Ценою в жизнь или история Титаника

Холодный мартовский вечер опустился на серый Ирландский город, накрыв его синим одеянием. Вместе с ним потемнел и Белфастский залив, словно одевшись в роскошное лазурное платье. Воды бухты были холодны и суровы; их колыхал порывистый ветер. Стремительные потоки воздуха играли с волнами, скользили по колеблющейся водяной поверхности и продвигали потоки к берегам, медленно уходящими в горизонт. Там, на земле один за одним загорались фонари, окна рабочих зданий и частично жилых помещений. С последними возникали трудности в рассмотрении и распознании, ведь из залива были видны лишь огни верфи. О, верфь! Место рождения пароходов, их колыбель, их родная матерь! И так радостно, и так грустно возвратиться сюда спустя длительное время: множество дней и множество месяцев со дня появления на свет. Олимпик, сконструированный и построенный именно здесь, на лучшей пароходной верфи «Харлэнд энд Вольфф», медленно шел домой. Пароход узнавал родные места: широкие просторы здешних вод, канал Виктория, стремящийся бесконечно вперед... Он знал, что здесь его ожидают и подготавливают "постель" в сухом доке. В конце концов неприятное положение заставило лайнер прийти на ремонтные работы в Белфаст... Но нет, к черту обстоятельства! Ему и думать не хотелось об этаком конфузе. Он наслаждался домом, Ирландским ветром, что ласкал его корпус и небольшими волнами, манящими его к долгожданной суше. Олимпик приближался к верфи... все ближе, ближе... Уже увидев вдали несколько огней мощных прожекторов, пароход издал три громких гудка, извещающих о том, что он готов принять их помощь (их, то бишь корабельных буксиров). «Полный назад!» Приказ принят! Лайнер, поддаваясь решению старпома, реверсировал поршневые двигатели, а уже тем поддались и гребные винты. Сделал он это для более быстрой остановки. Постепенно, под действием обратного вращения винтов, скорость Олимпика стала уменьшаться. Проходит минута, две, но пароход все еще находится в движении. Огни буксиров, также движущихся ему навстречу, начали вырисовываться четче, а затем, по мере приближения, вырастили под собой четыре темных силуэта. Три минуты, четыре, и наконец огромный механизм четырехтрубного лайнера полностью остановился. Олимпик принял приказ «Стоп машина!» и прекратил вращение гребных винтов. Он остался дрейфовать на неспокойной воде близ канала Виктории, ожидая дальнейшей помощи уже от представителей рабочего класса. Вскоре четыре, как было сказано ранее, буксира подоспели к нему. — Ваша милость! — воодушевленно поздоровался один из них. — Как же мы рады видеть Вас на верфи! — Доброго вечера, уважаемые! — вежливо поприветствовал буксиры корабль. — Погода сегодня не лучше, чем днем ранее! — Да, в этом Вы точно правы, господин Олимпик! — согласился второй рабочий. После такого кратковременного разговора все четверо перекинулись между собой фразами о распределении по определенным местам, а уже далее заняли свои позиции. Двое перешли к кормовой части, а еще двое остановились по обе стороны от форштевня судна. «Подать буксирные концы!» — последовала команда от лоцмана с борта парохода. Рабочие кораблики, если их так можно было назвать, послушно и терпеливо ожидали, пока матросы на борту "буксируемого" бросали им тросы. После сего действия, а далее и после закрепления тросов к буксировочным швартовам лоцман сообщил команду по мегафону: «Начинайте буксировку!» Буксиры, услышавшие указание, тронулись, и под соответствующими командами своих капитанов и старпомов, потянули огромный лайнер за собой. Олимпик пошел вперед, навстречу каналу Виктории, где наконец сможет повидаться с... — Позвольте поинтересоваться, — вскоре решил спросить у парохода тот самый второй рабочий, идущий по правому борту, — что же Вас привело в такой неблагоприятный день в наш родной Белфаст? Первый же, придерживающийся кормовой части лайнера также по правому борту, шикнул на того и еле слышно воскликнул: — Что за вопросы, черт тебя дери?! Забыл, что у господ не спрашивают... — Что за лишнее беспокойство! — произнес