Ш-ш-шипение чувств

– Чимина, радость моя, я весь внимание и в дальнейшем очень рассчитываю на твое, – обворожительно-сексуальные, бархатно-мурлыкающие нотки проскальзывают в низком голосе Юнги, и сам он, уже прилично заведенный в предвкушении чудесной ночи и заинтригованный просьбой Чимина, входит в небольшую гостиную. Где его ждет муж. Тишина в комнате – гуще и плотнее мрака за окном. Где его должен ждать муж. Тишина может звучать страшнее самого жуткого вопля. Где его никто не ждет… Юнги оглядывается, окликая в мгновение охрипшим голосом тихо-тихо: – Чимин… Понимая вдруг ужасающе-ясно, остро-отчетливо, что не дождется ответа. Возможно, никогда больше не дождется. Ответа. Он не верит ни секунды, но мерзкие слова живут внутри сами по себе, пульсируют, бьют каждой буквой. Рвут сосуды, режут вены, артерии разрывают. Кровь не горячими, но ледяными мощными струями бьет изнутри в ладони и ступни, в лицо и солнечное сплетение. И сердце остервенело ломает ребра и грудную клетку. И протяжно, на одной ноте, тонкой, безнадежно-прямой, как линия смерти на кардиомониторе, звучит внутри дурацкая музыка бамбуковой флейты. Он уши на секунды закрывает изо всех сил ладонями, выбегает на террасу: – Чимин! Чимин! Чимин! Кричит изо всех сил, но густой тягучий мрак, кажется, заглушает и сжирает слова. Да они ведь все равно остались бы без ответа. Юнги сбегает по лестнице и в неярком свет фонаря, что освещает небольшой участок перед бунгало, в нескольких метрах от эбенового дерева замечает в траве тускло-золотое и неярко-белое. Кожаный чокер, сохранивший тепло недавнего прикосновения маленькой ладони мужа и его едва слышный липовый аромат. – Чи-и-имин! – бесполезный крик бессилия, ярости и злобы, который не может сдержать альфа, вновь мгновенно проглатывает липкая тьма. Юнги слышит легкий шорох у забора, свист мощно рассекаемого воздуха, и к нему несется огромный пятнистый гепард, но тут же и пропадает в плотном белом, золотом искрящем облаке. Хосок, обнаженный полностью, встает перед альфой: – Ты кричал так, что не было времени думать о приличиях, ни о чем не было времени думать, – рычит, накидывая на бедра полотенце, которое висит на одном из плетеных кресел в садике. – Мы ушли от вас полчаса назад. Я понимаю, что случилось. Расскажешь, как? – Десять минут назад я попросил Чимина подождать меня в гостиной, а сам вышел в туалет, – голос Юнги накален до предела тщетно скрываемой болью. – Муж хотел рассказать мне что-то важное, но непременно у эбенового дерева. Черт… Все было так хорошо… Я забыл совсем, что он еще в Сеуле хотел поделиться чем-то… Я на пару минут отлучился, а когда вернулся в гостиную, омеги уже не было. А недалеко от дерева, – протянул Хосоку дорогую полоску кожи, – я нашел его украшение… Альфа касается осторожно, вздыхает, а потом невольно тихонько усмехается: – У вас тоже… Только намного красивее… – Хоби, Юнги, – негромко окликает Сокджин, стоящий с одеждой мужа и небольшим кожаным рюкзаком у запертой калитки. – Чимин, ясно, как день омегаверсный, обратился там, где ты нашел чокер, – порыкивает Хосок, пока Мин открывает калитку, впуская Джина. – Да вот ведь и одежда его поодаль, – за искусственным спокойствием Юнги прячет боль и страх, но голос звучит, как натянутая струна. Ударь по ней сильнее неосторожным словом – и альфа не то в истерику сорвется, не то начнет колотить всё и вся без разбору. – Какие версии, Юнги? – Версии? Единственная возможная. И абсолютно невозможная. Тот долбанный заклинатель змей! Чимин обратился против воли под его дудку. И то, что я потом увидел на площади, и то, что ты рассказал мне об этом недовраче, не даёт, кажется, думать иначе! И вместе с тем разбивает эту версию в пух и прах. Ну, посуди сам, надо быть полным безумцем, чтобы украсть Чимина. Ведь заклинатель не может не понимать, что будет первым, если не единственным подозреваемым! И я сказал ему тогда, что если он хоть пальцем тронет моего мужа… И про отметины объяснил. И он отступил. Сразу же… Как можно его подозревать? Как вообще найти его? Кто бы ни украл Чимина, у него хватит времени, чтобы… Чтобы причинить вред… – Юнги-хен, отец, – маленький гибрид заходит в калитку, держа в руках небольшой кусочек переливчатой бирюзово-голубой ткани. – Гук, – Джин на руки подхватывает. – Что ты делаешь тут? Почему ты не спишь? Что это? – Я не спал, потому что мы с Тэ переписывались. Я слышал, как Юнги-хен звал Чимина. Не звал, кричал просто… А потом видел, как обернулся и прыгнул через забор отец… А потом ты, папа, собирал вещи и рюкзак отца. А этот кусочек ткани я сейчас нашел около вашего забора, Юнги-хен… Он зацепился за железку внизу, у самой земли… Я взял на всякий случай. А Чимин? Он… С ним все… Хорошо? Юнги улыбнулся через силу, взглянул на необычный переливчатый материал. Задумался. Вздрогнул, широко открыл глаза: – Туника из похожей ткани была у этого проклятого заклинателя тогда, на площади. Значит, это он украл Чимина? И его дурацкая флейта… В тот день, когда все произошло… Омега спал уже, а я только собирался ложиться. Я услышал звук флейты. Подумал, показалось… Да точно ли показалось? Хосок после этих слов погружается в облачко, и вот уже гепард подходит к Гуку, обнюхивает долго, тщательно кусочек ткани, что держит в руках его сын. И обращается вновь, кажется, очень расстроенный: – На этом материале никаких вообще запахов, кроме аромата Гука. Я бы подумал, что ткань подбросили сюда специально. Вот только зачем? Чтобы подставить Багуса? Создать проблем тем, кто будет искать Чимина? – А Багус или кто-то другой? Как он мог узнать, где мы живем? Ведь он вернулся на площадь к своей тележке, к кобре, едва я растолковал ему, что к чему. – Юнги-хен, – кроличьи ушки Гука подрагивают, и носик-кнопка дергается, и сам он с трудом сдерживает слезы. – Я не рассказал кое-что. Я не думал, что это так важно. Это я виноват, что с Чимином случилась такая беда. Его, правда, украли? Омежка длинное нежное ушко прижимает к щеке, вытирает бегущие по ней капли. – Сынок, пожалуйста, – Сокджин говорит очень серьезно, но мягко и доброжелательно. – Если ты еще что-то знаешь – расскажи. Только ничего не придумывай, но и не умалчивай. Ты очень поможешь этим Чимину и Юнги-хену. Мин кивает головой, изо всех сил стараясь улыбнуться. – В тот день, Юнги-щи, когда вы принесли мне шоколадку и морковки, – Гук морщит губы, – я сидел на заборе и видел, как вы из Праны возвращались. А за вами шел дядька в белом. Мне показалось: он не хотел, чтобы его заметили. Бегал от дерева к дереву. А потом, когда вы зашли к себе, дядька постоял немного около вашего заборчика и дальше пошел. Отец, – Чонгук со страхом взглянул на Хосока, – я подумал вначале, что этот белый дядька следит за Чимином и Юнги-хеном. Но он ведь не вернулся назад, а направился к пляжу. Я решил, что он шел к океану, а в деревьях просто от жары прятался. Маленький Чонгук заплакал. – Это все из-за меня. Если бы я сразу рассказал… – Гуки, – Юнги подошел, опустился на колени, – хороший мой, ну, что ты. Ты не просто ни в чем не виноват, ты очень помог. А этот дядька в белом? Ты еще запомнил что-то? – Ну, – Гук задергал носом-кнопкой, – он довольно старый… – Старый? – удивленно спросил Юнги. – Ну, вот как вы и отец. И еще он все время чесал нос. У него там, может, прыщ? И он очень-очень худой. – Спасибо, малыш, – Юнги чуть усмехнулся, обнял крепко. – Отец, вы найдете Чимина? Вы поможете ему? Пожалуйста! – Чонгук оба длинных ушка прижал к мокрым щекам, заелозил по ним. – Мы постараемся, умница моя наблюдательная, – мягко сказал Хосок. – Юнги, нам с Джином нужно две минуты. Мин кивнул, подхватил на руки Чонгука, который доверчиво обвил теплыми лапками его шею, и отошел с ним в сторону. – Ты позвонишь Кадеку? – тихонько спросил Сокджин, протягивая мужу рюкзак. – Прямо сейчас. В Пране полицейских совсем немного. Тот, с которым неофициально, как турист, общался я, говорил об этом Густи с восторгом. Местные жители его чуть ли не святым считают. Он же лекарь, и змеи ему подчиняются, и иностранцы к нему за помощью ездят. Едва ли они захотят разочароваться в своем местном божке. Так что лучше заручусь поддержкой Кадека и его коллег. Да и «дядька в белом» немного путает карты. Скорее всего, это помощник или какой-то знакомый заклинателя. Но если нет – это сильно усложнит задачу, – Хосок поморщился, вздохнул тяжело. – В рюкзаке все твои документы и травматика, мало ли, на всякий случай, – Сокджин на мгновение прижался к губам мужа. – Очень люблю тебя. Гуки, пойдем, мой хороший. Омежка сполз с рук Юнги, пошарил в кармане шорт, выудил на свет маленький плотный пакетик, отдал альфе: – Передайте это Чимину от меня. Обещаете, Юнги-хен? Тот молча кивнул. Чонгук подошел к отцу: – Ты самый лучший полицейский. У тебя ведь все получится? У тебя все получится. 