампирше нож и протянул освободившуюся руку писателю. Тот бережно взял её в свою и поцеловал так благоговейно, как целуют иконы в церкви. — Они узнают? — спрашивал Мастер, глядя своими выцветшими голубыми глазами на Воланда. — Узнают, — ответил тот и поднес ко рту писателя кусочек яблока. — А теперь съешьте, Вам станет легче. — Они должны знать… Мастер открыл рот, и Воланд положил кусочек ему на язык. Обессиленные челюсти заработали, и по горлу мужчины побежал невероятный, живительной силы сок. Его губы снова разомкнулись, прося ещё. Сатана кормил его — кусочек за кусочком, пока от яблока не остались лишь семечки, которые он отдал Гелле. — Вот так, — прошептал Воланд. — Вот так, всё хорошо. Alles ist in Ordnung, mein geliebter Meister. Jetzt ist alles in Ordnung. Теперь действительно стало хорошо. Мастер почувствовал, как его тело становится невероятно лёгким, а боль постепенно отступала, становясь воспоминанием. Сердце сделало свой последний удар. Тяжелые веки опустились на сухие глаза. Розовый цвет вернулся к щекам, лицо мужчины помолодело и исчезли следы многолетних страданий, лишений и страха. Сила возвращалась в это тело. Воланд наклонился ближе к Мастеру и поцеловал его розовые губы, бережно обхватив мёртвое лицо, которое и при жизни давно не выглядело таким живым. — Et haec de Maiestate, — прошептал Сатана, и ярко-голубые глаза распахнулись. Конец