Олимпик, перебив первый буксир. — Должно быть, Вы, уважаемый Хаскиссон, не помните, что я немного проще, нежели другие представители аристократического общества. — Далее он обратился к заинтересованному: — Я отвечу на Ваш вопрос, мистер... О, прошу прощения, забыл Ваше имя... — Что Вы! — выдал второй буксир. — Бросьте извиняться, господин Олимпик! Мое имя Хорнби. — Да, точно, припоминаю... — выдал пароход. — Так вот, — лайнер проявил эмоцию то ли серьезности, то ли негодования, — я прибыл сюда по весьма, я бы сказал, стыдным обстоятельствам. Да, это можно описать именно так. Сказать проще, я странным образом лишился лопасти винта и теперь нуждаюсь в, надеюсь, кратковременном ремонте. — Как жаль, что так произошло! — вдруг подал голос третий рабочий. — Мы очень соболезнуем. — Бросьте, Геркуланум! — произнес Олимпик. — Нет необходимости волноваться. Такова жизнь. Она заставляет нас коем-то образом пострадать, но из положения всегда найдется выход. К примеру, поставлю себя на место сэра Хоука. Думаю, о нем вы знаете после того осеннего происшествия, не так ли? — Да, да, конечно! — согласились все буксиры разом. — Сэр Хоук... — пароход хмыкнул и завернул: — Знаете, я считаю, что страдание заключается в боли и степени разрушения. А тем более если речь идет о том случае... а именно в случае с тем крейсером, когда мы... — Олимпик усмехнулся: — когда мы оба не смогли поделить курс. Я бы умер, клянусь, чувствуя всю ту боль и каждую треснувшую металлическую пластину, будь я, как и говорил, на его месте тогда! И ведь до сих пор не понимаю, с чего я вдруг оказался настолько противен сэру Хоуку, что ему пришло на ум ударить меня прямиком в правый борт. Будто он был слеп! Нет, действительно, не могу даже предположить... Возможно, уважаемый в действительности оказался слеп, а быть может и не виновен он вовсе. Что было, то было, и неизвестно, как это произошло да с чего бы вдруг!.. Но суть не в том. Суть в боли и страдании. Ведь пострадали оба, но по разной степени разрушения. Вот сэр Хоук, хоть и пострадал сильнее и, прошу прощения за столь интимные подробности, страшно разворотил форштевень, смог выйти из неприятного положения и продолжить свою деятельность. А ведь казалось, что вот и его конец! Но Бог милосерден! И вот же, я считаю, что именно это и является страданием: едва ли не погибнуть и претерпеть страшнейшие муки. А что уж там, — фыркнул пароход, — потерять винт! Ох, нет, даже лопасть винта. Это еще не страдания. Лишь крупинка. — А что же Вы думаете на счет душевных страданий? — поинтересовался четвертый буксир, ведущий лайнер по левому борту. — И ведь они также могут принести настоящую боль! — Позвольте, Вы Херальд? — уточнил Олимпик. — Собственно, так, — ответил тот. — Я вынужден разочаровать Вас, ведь в душевные страдания я не верю, — выдал пароход. — Ни в коем разе не скажу, что отрицательные эмоции могут навредить душе до состояния, как Вы сказали, настоящей боли. О, нет! Все это чушь, да и только. Страдание есть разрушение, но никак не эмоции. — Что ж, должно быть, Вы и правы, — выдохнул Херальд небольшим количеством пара. Лайнер понял, что слишком засмотрелся на своих маленьких помощников (по совместительству собеседников), поэтому обратил внимание на обстановку в округе. Оказалось, что он почти добрался до нужной ему точки. Вот и верфь, и сухой док в ней, и... Неужели?! Олимпик почти сразу заприметил того, кого так сильно желал увидеть. У достроечной стенки стоял крупный четырехтрубный пароход: его родной брат. Родственный лайнер имел классический, черный окрас корпуса с белой каймой, начинавшуюся от палубы «B» и заканчивающейся шлюпочной палубой. Под белой полосой вплотную прилегала и золотистая, опоясывающая борт. Она была настолько тонкой, что ее едва ли можно было рассмотреть. Красная ватерлиния была хорошо видна на данный момент из-за не столь большой осадки парохода. Большую составляющую окраса эллипсоидных труб, слегка наклоненных к корме, составлял палевый цвет, но вот верхняя их часть была покрыта черным слоем. Такой окрас дымовых