🐍🐍🐍 – Спасибо, Кадек, дружище. Тогда, если ты уверен в этом коллеге… Ваян его зовут? Отлично. Набери его прямо сейчас. Пусть альфа подготовит, на всякий случай, постановление на обыск, если этот лекарь выпендриваться начнет. И на временное задержание тоже, непременно. Понимаю, что время позднее. Но мы и так потеряли уже четверть часа на выяснение всех подробностей и выдвигаемся в Прану прямо сейчас. Нам еще надо узнать, в каком доме находится подозреваемый. Мне говорили местные, что целитель небеден и у него в Пране пара особняков. Пусть Ваян, пока мы доберемся до поселка, проверит оба адреса, если возможно, осторожно выяснит, по какому из них находится сейчас Багус. Но до моего прихода никаких действий... Нет, думаю, для начала мы справимся сами, да и твой коллега поможет. Не стоит приезжать. От Денпасара до Праны почти полсотни километров, а нам от бунгало всего один. Спасибо, Кадек. Да, я на связи все время... Хосок завершил разговор, телефон положил в рюкзак. – Сейчас главное понять, в каком из двух домов находится этот ушлепок. Будем надеяться, он не слинял никуда, и мы вернем Чимина, – Хосок глянул на Юнги, загорелые щеки которого покрывала сейчас мертвенная бледность. – Ты готов? – Подожди минуту, – Мин вздрогнул, вспомнив, очевидно, что-то очень важное, скрылся в бунгало и через минуту выбежал, сжимая в руках большой тетрапак. Хосок кивнул понимающе, подумал: «Небо, только бы успеть, только бы это молоко в самом деле пригодилось омеге». Сокджин, который стоит на руках со спящим Гуком в дверях своего бунгало, вздрагивает, видя как альфы проходят мимо. Сглатывая подкативший к горлу комок, просит Небо помочь своему мужу и Юнги найти омегу, а Чимину – дождаться их помощи. 🐍🐍🐍 Небольшой уютный особняк целителя расположен на самой окраине Праны, чуть поодаль от других домов. Багус проезжает мимо него, паркуя крохотный старый Опель в близлежащем леске, в полукилометре от особняка. Бережно забирает с пассажирского сиденья плотный мешок, в котором сейчас бьется изо всех сил кобра-перевертыш, и скорым шагом направляется к дому. Мадэ, немой помощник, открывает дверь в глухом заборе. – Машину в гаража не загонял? Худой, одетый сейчас в темные брюки и футболку бета, теребит нос руками. А после кивает, указывая на Toyota Agya, стоящую чуть поодаль от дома. – Отлично. И не надо. А террариум для нашей драгоценной кобры готов? – похлопал по мешку, который ходуном ходил в его руках. Еще один кивок. – Что ж, пара часов у нас есть. «Подставился» я, – едко хмыкает, – кажется, на первый взгляд, очевидно. Если, конечно, альфа запомнил, во что я был одет несколько дней назад. И, полагаю, этот наглец будет здесь, скорее всего, с полицией. Ему как минимум надо узнать, где я живу, так что он в участок отправится для начала. А пока объяснит всё… Пока наши растяпы-полицейские вникнут да соберутся… Зато и сразу убедятся, что я к исчезновению перевертыша не имею никакого отношения. А сейчас пойдем-ка, подготовим мальчика ко встрече с мужем. Последней… – усмехнулся едко, вновь проведя по мешку в руках. Двое направились в домик, стоящий позади особняка. Просторная комната, в нем располагавшаяся, словно соединяла религию, мифологию, магию и науку и служила Багусу чем-то наподобие молельни, лаборатории и операционной. По стенам были развешаны картины с изображением Шивы, Вишну, Брахмы, и повсюду стояли их бронзовые статуэтки в обрамлении цветочных гирлянд. Черные металлические фигурки королевских кобр, больших и маленьких, располагались в каждом углу просторного помещения и на подоконниках двух наглухо задернутых плотными шторами окон. Стеллажи и полки в комнате были уставленными колбами, мензурками, ретортами. Склянками с различными субстратами, порошками, мазями, жидкостями. На отдельном стеллаже располагались скальпели, ножи и ножницы, зажимы, пилы. Ближе к стене под встроенными в потолок люминесцентными лампами находился длинный узкий стол с желобом во всю длину в центре. Справа и слева от него – в начале, центре и конце – друг против друга были встроены плотные металлические полукруглые скобы на магнитах. Стоило соединить полукружия – и они накрепко смыкались над желобом, образуя полусферы. На рабочем столе целителя в большой банке, доверху наполненной прозрачной жидкостью, стояла та самая рептилия, что Юнги увидел на тележке целителя на площади Праны: кобра с раздутым капюшоном, выпученными глазами и чрезмерно высунутым изо рта языком. В нескольких небольших террариумах лежали, свернувшись в клубок, живые аспиды. На отдельном столе в окружении цветов стояла большая статуэтка бога врачевания и здоровья Дханвантари в сиреневого цвета головном уборе. В руках он держал черную кобру, на раздутом капюшоне которой были видны две фиолетовых отметины. Багус подошел к столику, сложил бутоном ладони, поклонился. – Змея с сиреневыми пятнами и всё исцеляющим ядом и сиреневый тюрбан, дающий мудрость, усиливающий дар врачевания, – подарки верховного бога Шивы богу здоровья Дханвантари. Сиреневый – цвет сансары, реинкарнации душ, а еще символ утешения и надежды. Врач и есть надежда и утешение. И волшебная кобра Дханвантари, что, несомненно, по воле самого бога здоровья и врачевания, реинкарнировала в мальчишку-перевертыша, попала именно в руки того, кто не просто поклоняется этому божеству, но почитает и продолжает его дело. Кобра-гибрид, побывавшая в умелых руках целителя, принесет много пользы страждущим… И денег. Очень. Много. Денег. Врачу. Надежда, радостное предвкушение переполняли сейчас душу Багуса, заставляли сердце биться чаще, змеей-улыбкой освещали смугловатое лицо. Густи подошел к небольшому сейфу, открыл его и извлек на свет бамбуковую флейту. Драгоценная во всех смыслах, но бесплатно доставшаяся ему много лет назад вещица, привезенная из Индии. Он тогда студентом был, только начал увлекаться нетрадиционной медициной и аспидами как источником лечения. В большой, затерянной в джунглях индийской деревне, он услышал тогда чудовищно-тоскливую, монотонную мелодию. И увидел, в какой необъяснимый ступор она вводила змею. Пока факир играл, его помощник закрывал ей глаза, открывал рот, хвост связал тугим узлом, капюшон развел руками, а потом легко, безо всяких усилий в цветастую плошку собрал прозрачный, желтоватый яд из острейших зубов. Кобра же все это время лишь раскачивалась монотонно, остекленевшим взглядом глядя на флейту в руках факира. Потом змею легко упрятали в плетеный сосуд, а факир-целитель смешал яд с какими-то травами и порошками, смазал огромный, страшный отек на неподвижной кисти молодого совсем мужчины, шепча и приговаривая что-то. Часа не прошло – отек пропал, рука обрела подвижность, а Густи окончательно уверовал в целительную силу яда, самих змей, магии и чудесной флейты. Совершенно ему необходимой. Он индийскому беде любые деньги предлагал за нее, а получил бесплатно. Правда, старый факир, маг, такой же целитель и почитатель Дханвантари, как и сам Багус, жизнью поплатился, отбивая свою флейту у Густи. И смерть от нее же принял. Балиец в висок изо всех сил ударил ею тощего старого факира, и этого хватило, чтобы его душа юркой змеей навсегда уползла из тела… А Багус под густым покровом ночи уехал незамеченным из деревни, потом из страны и всю жизнь отныне положил на алтарь Дханвантари. И что же. Бог отблагодарил его неслыханным подарком. Несколько дней назад Густи в священный ужас и непередаваемый восторг пришел, когда на звуки его волшебной флейты на площадь приползла кобра с фиолетовыми отметинами… Божественная кобра. 