Престиж беглеца

      В следующий раз мы встретились через четыре месяца в Чикаго. Из-за каких-то внутренних проблем, молодежный чемпионат не смогли принять в Москве, поэтому наше государство с радостью предоставило отель первого класса. В 1976 Чикаго был не так хорош, как сейчас, но в такие престижные отели я видел только в фильмах. Никто не ожидал, что сборная СССР согласится на условия американцев, но они приехали в полном составе. Дмитрий рассказывал мне полу-забавные и донельзя абсурдные интервью, которые ему пришлось пройти в главном здании Партии, чтобы ему разрешили выехать в США. Конечно, дело было в его отце. В Европу или в Азию отпускать — это одно дело, но в стан врага всё же побаивались.       Дмитрий до сих пор может процитировать устав ВЛКСМ на двух языках, и знает, как нужно отвечать на главный вопрос:       — Сколько стоит устав ВЛКСМ?       — Я считаю, что он бесценен. А в магазине продается за три рубля и шестьдесят две копейки.       Чуть меньше трех долларов по тому курсу.       Дмитрий сам понятия не имел, какому американцу придет в голову этим поинтересоваться. Спустя четыре месяца усиленных курсов русского, я не мог выговорить и половину аббревиатур, которые использовали советы, где не попадя.       Я прилежно ходил на курсы русского, где помимо меня занимались еще два физика и подозрительно взрослый мужчина с длинными усами и шестью оставшимися пальцами на обеих руках. Больше всего меня донимали падежи и ударения, на которые при жизни никто не обращал внимания. Дмитрий сам стал корежить слова спустя пару лет в Штатах. Отец пытался меня тренировать, так как из сборной еще не выгнали, но это давалось мне с настолько большим трудом, что после пары часов мозг закипал. А папа постоянно добавлял, издеваясь:       — Твой Дмитрий, наверняка, по шесть часов за столом сидит…       Дмитрий сидел обычно в два раза больше, готовясь к соревнованиям. До сих пор мне трудно убедить его, что тренировка должна идти меньше четырех часов без перерыва. А в перерыв нужно отдыхать, а не курить и перекидываться в быстрые шахматы или нарды. Премудрость этой кавказкой игры я не понимаю до сих пор, это что-то из разряда «собрать ядерную бомбу из посудомойки». Я не сомневаюсь, что советские граждане умели и это.       Я приехал в Чикаго за два дня до начала, чтобы насладиться гостиницей, а отец обещал приехать со сборной вместе. Его взяли на должность сопровождающего, чтобы он подбадривал моих сокомандников и подсказывал в перерывах. На эти два дня ко мне приехала Стейси.       Не могу сказать, что я не любил её. Просто до Дмитрия я вообще не знал, что такое «любовь». Анастейша Томсон была самой красивой девочкой в моем классе в школе, носила короткие теннисные юбки, собирала золотисто-рыжие волосы в высокий хвост, недолго была капитаном черлидеров и поступила в колледж на медсестру, подрабатывала в приюте для стариков. Она казалось идеальной, мои родители любили её чуть ли не больше, чем Хизер, которая на фоне Стейси становилась совсем чумазой и противной. Не было ничего удивительного, что я сделал Стейси предложение в Чикаго. Я был влюблен, но не любил.       Мы не спали до свадьбы, в то время так было принято, а богатая коллекция оружия отца Стейси не давала мне усомниться, что девочку обижать не стоит. Даже в губы мы начали постоянно целоваться только после того, как я встал на колено на крыше гостиницы с маленькой красной коробочкой. Её счастливый визг слышал весь город. Она уехала за час до начала соревнований, обещая дома подготовить всё к свадьбе.       Я чувствовал только облегчение, что теперь смогу жить, «как человек», выражаясь словами отца. В законном перед Богом и людьми браке я думал, что найду успокоение. Но я еще не знал, что оно будет на глубине холодных серых глаз и совсем не женственного кадыка.       