труб являлся изюминкой компании (которая, на секундочку, владела данными братьями кораблями). Лайнер имел две металлические мачты с установленными на них антеннами судовой радиосвязи. Антенна позволяла ему связываться с другими судами, конечно же, не без помощи радиоаппаратуры. На передней мачте также размещалось «воронье гнездо». Олимпик всматривался в брата близнеца, словно в свое отражение. Пароход знал, что они с ним совершенно одинаковы. Но конечно же, имелась пара мелочей, что нарушали этакий баланс схожести между двумя лайнерами; к примеру, строение корпуса и расположение некоторых кают, а в будущем и самый заметный из них: палуба «А» (у близнеца она будет частично застеклена). Олимпик уже представлял на младшем этакие различия. Узнал же он о них довольно просто: господа люди часто обсуждали изменения, внесенные в новый пароход и также исправления тех недоработок, что присутствовали на старшем лайнере. К сожалению, Олимпик прошел мимо близнеца, поскольку буксирам совершенно не было дела до родственных чувств. Но пароход понимал их: они не могли принять решение самовольно; такова их работа. Да и он сам не мог воспротивиться людям, поэтому оставалось смириться с тем, что ему придется провести, возможно, длительное время в сухом доке. Буксиры помогли лайнеру пройти к его "постели", расположенной чуть поодаль от той самой достроечной стенки, где и продолжалось строительство нового «Олимпийца». — От имени всех присутствующих желаю Вам добрейших снов, Ваша милость! — проговорил самый первый работник. — Благодарю, — ответил Олимпик. — Но не слишком льстите! Вы помните, что я Вам говорил, уважаемый Хаскиссон! На том и распрощались. Буксиры оставили уставший пароход наедине с собой и пока еще неразумным братом. Родственный лайнер был именно неразумным, более не скажешь никак, ведь не было у него ни взгляда, ни зрения в целом и ни единого признака жизни. Олимпик было расслабился, наслаждаясь долгожданным отдыхом, но после все-таки частично оглянулся (по левому борту) на младшего брата, благо поле зрения позволяло это сделать. — Здравствуй, Титаник! — обратился к родственнику пароход. — Что ж, я всей своей душой надеюсь, что в скором времени ты проснешься и мы сможем поговорить... Лайнер бегло осмотрелся. Совсем стемнело. Верфь укрылась черным одеялом, подобным звездному небу. Неисчислимое количество огней горело вблизи. Олимпик был довольно высоким пароходом, потому мог видеть город за пределами верфи. Тот же горел миллионами огоньков, в каждом из которых была жизнь! Такая прекрасная и живая жизнь! — О, брат, — снова обратил на него внимание лайнер. — Признаюсь честно, мне нет спокойствия сейчас, ведь есть желание оказать тебе услугу, а именно помочь узнать об этом мире, о жизни и о личностях, что заполняют круг живых и радиоконтактов. Олимпик, сделав немногозначительную паузу, продолжил: — Хоть такового и не положено среди аристократов, но я желаю воспитать тебя, как личность, как здравомыслящего и достойного члена королевской семьи. Желаю слепить из тебя того, кого следует, ведь ты будешь совсем новым блоком художественной глины, чистым листом с чистым разумом, коему можно подарить все полезное и нужное из качеств достойного «Олимпийца»! Пароход почувствовал, что его начинает клонить в сон, что было очевидно, ведь дальняя дорога сказалась на его состоянии. В таком случае он устало выдохнул остатками пара, что выходил через дымовые трубы и сказал родственному лайнеру: — Я не дам тебе заскучать в эти непродолжительные дни. Буду здесь, в сухом доке, до окончания ремонтных работ. Надеюсь, помогу тебе этим, то бишь не чувствовать себя так одиноко. Но при этом искренне надеюсь, что мерзкая ветренная погода не задержит меня на верфи на слишком долгое время. Не хотелось бы увиливать от работы, да и тем более по такой, мягко сказать, смешной причине. Олимпик не стал тянуть время. Он снова выдохнул, выпуская из себя весь накопившийся грязный дым в паровых машинах, а затем погрузился в небытие, успев только сказать: — Доброй ночи, брат! И мне всего хорошего!