🐍🐍🐍 Заклинатель подошел к неподвижно лежащему сейчас на полу мешку, ослабил узел. Кофейного цвета аспид медленно, словно бы нехотя, показался из небольшого отверстия, замер, а потом исчез в глубине. – Выползай, выползай… – Густи перевернул мешок, и змея плюхнулась на деревянный гладкий пол. Несколько секунд она, переливаясь чешуей под яркими лампами, лежала без движения, и заклинатель приготовил уже железный тонкий прут, чтобы ударить, оглушить и сделать все, что планировал. Как вдруг кобра дернулась всем телом, погружаясь в легкое облачко и золотистые искры. Мгновения – и обнаженный полностью, невысокий, хрупкий, с обозначившимся небольшим животиком омега поднялся с пола, испуганно оглядываясь вокруг. Густи плохо стало. Он не ожидал этого, совсем не ожидал. Ему змея нужна, а не вот этот испуганный мальчишка. Красивый мальчишка… С двумя четкими фиолетовыми отметинами на крепкой длинной шее. Парень руки кладет на живот, отступает от растерянного факира, сразу ощущает на предплечьях хватку худых, но удивительно крепких рук. Помощник Густи, Мадэ, переглядывается с заклинателем, взглядом безмолвно спрашивая, как быть в этой непредвиденной совершенно ситуации. – Отпустите меня, – омега дергается изо всех сил, но бета держит сильно, пока заклинатель подходит быстро к небольшому шкафу, копается в нем и достает тонкую, крепкую веревку. Мадэ фиксирует руки Чимина, Густи связывает их за спиной в локтях и запястьях, больно впечатывая, виток за витком, гибкий шнур в кожу, пока омега отчаянно и бесполезно сопротивляется. А потом затихает, и только дышит прерывисто, и маленький кадык судорожно ходит под кожей. Густи пристально, с ног до головы оглядывает нагого парня, тянется руками к его шее. Пальцы замирают, а потом касаются с нажимом фиолетовой метки. Чимин пытается отстраниться, смотрит со страхом и отвращением, шипит: – Не смейте касаться метки моего мужа! И тут же сильный удар прилетает, рассекая нижнюю губу. У Чимина ноги подкашиваются, все тело подается назад и он, несомненно, упал бы на пол, но немой помощник Багуса по-прежнему держит перевертыша за предплечья мертвой хваткой, даже несмотря на то, что руки Чимина неподвижны. – Не богохульствуй, мальчишка. Не смей о божественном говорить, как о человеческом. Ты удостоен чести быть поцелованным самим Дханвантари. – Какой Дхан… Хан… Тари… О чем вы? Муж поставил мне эту метку много лет назад. Его природный аромат – лаванда, и отметины, когда зажили, стали цвета этого растения. Отпустите меня… – Не неси бред, мальчик, замолчи немедленно, не зли меня! Взгляды черных и серых глаз пересекается, сталкиваются, замирают. В тех и других – абсолютная уверенность в собственной правоте. А еще волнение. И страх. Уголья вдобавок прожигают такой яростью и злобой, что Чимин не выдерживает, опускает голову. – Обратись немедленно, омега! – Нет! Зачем?! Отпустите меня! Отпустите! Я никому ничего не скажу! Удар бессилия и ярости прилетает теперь уже по скуле Чимина, оставляя на ней багровый подтек. – Обернись. Ты и так никому ничего не расскажешь. – Нет. Зачем вам это? Отпустите меня, пока не поздно. Вас не тронет никто… Но если Юнги найдет меня… Юнги найдет меня, непременно! – отчаяние, что тщетно пытается скрыть в голосе омега, прорывается, выдавая неверие в собственные слова. Рука заклинателя касается маленького живота, надавливает сильно, больно. Чимин безуспешно пытается отстраниться: – Не трогай, урод! Не трогай! – Не трогать? Гхм… Держи его, Мадэ. Заклинатель лицо придвигает вплотную к лицу Чимина, смотрит внимательно, голову чуть отводит назад и в сторону, а потом отходит, взглядом скользя внимательно, липко по стройному телу, маленьким рукам и ногам, по паху. И снова придвигается близко, говорит медленно, холодно, словно размышляя: – Да ты ведь хорош собой, мальчик. А у меня давно никого не было… И к шее, к ароматической железе замершего сейчас в ужасе омеги приникает, вдыхает шумно. – Вы говорите, я поцелован богом, так разве может меня трогать человек? – Чимин сглатывает клейкий ком в горле, лихорадочно оглядываясь по сторонам, только сейчас замечая всю необычную, пугающую обстановку места, в которое он попал, понимая, что ему едва ли удастся вырваться отсюда самому. Он опускает голову, закусывая губы, пытаясь слезы сдержать: «Едва ли вообще удастся…» – Богом поцелована кобра, а наглый мальчишка… Вдобавок беременный… С ним я могу делать все, что захочу. Интересно будет попробовать… – Я… буду… буду… кричать… – Ага, вперед, – Густи заливисто смеется, за бравадой и уверенностью тоже скрывая страх. Он никак не мог предвидеть, что перевертыш успеет обернуться до того, как альфа оглушит его и займется всем, чем для начала планировал. А теперь времени остается все меньше. И если парень не перекинется, то не кобру, а беременного омегу придется заставить навсегда замолчать. Другого выхода просто нет. – Тебя не услышит никто и не найдет. Мы не в Пране, маленький упрямец. Я сейчас усыплю тебя, а потом сделаю с тобой все, что сочту нужным. И ты ведь достаточно хорош для того, чтобы моя фантазия расцвела буйным цветом. Но если обратишься, всего лишь… возьму яд у кобры Дханвантари. И, возможно, отпущу тебя. – У меня нет яда в зубах, там липовый мед, глюкоза и растительный белок. Я не просто гибрид, я биолог и знаю все о себе… А у вас здесь лаборатория какая-то и террариум… И… Если перекинусь… Как могу быть уверен, что со мной все хорошо будет?.. «А ты наивно полагаешь, что с тобой все будет хорошо, если останешься в человеческом облике?» – хмыкает про себя альфа. – Ты знаешь, маленький умник? Мед? Глюкоза? Ну так дай мне убедиться в этом самому, – подходит, кладет руку на живот омеги, ведет вниз, замирает у паха и опускается дальше, касаясь члена, – или… я урву сладость в другом месте. – Не трогай, не трогай меня, урод… – заполошно шепчет омега, ногой безуспешно стараясь пнуть отвратительного альфу, что пытается не просто сломать ему жизнь, а, кажется, и вовсе… Нет, Чимин не будет думать об этом. Хотя так тяжело сейчас надеяться и верить. Но Юнги найдет его, Хосок поможет. И Чимин непременно заберется еще в гнездо на эбеновом дереве, и будет громко довольно шипеть в нем. И альфа увидит свои потерянные вещи, и все поймет, и будет счастлив! А омега головой вниз свесится, обхватив толстую ветку хвостом, и заглянет в любимые глаза, и язычком коснется порозовевших щек… А потом будет наворачивать победные круги вокруг альфы, переливаясь, искря чешуей, капюшон расправив, шипя победно. Рука, что ложится на острый омежий подбородок, больно сдавливая и сильно задирая, возвращает Чимина в страшную реальность. Заклинатель смотрит сейчас на омегу, сияя. Глаза щурит и голосом, в котором яда и меда напополам, бьет: – Не согласен по-хорошему, ладно. У меня мало времени, иначе отымел бы тебя для начала, как следует, за твое упрямство, невежество и наглость. Не хочешь обращаться по доброй воле – не надо. Густи подходит к столу, на котором лежит одно из его главных сокровищ – старинная бамбуковая флейта. Никогда она не подводила его. Все змеи подчинялись и покорялись безоговорочно тоскливым, протяжным звукам, что извлекал из инструмента Багус, а до него старый индийские факир. И, наверное, его предшественники. Флейта, которая позволяла подчинять, покорять самых злобных, агрессивных змей. В тугой узел связывая их волю и тела. Этим зрелищем Густи поражал не только своих земляков и заезжих туристов, но таких же заклинателей и целителей. А еще тех, кто, как и Густи, поклонялся богу Дханвантари и его волшебной кобре, что в зубах и в теле не яд несла, но панацею. Заклинатель флейту зажимает в пальцах, подходит к Чимину, которому интуиция, обостренная сейчас до предела, до пика, кричит, что жизнь его и малыша в опасности, на волоске, в сантиметрах от пропасти. – Скажи мне, мальчик, – Багус говорит мягко, спокойно, доброжелательно, кажется, ласкает голосом, – ты впервые услышал звук моей флейты будучи человеком? Взгляд огромных черных глаз жжет, огнем опаляет больно. Чимин помимо воли, кажется, молча