В этот раз было в три раза больше сотрудников спецслужб, чем я видел во Флоренции и в два раза больше, чем в Маниле. Они приехали в черном минивене из аэропорта. Дмитрий рассказал, что почему-то им запретили спать в самолете и постоянно будили, и даже не дали книжку почитать. В итоге он приехал, едва живой, на другой конец планеты с огромной разницей во времени, и когда ему тыкнули в губы микрофоном, он с диким акцентом произнес:       — Без комментариев.       Это было первое, что я услышал. Журналисты очень хотели получить комментарий от действующего чемпиона мира юниоров перед началом соревнований, но не учли, что разница во времени Чикаго-Москва была девять часов.       — Мне казалось, что солнце не зайдет никогда, — признавался Дмитрий с куда лучшим английским. — Что день будет длиться вечно, потому что я умер и попал в очень странный морг, где все что-то от меня хотели.       Хотели от него действительно многого. Но и у американской сборной был свой туз в рукаве: Дэнни Родригес, щекастый парень, обожающий Star Trek и есть чипсы голыми руками. Ему было шестнадцать, но играл он на уровне моего отца, обходя меня одной рукой, пока вторая была в пакете с едой. Дэнни пророчили большое будущее, к восемнадцати он мог стать чемпионом в Штатах, но уже через два года он вместо чипсов подсел на марихуану, потом на крэк, быстро сев в тюрьму, где действительно лучше всех играл в шахматы. Но тогда ему было шестнадцать и мы свято верили в Дэнни, как в Моисея, что выведет американскую сборную из ничтожного положения.       И верили не зря, Дэнни обошел двух из советских шахматистов на пути к финалу, агрессивно потея на весь зал. Я был единственным, кому Дэнни с искренним интересом делился фактами из любого сериала, поэтому команда решила, а организаторы присоединились, что я должен научить его пользоваться дезодорантом. Дэнни решил, что мы друзья, почему-то, но единственный не поздравил меня с помолвкой со Стейси. Об этом даже написали в какой-то маленькой газете для шахматистов-юниоров.       — Privet, — сказал Дэнни, протягивая жирную руку с остатками чипсов Дмитрию. Дмитрий, как и всегда, был в выглаженном костюме, а Дэнни надевал любимую футболку с героями Star Trek на финал. Я убедил его прикрыться пиджаком, но он не застегивался на его животе.       Через год фотографию с собранным Дмитрием и расслабленным Дэнни Родригесом опубликовала большая газета с заголовком: «Советская сдержанность и американская свобода: пятнадцать лет Карибскому Кризису». Снимок сделал не я, но мои тоже раскупили, хоть я и не был прессой на этом соревновании.       Они играли уже полтора часа без перерыва, по лицу Дэнни я видел, что еще немного, и он обделается, не вставая с кресла. По красному натужному лицу стекали капли пота, пока Дмитрий спокойно откинулся в кресле и ждал. Дэнни тратил безбожно много времени на каждый ход, а Дмитрий, казалось, даже не думал. Через эти полтора часа, он наклонился над доской и спустил очки на кончик носа, смотря тем самым взглядом.       — Перерыв! Перерыв! — не дождавшись разрешения, Дэнни вскочил с кресла, что оно упало, и рванул в туалет. Добежать он успел, а тогда я впервые заметил улыбку на Дмитрие. Когда он заметил, что на него смотрят, то снова принял нейтральное выражение лица.       По внутреннему регламенту советской сборной, он не вставал со стула, пока Дэнни не вернулся. Потребовалось около получаса, Дмитрий успел выкурить две сигареты и прочитать пару страниц газеты, которую ему подали. Я сделал снимок, который храниться в нашей личной коллекции: Дмитрий Ланков, закинув ногу на ногу, ждет у пустого кресла, пока исход партии уже предрешен заранее.       Еще час Дэнни пытался сражаться, постоянно уходя из-под шаха. Дмитрий рассказывал, что исключительно из-за интереса решил довести все оставшиеся пешки до другого конца стола, потому что поставил Дэнни в безвыигрышную ситуацию еще на двадцатой минуте.       — А ты не думаешь, что из-за того проигрыша он стал наркоманом? — спросил я как-то, когда нашел ту фотографию в коробках.       — Не надо тащить мышь к змее, если не хочешь, чтобы её сожрали, — Дмитрий равнодушно пожал плечами. — У него был потенциал и усидчивость, но не хватало спокойствия и крепкого мочевого пузыря.       — Рядом с тобой, у людей обычно сдает именно это.       Дмитрий снова стал чемпионом юниоров, а американец занял второе место, что, неоспоримо, было большой радостью. Мы собрались в баре отеля этим же вечером, чтобы чествовать Дэнни. Ему налили полный стакан колы, в который кто-то незаметно подливал водку. Мой отец благоразумно отправился спать, чтобы «не мешать молодежи развлекаться», и всего через полчаса мы отправили туда же Дэнни. От нескольких капель его быстро разморило, а он еще не хотел опоздать ночью на повтор какой-то сюжетно важной серии.       Никогда не понимал феномен Star Trek.       Мы заказали вторую порцию шотов, когда в углу зала появилась тощая слегка растрепанная фигура в том же костюме, за которой недовольно топал чекист. Дмитрий сел в отдалении от нас за барную стойку, привлекая внимание барменши. Она помахала нам рукой и подошла к нему. Я сидел с краю и слышал разговор.       — Одну водку, пожалуйста, — он положил на стол несколько долларов.       — Да, конечно. Только покажите документы для начала, мистер? — барменша ласково улыбнулась и с готовностью повторила по слогам. — У-до-сто-ве-ре-ни-е лич-но-сти.       — Зачем? — Дмитрий неуверенно взглянул за спину, где стоял КГБшник, сложив руки на груди.       — Я должна проверить ваш возраст. В США можно пить только с двадцати одного года, — барменша еще шире улыбнулась.       — Nugen pasport, — почти потерянно произнес Дмитрий, поворачиваясь на стуле к охраннику. На русском его голос ломался сильнее, я чувствовал это.       — Zachem? — КГБшник нахмурился и сдвинул густые брови к переносице, что они стали одной.       — Ona ne prodast bez pasporta, — Дмитрий развел руками, сглотнул и поправил очки, которые немного съехали по носу. Со временем это станет моим любимым жестом, который я фотографировал бесчисленное количество раз.       — Ему 21! — громко сказал чекист с еще большим акцентом, надвигаясь на бар.       — Я не могу продать без удостоверения личности, паспорт, может, водительские права? У нас так не принято, — барменша сделала шаг назад и выставила руки вперед, неуверенно посматривая на нас краем глаза. Она ожидала, что охранник идет на неё, но он грубо взял Дмитрия за плечо, отряхивая, как грязного щенка.       — Ty eyo slyshal. Idem, — он вцепился массивной ладонью в худое плечо. Я похлопал своего друга по плечу и встал, подходя к ним. Я положил на барную стойку мое удостоверение и деньги.       — Один шот водки, пожалуйста, — второй рукой я отодвинул его деньги к Дмитрию и дружелюбно улыбнулся. Чекист ослабил хватку, чтобы Дмитрий снова сел на высокий стул, поджав губы. Барменша расслабленно выдохнула и быстро налила одну рюмку.       — Приятно познакомиться, меня зовут Уильям Уилсон, — я протянул ему руку, пока Дмитрий глядел на финскую водку, как на чудо света. — Нам не удалось сыграть в этот раз, но я наблюдал за тобой, Дмитрий. Поздравляю с победой!       Я специально сказал громко, чтобы наша сборная присоединилась к поздравлениям, но только один мой друг поднял свой шот и повторил мои слова. Они наблюдали за нами.       — Дмитрий Ланков, — он протянул руку, избегая взгляда в глаза. Он повернул голову на телохранителя и сказал одними губами: — Pyat’ munit.       Чекист, которого, как я выяснил потом, звали Андрей, тяжело вздохнул и сел в конец зала, неотрывно наблюдая за Дмитрием. То ли он посчитал, что Дмитрий достаточно индоктринирован идеями коммунизма-ленинизма, то ли просто устал, но нам тогда впервые удалось поговорить.       — Спасибо, — Дмитрий выпил залпом, не морщась. — Но я хотел бутылку. — Он снова достал смятые доллары. — Этого хватит?       — Бутылку? На одного? — я играюче прищурился и улыбнулся. Дмитрий смотрел абсолютно серьезное. Мои сокомандники сторонились его, я чувствовал их косые взгляды в мою спину, а потом устал отвечать на расспросы с главным смыслом «зачем?». Я и сам не знаю, зачем я подсел тогда, возможно, мне стало жалко, что ему не дадут отметить победу, которую он сам принимал, как должное. Возможно, я хотел его пожалеть, я помнил всхлипы в туалете, такое невозможно забыть. Он был не Дьяволом, а раненным ангелом, крылья которого сгорели во время падения.       Но и тогда, и сейчас я думаю, что меня просто тянуло к нему. К его пугающим и манящим глазам, к ровной прическе и бледной коже. Я хотел прикоснуться к Священному Граалю перед тем, как его снова закроют в стеклянной коробке для туристов. В моменте я больше всего хотел накрыть его пальцы своими, как-то показать, что всё будет хорошо. Не осознавая того, я хотел спасти Дмитрия.       — Как тебе Чикаго? — спросил я, когда барменша с недоверием поставила перед нами почти полную бутылку водки. Только тогда плечи Дмитрия слегка упали, а ранняя морщинка между бровей разгладилась.       — Тут интересно, — уклончиво ответил он. — Но когда я только приехал, то мне казалось, что солнце в Америке никогда не заходит. Здесь восемь часов разницы с Москвой.       Он говорил с режущим слух русским акцентом, который любому филологу было бы больно слушать. Но он очевидно старался, хотя язык никогда не давался ему просто. Потом Дмитрий рассказал, что безумно гордился, что смог сказать такое длинное предложение. Он репетировал её в голове с самого первого дня, ожидая, что кто-то спросит его.       Потом Дмитрий скажет, что солнце в Штатах действительно не заходит, потому что его солнце — это я. Даже в воспоминаниях эта фраза заставляет меня краснеть.       — В Москве сейчас холодно? А по улицам ходят медведи? — я так хотел пошутить, Дмитрий хмыкнул и опустошил еще одну рюмку, не морщась. Я налил себе, чтобы не доставлять ему удовольствия напиться одному.       — Холодно, но без животных, — ответил он, переводя предложение в голове. — Я тоже тут что-то не вижу демократию, про которую мне рассказывали.       — Приезжай еще, я тебе покажу, — я хихикнул, прикрыв рот рукой. Мне хотелось сделать ему приятное. — У тебя хороший английский. Ты учишь его в колледже?       — Где? — Дмитрий осунулся и тише добавил: — Я не знаю этого слова.       — Университет, — быстро исправился я, показывая всем видом, что не осуждаю его. Выпив две рюмки водки залпом, я тоже говорил по-английски с трудом.       — Я учусь заочно на математика, — сказал он, около минуты вспоминая слово «заочно». — У меня нет времени ходить туда, потому что нужно заниматься шахматами. Я стал чемпионом СССР во второй раз, — сказал он без гордости.       — Поздравляю. Ты дважды чемпион везде, — я слегка стукнул его по плечу. — Математика — это сложно. Я учился полгода на Социальных Науках, но отчислился, потому что, как ты сказал, нужно заниматься шахматами. Может, не так удачно, как у тебя, но я скоро получу аккредитованное разрешение на работу спортивным журналистом.       — Это хорошо, — Дмитрий гипнотизировал взглядом мою рюмку. — Не грей водку, пей.       Я послушно поднял шот ко рту и выпил где-то треть, ставя на место. До сих пор не могу глотать её, как воду, хотя Дмитрий меня учил. Он пил так, что алкоголь не касался почти языка и неба, сразу выливаясь в горло, а оттуда в желудок, согревая. Живя в тепловой державе, Дмитрий всегда хотел согреться. У него до сих пор забавно мерзнет нос, когда он выходит курить на балкон.       — Может, тогда ты приедешь в Москву, — задумчиво сказал Дмитрий, наливая себе снова. Он произносил на русский манер Moskva, вместо Moscow. — Я родился в Москве, это мой город. Могу тебе показать. Откуда ты?       — Родился в Вашингтоне, но мы много путешествуем. Сейчас родители живут в Мэриленде, это штат, — быстро добавил я. Мне не хотелось, чтобы он напивался. За нашу короткую встречу мне хотелось рассказать ему всю жизнь, а потом выслушать его. Этот акцент я тогда мог слушать часами, несмотря на странные речевые конструкции, которые Дмитрий использовал. С годами акцент стал мягче, он говорил быстрее, не задумываясь над точным переводом, но в моменты стресса возвращалось старое произношение. Или когда он себя не контролирует, что происходит крайне редко. Поэтому русский акцент кажется мне очень возбуждающим, ассоциируется с самым интересным временем долгими ночами. Долгими, но не одинокими.       — Мой отец, Джек Уилсон, ты играл с ним в Маниле, — напомнил я. — В такой ковбойской шляпе. Он считает это стилем.       — Помню, — Дмитрий опустил взгляд и на секунду потянулся рукой к очкам, чтобы снять их, но передумал. Глаза раскраснелись от усталости, но зато щеки налились от алкоголя. С цветом он просто выглядел живее. — Интересная была партия. Передай ему, что это было неплохо. Лучше, чем на этом турнире.       — Обязательно, — я допил рюмку. — А кто твои родители? Кем работают простой proletariad в Союзе? — теперь я был горд, что выговорил это слово. Дмитрий очевидно удивился, но продолжил смотреть в стол.       — Мой отец мертв, он был врачом, мама работает в школе, — он снова начал уклоняться. Дмитрий поднял руку на значок на груди и ударил его костяшкой длинного пальца. — Мы все состоим в Партии. И мы очень довольный proletariad.       Я понял, что эту тему поднимать не стоит. Мы говорили о погоде, но быстро переключились. Дмитрий рассказал мне про шахматы, мы обсудили несколько партий прошедшего турнира. Когда он говорил об этом, его глаза загорались, он будто становился собой, отбрасывая мысли про Партию.       Дмитрий чертил доску пальцами на деревянной поверхности барной стойки, а я смотрел туда и будто тоже что-то видел. Он до сих пор порой заговаривается и чертит доску в воздухе, думая, что другие тоже видят.       — Дэнни старался, — неловко вступился я, когда Дмитрий начал пояснять мне ошибки на финальном турнире. На это он равнодушно пожал плечами:       — Такое можно сделать дома на кухне, но на турнире это непростительно. Если бы он был взрослым, я бы закончил партию за полчаса. Я дал ему три шанса. Здесь, здесь и вот здесь, — Дмитрий снова пустился в объяснение. Я был слишком пьян, чтобы слушать. Облокотившись на барную стойку, я подпер рукой голову и смотрел на его сосредоточенное лицо. Он даже что-то шутил, что я не запомнил.       Тогда я впервые увидел настоящую улыбку Дмитрия. Он показывал её не всем, его до сих пор сложно заставить улыбаться просто так. Но Дмитрий не упивался своей победой, нет, он испытывал энтузиазм ученого, который нашел особенную бабочку и разглядывал её под микроскопом с намерением написать умную статью.       Короткие ногти царапали поверхность, когда он рисовал что-то на поверхности в воздухе. Дмитрий практически забыл про водку, но когда я тянулся к ней, то вспоминал, только чтобы опустошить еще половину рюмки. Язык его заплетался, он невольно переходил на русский, но упорно возвращался обратно. Я следил то за вытянутым лицом и растрепанными волосами, то за ладонями. Будучи таким пьяным, мне хотелось заткнуть его и поцеловал костяшки, чтобы выиграли такие сложные матчи. Он давно отпустил Дэнни, рассказывал про партию с японцем, который доставил ему больше всего проблем в полуфинале.       Промелькнула мысль, что если бы это говорила Стейси, я поцеловал бы её и закружил в крепких объятиях. Это невероятно — наблюдать за человеком, увлеченным фантазиями.       — Смотри, — я потянулся к его ладони и взял её в свою. Несмотря на то, сколько он выпил, кончики пальцев были холодными, как у мертвеца. Я забрал худую ладонь в свою, пьяно улыбаясь. Дмитрий вздрогнул, будто я ударил его, выпрямился и сглотнул, но не стал вырываться. Глаза удивленно округлились.       — Смотри, — повторил я, стараясь говорить как можно внятнее. — Это всё очень интересно, но я слишком пьян, чтобы понимать. Последние полчаса я не понял совсем. Это ты тут умный, а я не очень, пожалей меня. Хоть ты этого и не умеешь.       — Пожалеть? — он смаковал на вкус новое слово. Я действительно долгое время считал, что в русском нет аналога этому слову.       