кивает и опускает голову. – Но ты не в человеческом обличье пришел на звук, змеёй приполз. Что же, ладно. Альфа флейту к губам подносит и Чимину кажется, что смертная тоска вместе с монотонным однообразным звуком заполняет не только всю просторную комнату, но под кожу заползает ядовитой змеей и опять оплетает шею, не давая дышать. Давит, душит, сжимает. Омега обращается всегда легко и безболезненно: густое белое облачко, золотистые искорки касаются мягко, нежно, ласково тела, и Чимин сам не замечает, как перекидывается. Но сейчас ему безумно больно. Он сопротивляется, чувствуя, как падают путы с рук, но звук-веревка давит, сжимает, скручивает все тело… Слезы наворачиваются на глаза и, кажется, застывают в них: «Ты не успел, любимый мой… Мы оба не успели…» Жидкое облачко, слабые искры окутывают омегу – на гладком деревянном полу, чуть раздув капюшон с фиолетовыми отметинами, едва-едва извивается кобра. Звуки прерываются, флейта резко, сильно опускается на плоскую голову, а потом еще раз – чуть пониже капюшона. Змея расслабляет кольца и остается полностью неподвижной. – На стол его, Мадэ. Достань настой церберы – он в сейфе, а бамбуковый уголь на верхней полке стеллажа, у самой стены. Сейчас мы успокоим нашу кобру да и уберем с ее тела все ненужное. 🐍🐍🐍 Юнги кажется: с тех пор, как он в последний раз увидел Чимина, прошло много-много часов. Они с Хосоком бегут на пределе возможностей, но безотчетный страх за омегу придает сил. Влетают в поселок, когда на телефон Чона приходит нужный адрес. Навигатор включен, и теперь двое петляют по Пране, и ноги то на твердый асфальт ступают, то в густую пыль маленьких закоулков погружаются, то в траву. «Чи-мин. Люб-лю. Дер-жись». Шаги и слова сливаются, повторяются и, кажется, нет конца пути, и слов других сейчас нет. Хосок пробегает уверенно еще несколько метров и тормозит у дороги, в паре десятков метров от которой виден забор и крыша особняка за ним. Смотрит в навигатор. – Это здесь? – Юнги до побеления сжимает костяшки пальцев. – Почти наверняка. Оба подходят к двери в заборе, справа от нее замечая изящную табличку с адресом. Чон набирает на мобильнике номер. – Ваян, доброй ночи. Да, он самый, Чон Хосок… Адрес такой-то... Это точно дом Густи Багуса? Нет, мы не будем ждать, но вы подъезжайте с постановлением. Если есть несколько толковых коллег, да таких, что не находятся под обаянием подозреваемого, пригласите и их. Мы просто обыск проведем быстрее… До встречи. Хосок заканчивает разговор, поворачивается к Юнги. Воздух около того накален напряжением, яростью, тревогой. И неконтролируемым, зашкаливающим страхом. Чон Хосоку и гепардом оборачиваться не надо, чтобы почувствовать этот запах. Он сжимает предплечья альфы руками, встряхивает… – Спокойно, никаких резких движений, ненужных слов и невзвешенных эмоций, как бы ни хотелось. Рука ложится на кнопку звонка плавно, налегает уверенно, но жмет недолго. Никакой внешней нервозности, никакого напряжения. Через минуту свет загорается на крыльце, и по периметру всего дома вспыхивают огни, освещая сад, гараж, несколько небольших, разбросанных по участку строений. Худой бета в черных брюках и футболке открывает дверь в заборе. – Господин Багус дома? – спрашивает Хосок. Бета переводит взгляд с одного визитера на другого, почесывая крыло носа, губы поджимает, кивает, ногтем при этом постукивая по циферблату часов. И движется медленно по направлению к особняку. Мин оставляет дверь в заборе открытой. Вместе с Хосоком они идут следом по усыпанной крупной галькой дорожке. Чуть левее от дома, около гаража, стоит черная Toyota Agya. Хосок подходит к ней, проводит по капоту. Губы поджимает. – Это ни о чем не говорит, – шепчет себе тихонько. – Но может говорить и о том, что целитель подготовился к возможному визиту, как следует. Все до мелочей продумал. Возвращается на дорожку, где замер Юнги: – Капот прохладный и абсолютно чистый. На машине не ездили минимум несколько часов. Мин кивает молча. Хосок ступает на крыльцо, первым заходит в дом. Юнги глубоко вдыхает, замирает и делает шаг, с которого в его жизни все равно начнется новый этап. С Чимином, который вся его жизнь и есть. Или… – внутренне произнося это слово, он понимает, что не может сейчас вдохнуть. Вместе с «или» замирает, на паузу становится вся жизнь. – Юнги, пойдем, – Хосок брови чуть вверх приподнимает, смотрит внимательно, говорит спокойно, но жестко. Дверь с улицы ведет в большую просторную гостиную, освещенную теперь неярким светом. Обычная комната, уютная, но не роскошная, с традиционным довольно набором мебели – большой мягкий диван и кресла, столик, комод, книжный шкаф, телевизор на стене. В отдельном шкафчике за стеклом в окружении живых цветов большая статуэтка мужчины в белом одеянии и фиолетовом головном уборе, в руках держащим черную кобру с раздутым капюшоном, в который впечатаны лавандового цвета метки. А еще в гостиной находится три разного размера террариума. И в каждом лежит змея. Юнги вздрагивает и готов бежать к первому же, недалеко от двери стоящему стеклянному кубу. Он и делает шаг по направлению к нему, но замирает, слыша знакомый низкий, сейчас чуть насмешливый голос: – Чем обязан в столь позднее время, господа? – Густи Багус в черном матовом халате, всклокоченный и очевидно заспанный вошел в гостиную с противоположного входа, широко зевая и почесывая живот. – Кто вы вообще такие? – Господин Багус, – Чон протянул альфе свое служебное удостоверение, – меня зовут Чон Хосок. Я полицейский, следователь, глава сеульской кинологической службы. Я здесь, потому что в настоящее время вы подозреваетесь в похищении омеги-гибрида Мин Чимина, супруга вот этого господина, Мин Юнги. Если вы знаете, где находится Чимин-щи, лучше скажите сразу. Багус потягивается, зевая медленно, сладко, пока Юнги ведет взглядом, полным тревоги и надежды, от террариума к террариуму. – Сеульской? А какое право вы имеет врываться в мой дом с подобными вопросами. Я гражданин Индонезии, нахожусь на территории своей страны и под ее защитой. Трое полицейских и двое гражданских входят в открытую дверь. – Господин Багус, я офицер полиции Мадэ Кетут. Вот постановление на обыск в вашем особняке. Господин Хосок уже обозначил причину. Я могу лишь повторить: если вы знаете, где находится супруг господина Мина и имеете какое-то отношение к его исчезновению, лучше расскажите сразу. Мин Чимин – гражданин Кореи. Сеульское городское управление полиции уже связалось с центральным аппаратом полиции Денпасара. И это дело взято под личный контроль руководителей полиции Сеула и Денпасара. «Черт, черт, черт! Никак не ожидал, что у этого альфы окажутся такие друзья! Что же, пути назад у меня нет. Но когда все это завершится, и кобра останется у меня… Игра стоит свеч!» – Да кто хоть такой этот Мин Чимин? – Густи удобно устроился на диване. – В самом деле не знаете? – Юнги едва сдерживался, чтобы не вмазать по физиономии этому, с невозмутимым совершенно видом сидящему сейчас альфе. Тот посмотрел на Юнги спокойно, очень внимательно, задумался, чуть поднял вверх голову, наморщил лоб. – Вы муж кобры-гибрида с фиолетовыми отметинами на капюшоне и были на маленькой площади несколько дней назад, когда я продавал свои лекарства туристам и землякам, а заодно, как всегда, устроил представление с одной из моих любимых змеек. В тот раз это был Архат, – заклинатель подошел к самому большому террариуму, по которому медленно передвигалась четырехметровая толстая змея с черно-желтым брюхом. – Ваш муж сам приполз на площадь, я его туда не тянул. И ваших объяснений по поводу его отметины мне хватило, чтобы понять, что мое убеждение об их происхождении ошибочно. – В самом деле? А как объяснить тогда, что за супругами Мин следил, предположительно, ваш немой помощник. И довел их до самого бунгало, очевидно, для того, чтобы узнать, где они живут? – спокойно спросил Хосок. – Бред не несите. Я никого никуда не посылал. Если можете доказать обратное – пожалуйста. – У нас есть свидетель, который видел того, кто следил за Юнги-хеном и его супругом. Чуть позже мы обязательно проведем опознание. И если молодой человек узнает в вашем помощнике того самого сталкера… Это уже улика… – Косвенная? Возможно. Но докажите прямую связь. Да и не следил за этими двумя никто. Я не идиот, чтобы не понимать, что стал бы первым и главным подозреваемым после того разговора на площади с этим господином, – Густи указал на Юнги, который сейчас глаз не отводил от двух террариумов, что стояли в глубине гостиной. – Вы пришли сюда искать этого, как его, Чимина? Пожалуйста. Хоть весь дом переверните. Кстати, у меня в центре Праны есть еще один особняк, можете и там поискать тоже. Холодный, спокойный, уверенный тон. В каждой букве, в каждом слове незыблемая уверенность в собственной правоте, в полной невиновности. Этот тон разбивает на осколки надежду. И веру, что маленьким теплым огнем горела внутри, кажется, тушит тоже. И все-таки нет! Огонек-огарочек дрожит, мерцает, но не гаснет. «Я здесь, я совсем рядом, только найди меня». Голос Чимина, почти всегда такой нежный, высокий, ласковый звучит где-то внутри, но только иначе: так, словно каждая буква, каждое произносимое слово даются омеге с огромным трудом. Он словно выдавливает их через невидимую преграда, произносит прерывисто. Безнадежно. «Найду, найду, любимый», – мысленно отвечает Юнги, направляясь к стеклянным кубам. – Господин Багус, – Хосок протягивает целителю кусочек ткани, – Юнги-щи рассказал, что в тот день на площади вы были одеты в тунику из этого материала. И такой же обрывок около двух часов назад мы нашли на заборной штакетине почти у самой земли возле бунгало господ Мин. Я попрошу вас принести мне тунику, о которой идет речь. Брови заклинателя уходят вверх, язвительная полуулыбка вылазит на лицо: «Проглотили, что же, отлично!» Ваян кивает одному из полицейских, и тот выходит следом за Багусом. – Господа, приступаем. Мы должны найти королевскую кобру с фиолетовыми отметинами на капюшоне, либо молодого человека с меткой такого же цвета на шее. Кобра абсолютно безвредна. Это перевертыш, супруг господина Мина, – Хосок кивает в сторону Юнги. – Чимина не надо бояться. Он неядовитый, пахнет липовым медом, и в зубах у него, когда он оборачивается, нет ни капли яда, тоже мед. Господа, пожалуйста, мой муж только здесь может быть. Помогите найти его. Густи в сопровождении полицейского возвращается в гостиную с туникой в руках. Глаза щурит, хмыкает: – Вы эту, кажется, хотели увидеть? «Да, несомненно, это та самая туника. Или… Из той самой ткани? Или... из очень похожей?» – Хосок замирает. – Взгляните внимательно, господин полицейский. Эти материалы, безусловно, похожи, но все-таки отличаются на ощупь и по цвету. Тот, что вы держите в руках, грубее, не такой переливчатый, искрящийся, – Густи улыбается, говорит с издевкой и издевательский же взгляд переводит с Хосока на Юнги. – Ах, простите, если отобрал у вас надежду. Несколько месяцев назад я привез эту дорогую вещь из Южного Китая. Полностью ручная работа. Тутовый шелкопряд потрудился над нитями, ткачи вручную пряли материал, вплетали в него серебряные нитки, красильщицы поработали над цветом, сочетанием, игрой красок… А потом из этой ткани, которую я нашел и купил в Гуанчжоу, специально для меня сшили тунику, рукава украсили пуговицами из натурального морского жемчуга… «И небольшой кусок похожего, но все-таки отличного от этого материала мне дали с собой, на всякий случай. Его, выстиранный, лишенный запаха и прикосновений не одетых в перчатки рук, ты держишь в своих пальцах и никогда не сможешь доказать, что он мне принадлежит. И тщетно будешь искать хозяина. И этот крошечный кусочек отведет огромные в отношении меня подозрения». – И такую дорогую красивую вещь вы одели на площадь, чтобы торговать и играть на флейте? – хмуро спросил Хосок. – А почему я не мог ее надеть? Что бы мне помешало? Я устраиваю маленькое, но эффектное шоу, я продаю натуральные лекарства, сила и эффект которых превосходят химическую муть, что большинство покупает в аптеках. Так почему я должен выглядеть, как нищие странствующие беде? Что плохого в том, что я слежу за собой? В конце-концов, моя работа требует этого. Чистота, прядок, аккуратность во всем. Когда готовлю настои, мази, микстуры, мои руки, лицо, тело должны находиться в идеальной чистоте. Никак не думал, что уход за собой, потребность нарядно, броско выглядеть мне можно поставить в упрек, – презрительно сказал факир, протягивая тунику Хосоку. Чон осмотрел ее внимательно: она была чуть смята, и, в самом деле, пусть немного, но очевидно отличалась от маленького кусочка, что нашел Чонгук. И да, она была цела. Полностью. Ни выбившейся из шва нитки, ни крошечного отверстия. Хосок предпочел бы сейчас не видеть и не держать в руках эту вещь. Даже ее отсутствие давало надежду, а то, что она, целая, находилась сейчас перед ними… «Кажется, Багус не при чем. Главная наша надежда рухнула сейчас. Стоит ли тратить время?» – Ваша машина не в гараже стоит. Вы куда-то ездили на ней? – Хосок продолжает расспрашивать, несмотря на то, что и сам теперь не верит в успех. – За пару часов до вашего прихода ее мыли внутри и снаружи сотрудники клининговой компании «White rabbit». После этого я в нее не садился даже. Телефоном конторы готов поделиться. Багус повертел перед Хосоком ладонью, в которой зажал мобильник. Чон кивнул, глянул невзначай на руки Густи, замечая на подушечках пальцев темные пятна. – Ну, а что вы делали после того, как ушли клинеры? – Это совсем незадолго до вашего прихода было. Ничего особенного. Душ принял и сразу спать лег. А тут вас принесло с глупыми подозрениями. Придется, видимо, опять специалистов из «White rabbit» приглашать, но уже, чтобы дом в порядок привели. – Приняли душ… Отлично… Что же, господин Багус, я присоединюсь к коллегам… – Вам время некуда девать? – зевнул, развалившись на диване, хозяин дома. – Да, пожалуйста. Могу предложить кофе. Дом у меня, конечно, небольшой. Но на дворе есть гараж, несколько хозяйственных построек и моя собственная м-м-м… лаборатория. Время позднее, к утру, глядишь, и справитесь, так что кофе не повредит. Хосок отрицательно покачал головой, бросил взгляд на абсолютно расслабленного хозяина дома. «Никаких улик. Кусочек ткани отпадает. Тощий бета, которого заприметил мой пятилетний сын… Да примут ли в случае чего во внимание слова пятилетнего ребенка, сына полицейского, который участвует в этом деле? Хотя, – Хосок тихонько хмыкнул, – пусть попробуют не принять. Гуки им устроит. Но был ли это, в самом деле, немой помощник факира? Или просто случайный прохожий? А сам Густи. Он совершенно спокоен, даже намека нет хотя бы на искру тревоги, неуверенности. И он ведь, в самом деле, прекрасно понимал, что станет первым подозреваемым… Мойка машины – отличное алиби. И ведь автомобиль, определенно, не выезжала никуда после чистки. Впрочем, Густи мог воспользоваться какой-то другой машиной. Но доказательства? Почти наверняка, мы напрасно потеряем здесь время. И Чимина… можем потерять. Но где еще искать? Какие версии рассматривать? Кому и зачем мог понадобиться омега-перевертыш? Разве такой же фанат, как этот факир, увидел «божественные» фиолетовые пятна в тот момент, когда Чимин танцевал под флейту заклинателя. Но это маловероятно. Но что-то еще зацепило, что-то заставляет сейчас возвращаться к недавнему разговору с целителем. Руки… Ладони этого Багуса. Он сказал, что принял душ и сразу спать лег… Душ… А пальцы темные, будто в грязи… И что?.. – Юнги, – Хосок окликает альфу, который стоит сейчас у самого небольшого из трех террариумов, а потом подходит к Мину. Замирает на мгновение, поводит крыльями носа быстро, словно принюхиваясь к чему-то. Замечает вдруг, как хмурится, напрягается, руки в кулаки сжимает, заметив движение чуткого хосокова носа, Густи. В стеклянном прямоугольнике, в самом его центре, на подстилке из подсушенной травы и веток лежит почти без движения угольно-черного цвета небольшая кобра. Она едва-едва подергивает хвостом и пытается, кажется, приподнять голову. Но не то ленится, не то у нее просто не хватает сил. Во всяком случае, когда Юнги опускается на корточки перед террариумом и внимательно смотрит на аспида, тот словно