Я бы с радостью объяснил ему значение, но в наш уютный пьяный диалог вмешался чекист. Он грубо подошел и ударил меня по запястью, заставляя отпустить Дмитрия. Потом он сдавил его плечо, что, я уверен, остался синяк, и вытащил его из-за стола. Они недолго поспорили на русском, чего я не запомнил, а потом КГБшник утащил Дмитрия в номер, буквально взял в заложники целостность его пальцев.       Я обернулся и заметил, что мои товарищи давно разошлись, барменша уныло дремала на стуле, а часы показывали третий час. Кое-как я добрался до своего номера, и, отвратительно разбудив соседа, упал на кровать, думая только о том, какой Дмитрий Ланков удивительный человек.       На следующий день сборная СССР быстро покинула Чикаго, а я жалел, что не мог попрощаться с Дмитрием, хотя в то утро вытащить себя из постели в туалет оказалось большим достижением.       Вернувшись домой, я не затыкался о нем. Мой усталый мозг запомнил только обрывки его рассказов, которые я старался пересказать отцу с большим трудом. Папа сам был немного разочарован игрой Дэнни, но понимал, что лучше него никого не было у Соединенных Штатов. На тот момент.       Я учил русский с повышенным усердием, даже осилил несколько детских сказок. На курсы ходило два с половиной калеки, а я посещал их каждый день, забывая готовиться к объявлению помолвки. Стейси хотела сделать всё сама, я не мешал. Мне удалось получить аккредитацию спортивного журналиста, когда я в итоговом сочинении просто пересказал одну из партий Дмитрия, которую мне удалось реанимировать в памяти.       Дмитрий рассказал, что ему еще долго припоминали тот вечер в баре отеля. Его вызвали в главное управление Партии и долго допрашивали, заставляя вспоминать каждое слово на двух языках. Они разбирали наш диалог, будто за ним следила толпа фанатов, которых ни в коем случае нельзя было разочаровать, а не одна скучающая бармешна.       Дмитрий с усмешкой вспоминал, как они долго не могли определиться, хорошо ли то, что он мне «объяснял» партии. С одной стороны, советский студент поучал американского, который представлялся чуть умнее обезьяны, но с другой — он ведь мог какие тайны раскрыть случайно! Дмитрий не знал ничего, что крутилось за пределами его головы, но его шахматные идеи вполне подпадали под графу «только для служебного пользования».       Больше всего в жизни я благодарен ему за то, что он не поверил, когда ему долго и последовательно обсуждали, что я точно-точно если не кадровый сотрудник FBI, то точно завербован. Это же все журналисты завербованы либерально-демократической мафией, по-другому просто не бывает. Если бы бравый сотрудник Комитета Государственной Безопасности СССР, Андрей, не прервал нас, то я точно бы вложил в голову Дмитрия, захваченного шахматами, анти-коммунистические идеи или, того хуже, попытался бы завязать дружбу. И родился я в столице, и аккредитованный журналист, ужас вообщем.       Но Дмитрий слушал это в пол-уха и проматывал в голове любимые ходы и немного радовался победе. Дэнни он действительно хорошо отделал. Не так давно я спросил его, когда готовился к написанию этих мемуаров, каким я показался Дмитрию в наш первый разговор? Что думал он, а не сборище заслуженных работников компартии?       — Я посчитал, что ты милый, — говорил он, сидя за столом с кружкой мятного чая. Дмитрий всегда пьет его перед сном. — Я сразу понял, что ты моложе меня, но не думал, что всего на год. Видел, как ты общаешься с тем мальчиком, которого отдали мне на растерзание, и думал, что вы сверстники. А потом заглянул в твое удостоверение личности краем глаза. Тогда я еще плохо читал по-английски, но цифры-то видел.       — И всё? — я сел напротив и закинул ноги на соседний стул.       — Ты был щеночком, которого кто-то должен был подобрать. Я это сделал, — Дмитрий расплылся в хитрой усмешке и снял очки, откладывая их. Он взял мои руки в его, немного согревшиеся об чашку.       — Я говорил сегодня, что люблю тебя? — я улыбнулся, понимая, куда всё идет. Дмитрий посмотрел на часы, а потом мне в глаза:       — Через две минуты будет, что еще нет.