чувствует на себе взгляд. Небольшие глаза открываются невозможно медленно, голова подается вперед, к стеклу, сквозь которое неотрывно смотрит сейчас альфа. Капюшон, угольно-черный, едва-едва раскрывается, и тут же змея тяжело падает на подстилку. Но глаза у нее еще некоторое время остаются открытыми, она смотрит на альфу и, кажется, слезы выступают на них. Как-кап, кап-кап, падают на сухую траву одна за другой. Но змеи не плачут, Юнги знает это совершенно точно. Ему любимый муж рассказывал. Просто альфе показалось сквозь пелену собственных слез, которые он смахивает рукой. Глаза открывает – у кобры они уже закрыты, но все еще кап-кап из глаз… – Свою потеряли и все, что остается, любоваться одним из лучших экземпляров моей скромной коллекции, – Густи подходит вальяжно, пытаясь немного отодвинуть замершего у стекла Мина, стучит по стеклу пальцем, стараясь привлечь внимание змеи. Та снова поднимает голову с огромным трудом, вновь на мгновения открывает глаза, подается на миллиметры к стеклу, к лицу альфы, и падает тут же. Лежит, не шевелясь больше. Багус прищелкивает языком: – Чудесный мальчик со Шри-ланки. Уникальная кобра. – А как его зовут? Ведь у вас, я так понимаю, все змеи носят имена? – спрашивает подошедший Хосок, а Густи уверенно кивает. – Ну, так как? Заклинатель замолкает на несколько секунд, словно вспоминая что-то, и произносит, наконец? – М-м-м, Блэккоул. Его зовут Блэккоул. – А третью змею? – Нирмал, – отвечает мгновенно, без какой-либо заминки. – Это непальская кобра. – А вот этот Блэккоул, чем уникален? – Юнги отлипает, наконец, от террариума, где неподвижно лежит змея. – Хм, у вас муж – гибрид, могли бы знать. Часто вам доводилось видеть абсолютно черную кобру? А ведь у нее даже живот такой. Помимо того, она невероятно ядовита. Если укус обычной змеи убивает человека в течение двадцати минут, то этому красавцу достаточно будет и трех, чтобы отправить вас к праотцам. Но и яд у него чудеса творит. Боли в суставах, мышцах да позвоночнике – это ерунда, с этим моя кобра за минуты справляется. А вот то, что ее яд почти все кожные болезни лечит, включая самые страшные, такие, что не дают людям шанс прожить долго – это чудо. И, наконец, – Багус взглянул на Юнги высокомерно, сказал ровно, хотя Мин отлично услышал скрытую насмешку, и ужасающий двойной смысл понял, – яд этой кобры отлично лечит разбитые… гхм… болезнью… сердца. Обращайтесь, если будет необходимость. Затем присел на корточки перед террариумом, постучал по стеклу толстым пальцем. Кобра чуть выше в этот раз приподняла голову, повела ею в сторону, словно смотреть на уставившегося на нее хозяина ей было неприятно и она другого кого-то искала, а не найдя, опустилась тяжело на траву. – Ничего, хороший мой, придешь в себя скоро, – Багус поднялся, зевая, медленно пошел к дивану, бормоча, – процедура забора яда, кажется, и все силы из тебя на какое-то время высасывает. Обернулся, словил внимательный, изучающий взгляд Хосока на себе: – Вы искать будет свою пропажу? А-то давайте я вам еще лекцию-другую почитаю. Могу и представление устроить со всеми тремя кобрами сразу, хотите? Они под мою флейту такое триумвиратом вытворяют. – Пойдем, Юнги, – Хосок дернул замершего альфу, – будешь мне помогать. 🐍🐍🐍 Рассвет первыми нежно-розовыми мазками-прикосновениями трогал бледно-голубое небо, когда пятеро, вымотанные, уставшие, пропесочили, кажется, каждый сантиметр особняка, гараж, все хозяйственные постройки и заканчивали теперь осматривать молельню-лабораторию под раздраженное гудение хозяина. С каждой минутой, с каждым часом надежда найти Чимина таяла. Уползала, как, будучи расстроенным, уползал, прятался за холодильник на их уютной сеульской кухне любимый муж Юнги. «Шипучка моя единственная, драгоценная, где же теперь тебя искать, куда бежать, что делать? Чертовы эти проекты, все из-за них, все из-за меня началось тогда. Я работу променял на мужа. А теперь что же, если мы не найдем омегу, я потеряю все. Саму жизнь потеряю, ведь Чимин и есть вся моя жизнь». Хосок подошел, положил на плечо руку: – Юнги, я уже позвонил в центральное управление полиции в Денпасар, мой коллега и друг занимает там руководящую должность. В аэропорту, в морском порту в Сануре, везде, где только можно, полиция, таможня, включая ветеринарные таможенные службы, уже работает в особом режиме. За каждым передвижением Густи будут незаметно следить: в Прану едут коллеги из Денпасара. Через несколько часов, когда наш целитель поуспокоится, мы придем с повторным постановлением и проведем еще один обыск. Хотя и так перерыли, кажется, все. И, ты сам видел, я обращался несколько раз, когда что-то казалось мне подозрительным и требовалось обоняние гепарада. Человеческое ведь по силе и близко несравнимо с моим гибридным. Днем мы вызовем в полицейский участок помощника Густи, чтобы Чонгук посмотрел на него. Улика, даже косвенная, будет нелишней. И еще. Мне нужно фото Чимина-человека и его же после трансформации. У тебя ведь на мобильнике есть наверняка. Мы заедем сейчас в полицейский участок, и дежурный эксперт перекинет их на свои носители. Местное телевидение в течение дня будет крутить фото в новостных выпусках. Мы постараемся… Мы все сделаем… – Вы и так все делаете… – голос Юнги звучал надорвано и глухо, легкий золотистый загар растворился в тревоге и темноте прошедшей ночи, и лицо альфы было серо-белым. – Хосок, спасибо тебе, твоим коллегам за все. Не знаю, что делал бы без вас. Хоби губы закусывает, морщится. Двое подходят к длинному узкому, с выемкой-желобом, столу у стены. – Зачем это, господин Багус? – устало спрашивает Хосок. – Не понимаю, какое отношение ваш вопрос имеет к поиску гибрида, – ворчит Густи, – но вообще это специальный стол, а желоб для змей предназначен. Если кобру необходимо зафиксировать для… ммм… чтобы яд взять или еще что-то... нужно. – Слушайте, господин Багус, насколько я знаю, у вас нет законченного медицинского образования. Какое вообще вы имеет право лечить? Вас судить можно только за это… – Ваши данные устарели, господин полицейский. У меня есть диплом врача. Да, я начинал учебу в Тайланде и не доучился немного. Но оставшиеся два курса закончил два года назад в Индонезии, в Кедири, в частном Институт медицинских наук Бхакти Вията. Так что я дипломированный врач. Умойтесь! – шипит раздраженно. – И я никогда никого не тянул к себе. Люди сами находят меня. Потому что я знаю, как помочь. И делаю это благодаря моему небесному помощнику и покровителю, его божественной природе и тем, кого он посылает мне в помощь. Мои молитвы Дханвантари, знания и умения, которые я постигал годами сам и у тех, кто, как и я, верит в помощь божественного врача, змей, этим врачом посылаемых. Я делаю свое дело, и делаю отлично, иначе ко мне не приезжали бы за помощью даже те, от кого отказалась традиционная медицина. – Но сейчас ваша слепая чудовищная, страшная вера готова погубить, а не спасти, – Юнги хотелось орать, но он шептал, шипел и, не сводя глаз с Багуса, приближался к нему, кулаки сжимая так, что костяшки налились снежно-белым. – Я чувствую, я сердцем, душой, каждой клеткой ощущаю, что мой муж здесь, он рядом где-то. И я, сука, урою тебя, если не найду его, если с ним случится что-то. И мне плевать тогда будет, что со мной произойдет. – Угрозы, господин Мин? Их слышали все присутствующие, – Густи наклонил голову, спокойно улыбаясь, смотрел на Юнги, что так и стоял, не разжимая рук. – А вот ваши ощущения ничего не значат и не стоят ничего. К делу их не пришьеш-ш-ш-шь. Я устал и хочу прилечь. И мои подопечные, посмотрите, как беспокойно они ведут себя. Кобры, что находились в лаборатории, в самом деле, метались теперь в своих стеклянных домах, шипели, раздували капюшоны, дергались. – Если вы закончили… Юнги сглатывает, замирает у стола. Он так ужасающе-отчетливо, так ясно видит в этом ужасном желобе свою любимую Шипучку, вытянутую, неподвижную, беспомощную, чье чудесное шоколадное тело, почти всегда такое подвижное, схвачено ужасными металлическими сферами. Он вздрагивает крупно, непрошенные слезинки вновь выступают из глаз, смотрит, не отрываясь. Желоб внутри стола белый, чистый, только в одном месте, в самом почти начале виднеется несколько темных небольших пятен. Юнги делает пару шагов к изголовью стола – что-то слабо хрустит под ногами. Стоящий рядом Хосок вздрагивает, густое белое облако, искры – и вот уже гепард, запрокинув голову, урча, втягивает и втягивает носом воздух, лапами перебирает, машет яростно хвостом. И тут же трансформируется обратно, рычит: – Отвернитесь все. Полицейские и Густи отворачиваются. А Юнги, пока Хосок одевается, наклоняется к полу, пальцами проводя. На подушечках остаются слабые черные следы. Кажется, крупинки угля пылью рассыпались по коже. Хоби подходит, смотрит на пальцы Юнги, задумывается. – Господин Багус, а вы часто экспериментируете здесь со своими подопечными? – Разумеется. Едва ли не каждый день. Или вы думаете, что лекарства сделают себя сами? – Неважно, что я думаю, – говорит безразлично Хосок, уставившись на статуэтку божественного врача, разглядывая ее с повышенным вниманием. – Уста-а-а-л… А последний раз когда? – Вчера утром, – целитель отвечает спокойно, ни секунды не раздумывая. – Что ж, мы, пожалуй, закончим на этом, господин Багус, – Хосок вздыхает тяжело. Он, определенно, упускает что-то. Да, они не нашли Чимина, и против Багуса нет никаких серьезных улик, но что-то ноет внутри тонко и протяжно. И эта последняя его трансформация, которую не разум запустил, а, кажется, интуиция. Редко, очень редко она становится спусковым крючком… – Я проведу, – целитель говорит подчеркнуто устало, глаза закатывает. «Я здесь, я рядом. Не бросай меня, Юнги, не бросай, пожалуйста», – голос Чимина звучит тихо и безнадежно. Так он звучал совсем недавно когда Юнги был с головой погружен в работу, погружен настолько, что не хотел слушать, слышать и понимать. Не хотел слушать и слышать… И чуть не потерял. Слушать… Слышать… «Немного времени, чтобы подумать. Что-то на поверхности лежит, кажется, но не ухватить», – Хосок медленно движется по дорожке к двери в заборе, глядя на опущенные плечи идущего впереди Юнги. Длинный хосоков хвост нервно покачивается за спиной хозяина и мажет вдруг изо всех сил по лицу идущего позади заклинателя. – Эй, – недовольно бурчит тот, снимая с лица и доставая из носа трехцветные пушинки, – за хвостом своим следите. Размахались тут. Хосок оборачивается. Густи тыльной ладонью кисти утирает нос. Едва заметные, полустертые темные следы по-прежнему заметны на подушечках его пальцев. Хосок видел уже эти отметины несколько часов назад… И такие же видел только что... На пальцах Юнги. Только Юнги не был в душе… Хосок задумывается вновь, налетая резко на остановившегося у забора Мина. Тот оборачивается: лицо запредельного оттенка белизны контрастирует с черными сейчас глазами, в которых радужка скрыта под ставшим огромным хрусталиком. И в нем ярость горит, и слезы блестят. Юнги шипит осипшим голосом, глядя на темные подушечки пальцев, потом на Хосока переводя взгляд и впиваясь взором в Густи: – И все-таки кобры не плачут. Кобры – не плачут… И именно потому, что мой муж не только кобра-перевертыш, но и ученый-серпентолог, я знаю, что в природе нет кобр черного цвета. А та единственная, что я видел… Юнги с места срывается. Задевая Хосока, с ног сбивая Густи, несется в дом. – Господин Багус, – Хоби обращается к магу издевательски-нежно, помогает подняться, заботливо сбивает со спины прилипшие травинки, – пойдемте-ка в дом быстрее. И прямо сейчас расскажете, как после вечернего душа на ваших пальцах сохранились такие отчетливые черные следы. Это не блэк коул ли? Мощный природный краситель, бамбуковый уголь, который, в самом деле, и после душа не смыть. И что же такое вы им красили? Покажете? А, может, не что? – Ваян, проводите, пожалуйста, быстрее в дом господина заклинателя, ваши коллеги пусть позаботятся о его помощнике. И свидетелей тоже попросите вернуться. Хосок выпалил на ходу, направляясь к двери особняка, за которой уже исчез Мин. 🐍🐍🐍 Свет в гостиной был выключен, рассвет медленно, осторожно заглядывал в окна, чуть растворяя тяжелые густые сумерки в пустой комнате. Юнги подошел к неосвещенному террариуму, в котором по-прежнему неподвижно лежала угольно-черная кобра. Включил специальную неоновую лампу, встроенную в крышку стеклянного прямоугольника. Кобра отреагировала на свет, слабо задвигав хвостом. Потом глаза открылись, голова медленно, на пару сантиметров поднялась от пола, капюшон немного расправился. Юнги сел на пол. Его глаза теперь были на уровне глаз змеи. Кобра замерла, вновь тяжело опускаясь на сухую траву, сделала слабую попытку подползти к стеклу. Она едва-едва двигалась, каждое движение, казалось, давалось с огромным трудом, каждое казалось последним. Но она упрямо тащила тело к стеклу и из небольших глаз снова катились слезы. Юнги присмотрелся внимательно: там, где лежала кобра, в сухую траву впечатались отчетливо несколько темных пятен. Альфа вскочил, одним злым, отчаянным движением сбивая крышку с террариума. – Не смей, ты сдохнуть хочешь, придурок, так и сдохнешь через несколько минут после того, как кобра укусит. А она укусит, едва прикоснешься! Да само прикосновение к ней станет для тебя смертью, одно только касание! – низкий голос целителя сорвался на отчаянный, высокий визг. Он попытался броситься к террариуму, но полицейские держали крепко, и Густи лишь брыкался отчаянно, напрасно стараясь вырваться, а после замолчал, замер. Чон Хосок тоже стоял сейчас, не двигаясь. Он на задании перед пиковым моментом всегда замирал, телом и эмоциями собирался подобно хищному зверю, чтобы нанести потом решительный удар. А сейчас, как никогда, ощущал себя слабым и уязвимым. От него теперь ничего не зависело. Он, как и Мин, готовился сейчас принять удар. Или?.. Юнги опустил руку в террариум. Раздалось несколько негромких испуганных голосов: «Укусит, осторожно!» Потом недовольный короткий рык Хосока – и все погрузилось в молчание. Черная кобра медленно подалась к бледной кисти альфы, коснулась ее губами и самым кончиком язычка, который с огромным трудом, но все-таки достала изо рта. – Мало, мало, надо было больше, – в отчаянии прошептал Густи. Хосок, услышав эти слова, беззвучно подошел к террариуму, глубоко вдохнул, глаз не сводя с Мина и угольной кобры. Змея еще раз тронула слабо руку Юнги, безуспешно попыталась раздуть во всю ширину капюшон. Альфа провел по нему осторожно раз и другой – подушечки его пальцев, и без того испачканные, стали еще темнее. Сделал еще несколько поглаживающих осторожных движений. В просторной комнате стояла теперь пронзительная тишина. Тишина ожидания. Тишина надежды. – Чимина… Чимин… Чимин… – альфа повторял тихонько, а кобра голову положила на его ладонь и замерла. Хосок подлетел: маленький кусочек фиолетовой отметины четко виднелся на чуть расправленном капюшоне. – Хочешь что-то спрятать – положи на самое видное место, – рыкнул, распаленный, исполненный злобы взгляд бросив на Густи. Юнги же осторожно достал неподвижную почти змею, положил на тонкий ковер у дивана. Он помнил: первое, что попробовал сделать Чимин, когда альфа унес его, околдованного ужасной музыкой, с площади, – обернуться. Но тогда омега был все-таки поактивнее, сейчас кобра, не шевелясь, лежала на ковре. – Чимина, хороший мой, любимый, давай, надо попробовать обернуться, – Юнги наклонился низко-низко, касаясь пальцами отметины, ощущая слабый непривычный запах, что шел от мужа. Но омега не двигался совсем. Казалось, последние силы вытекли вместе со слезами отчаяния и теми слабыми движениями к стеклу в террариуме пару часов назад, и сейчас, когда Чимин из последних сил тянулся в стеклянном плену к мужу, чтобы тот хотя бы заподозрить мог, что не обычная змея лежит в террариуме. – Хосок, ты слышишь: от Чимина исходит какой-то совершенно непонятный запах, на жасминовый очень похож... – Еще как. И не в первый раз. В лаборатории у того стола я ощутил его тоже, а обернувшись, почувствовал еще острее. И то, что Чимин не может двигаться совсем, не связано ли с этим ароматом? Подожди. – Господин Багус, – Хосок подошел к альфе, – вы себе похищением гибрида уже заработали минимум лет десять тюрьмы. Если же с господином Мином случится что-то похуже, вы и кончину свою встретите в неволе. Так не усугубляйте свое положение. Густи помолчал немного, а потом глянул на Юнги с ненавистью и процедил: – Я сдохну в тюрьме, а ты, альфа, – на свободе. От тоски по своему гибриду. Если он не обратится через полчаса, то не обратится вообще никогда, так и погибнет. Он и так погиб бы, только телом своим пользу принес многим. А так – все. Закопаешь свою кобру где-нибудь в Корее, цветочки будешь ей носить на могилку. Отчаяние, страх и безысходность. Юнги нашел мужа, чтобы тут же потерять. Он убить хотел эту мразь. Но подошел: – Пожалуйста, помогите, подскажите, как его спасти. Я даю слово, что не буду свидетельствовать против вас, и заявление мы с Чимином не подадим. Я обещаю. – Гхм, ваш друг сказал еще несколько часов назад, что это дело уже взято под контроль полицией Сеула и Бали. Мне все равно не избежать тюрьмы. – Но мы не станем подавать заявление. Срок не будет большим. Хосок, я прав? Чон опустил голову и стоял молча. – Молчание вашего друга говорит о том, что прав я. – Сволочь, будь ты проклят! – Юнги ударил альфу в лицо, а потом начал беспорядочно наносить удары руками и ногами, пока Хосок не набросился и не оттащил. – Будь ты проклят, мы не знали о тебе ничего, нам ничего не нужно было от тебя. Мы просто прилетели сюда отдохнуть, отдохнуть после всего непростого, что уже случилось с нами. Я и так чуть не потерял мужа пару недель назад… – Значит, все-таки потеряешь… – сплевывая на пол кровь из разбитой губы, прошипел Багус. Юнги подлетел к кобре, что неподвижно лежала на ковре: – Чимина, любимый мой, что я могу сделать? Чем помочь? Я бы все отдал… Кобра лежала, не шевелясь, не поднимая головы. Юнги вновь бросился к Багусу: – Я прошу, я умоляю: вы же целитель, врач. Вы говорили: бог, в которого вы верите, которому поклоняетесь, исцелял богов и людей, а вы обрекаете на смерть невиновного. Пожалуйста, пожалуйста, помогите! Вам деньги нужны? Что вам нужно? Мою жизнь заберите. Но верните его… Верните мне его… Юнги кричал, слезы текли по щекам. Целитель стоял, молча, спокойно, безэмоционально глядя на альфу. Тот снова бросился к кобре, к себе прижимая неподвижную голову: – Любимый мой… Любимый… Хосок подошел, опустился рядом на колени. Он ничем не мог помочь, молчал, роняя слезы. И в тот момент, когда одно отчаяние, боль, ожидание самого страшного, кажется, наполнило всю комнату, кто-то метнулся к Юнги, тронул за плечо. Альфа поднял залитое слезами лицо: Мадэ, немой помощник Густи, отчаянно жестикулируя, хлопая себя по груди, стоял рядом. – Ты поможешь? Тот замахал головой. – Не смей, Мадэ. Я запрещаю, – со злобой и отчаянием закричал Багус. Но бета не слушал. Метнулся куда-то вглубь дома. Зашумел. Притащил и поставил огромный таз с простой чистой водой, плотные, очень высокие резиновые перчатки протянул Юнги. Проследил, чтобы он надел их. Указал на кобру, потом на таз. – Мне надо положить его туда? Это обычная вода? Мадэ кивнул, вновь исчезая где-то в доме. Юнги осторожно опустил змею в тепловатую жидкость, голову уместил на кромке таза. Немой прибежал с тонкой тетрадью, написал в ней что-то, протянул Юнги: «Смывай черное, смывай бесцветное. Быстрее. И голову мой тоже, особенно голову и капюшон. Не смей снимать перчатки. Ты прикасался к гибриду, яд на твоих пальцах. Но пока твоя кожа сухая, он безопасен для тебя. Я принесу противоядие. Для вас обоих». – А Чимин? Вода для меня смерть. Мадэ торопливо написал, протянул тетрадь: – А для него – спасение. Юнги осторожно начал мыть неподвижную кобру, перчатки окрасились черным и стали жирными, маслянистыми. Мадэ исчез, из глубины дома опять раздался шум воды. «Неси в ванную, продолжай осторожно смывать черное и бесцветное. Противоядие в лаборатории, в сейфе. Ключ на шее Багуса». Хосок читал вместе с Юнги. – Справишься? – Хоби посмотрел на Мина, тот кивнул, подхватил таз, отправляясь в ванную. – Ключ мне быстро, господин Багус, – Хосок подошел к заклинателю. – Не смейте, не отдам! – закричал тот. Хвост гепарда отвесил ему смачный подзатыльник, а Чон, который с задержанными всегда вел себя сдержанно и корректно, прорычал злобно, сдирая цепочку с шеи: – Тебя вот, сука, не спросил! Через десять минут Мадэ и Хосок были в ванной, где Юнги все мыл и мыл бережно теплой водой из-под хромированной душевой лейки свою драгоценную, теперь уже привычного нежно-кофейного цвета Шипучку. Вода, что стекала в отверстие чаши ванной, была теперь чистой и прозрачной, а кобра более подвижной. Она пусть слабо, но извивалась уже всем телом, поднимала выше голову, раздувала шире капюшон, и фиолетовые метки на нем блестели от капель воды. Мадэ взглянул, чуть улыбнулся. Стянул с рук Юнги перчатки, на его кисти нанес несколько капель из небольшого флакона, провел несильно по коже, а потом жестом указал засунуть руки под струю воду. Альфа сполоснул их тщательно. Теперь Мадэ указал на кобру, а следом на длинную мраморную столешницу. – Пойдем, Чимина, радость моя, – альфа подхватил бережно, осторожно, как хрупкую статуэтку, любимого мужа, положил, поглаживая по капюшону, на прохладный камень. Мадэ из флакона в большой шприц набрал желтоватой мутной жидкости, обхватил уверенно голову кобры сзади, помассировал, отчего она немедленно открыла рот, и загнал антидот глубоко внутрь, а потом несколько капель вылил себе на руки и прошелся ими вдоль тела змеи. Кобра дернулась, вытянулась по струнке и замерла. Юнги и Хосок переглянулись испуганно, но Мадэ улыбнулся, покачал головой. «Все хорошо, все идет, как надо, переложите на пол», – гласила очередная надпись в тетради. Прошло еще несколько минут, на протяжении которых аспид продолжал неподвижно лежать на теплом полу, а почти атеист Юнги молился беззвучно всем богам о спасении любимого мужа, не подозревая даже, что абсолютный атеист Хосок делает то же, но еще неистовее и горячее. И вот, когда Юнги, кажется, начала накрывать паника, а у Хосока задрожали от бессилия руки и всегда топорчком стоящий хвост опустился к земле, кобра вздрогнула вновь сильно, поднялась резко на треть длины, капюшон раздула изо всех сил и зашипела. Впрочем, не грозно или зло, а победно: Юнги все оттенки интонации любимой Шипучки за годы знакомства и брака изучил досконально. Альфа опустился теперь на пол – ноги не держали его, прикрыл руками лицо и заплакал. Как маленький мальчик. Как взрослый мужчина. Как тот, который потерял и вновь обрел самое дорогое, что было в его жизни. Хосок и Мадэ тихо вышли, затворив за собой дверь. Кобра подползла осторожно, умостила, по обыкновению, голову у мужа на бедрах, и шипела теперь тихонько, и подрагивала всем своим красивым блестящим кофейным телом, стройным, но с маленькой выпуклостью где-то посередине. А Юнги поглаживал ее осторожно, не видя ничего и никого вокруг, не замечая ни чудесного белого облачка, ни множества веселых золотых искорок, ни того, как упругая гладкая чешуя у него под пальцами сменилась на нежную гладкую кожу. И он не знал, сколько времени прошло с того момента, когда почувствовал тепло чиминова тела у своего бока. И ощутил короткие невинные поцелуи, которыми омега осыпал его лицо. И услышал бесконечно любимый, но непривычно глуховатый, с крохотной, обожаемой капризной ноткой голос мужа: – Юнги-хен, а молоко? Молоко есть? Так молока хочется… Юнги вздохнул, он находился в этой и, казалось, какой-то другой, параллельной реальности, где не было ничего, что случилось в эту страшную ночь. Задумался, потом извлек из кармана легких бриджей маленький пакетик, вздохнул, положил в ладонь Чимину, поцеловав ее перед этим: – Гук просил непременно передать тебе это, как только мы встретимся, – Чимин развернул прозрачную бумагу – маленькие желатиновые морковки упали на ладонь омеги. – Он верил, что мы найдем тебя. Сказал, ты говорил ему, что всегда очень хочешь кушать, когда обращаешься из кобры в человека, и вот, велел передать. Юнги посмотрел теперь на омегу внимательно, коснулся осторожно синяков на его шее, разбитой губы, багрового пятна на скуле. Нежно, бережно провел по метке. Обнял и замер. И омега замер тоже…