Зверь

— … — тихо зовёт голос. Он ему не внемлет. Не может. Сил нет, не хочет, не может, не может, черти их подери! — Вальтер? Вальтер, — по-прежнему тихо зовёт тот же голос. Он беспокоится, скрывает, но по ноткам угадать можно. Шелленберг даже в таком состоянии по-прежнему хорошо разбирается в людях, или именно этого человека он слишком хорошо знает? Вальтер не знает, не помнит: напился вчера как… скотина. Это он помнит, отсюда и резкая головная боль, и привкус тухлятины во рту. Да-да. Только из-за того, никакой другой причины. Он тем временем осторожно касается его руки, Вальтер хрипит, но глаза не открывает. — Тише, тише, — успокаивает голос. Он его хорошо знает. Штирлиц. Кому бы ещё хватило наглости заявиться в его дом?.. Почему он здесь? Зачем. Вальтер предположить сейчас не может, «думать» не получается. Его тем временем аккуратно поднимают с дивана, усаживают, хорошо, что сил забраться всё же хватило, ведь Вальтер помнит, как упал на ковёр посреди собственной гостиной. Такой потехи гордость бы ему не простила, Шелленберг и так недоволен, что подчиненный, пускай и любимый из них, видит его в таком уязвимом состоянии. — Вы что-то хотели? — как можно серьёзней спрашивает Вальтер. Выходит отвратно, Шелленберг не уверен, что Штирлиц и вовсе разбирает его слова. — Бригадефюрер, — тихо зовёт тот, придерживая, чтобы Вальтер не навернулся с дивана. — У вас всё в порядке? Шелленберг качает головой. Зря, от подобного жеста голову прошибает болью, сколько же… он вчера выпил? Впрочем, почему это вопрос — слишком много. Нервы сдали. — Не расскажете? Штирлиц нарушает сейчас все должностные рамки. Он присаживается рядом и заботливо придерживает Вальтера за плечо. В том нет ничего предосудительного, если забыть, что Штирлиц без приглашения зашёл в дом своего начальника, этого начальника в доме нашёл, разбудил и теперь слишком заботливо приводит в чувство. — Сегодня суббота, — замечает Вальтер. Чтобы убедиться, что всё не хуже, чем он представляет. Он только сейчас кое-как и может открыть глаза и повернуться к подчинённому. — Вас вчера видели, — тихо поясняет Штирлиц. — Говорили, вам нездоровилось. Неосторожно с его стороны. — Больше не болтают, — отрешённо добавляет Штирлиц. Он?.. Или нет? Вальтер ловит себя на мысли, что ему всё равно, что тот сделал с теми, кто вчера видел его вдрызг пьяным. Только он собеседника как будто и не узнаёт, Штирлиц никогда не отличался таким рвением решать проблемы… физически. Или всё же просто поговорил с ними, чтобы не болтали? Вальтер шумно выдыхает. Штирлиц сидит рядом и ждёт. Ждёт ведь. — Что вы хотите услышать? — поворачивается и устало разглядывает мужчину напротив. Почему-то вспоминается, когда Шелленберг встретил его впервые. И первые годы знакомства, тогда морщины в половину меньше покрывали лицо Штирлица, не было и седины на висках. Вальтер и сам изменился, но за последние месяцы… Да. Он не хотел о том думать, хотел забыться. Вальтер вздыхает. Штирлиц качает головой, осторожно отпускает его плечо и смотрит, проверяет — усидит ли Вальтер сам. Ему плохо, но не настолько, чтобы он не мог сам сидеть на диване! Шелленберг фыркает и отворачивается. Штирлиц по-прежнему не говорит ни слова, встаёт, уходит, Шелленберг слышит шум воды и дребезг посуды. Мог бы поинтересоваться, почему подчинённый хозяйничает на его кухне как на своей, но придётся кричать, иначе тот не услышит. От крика у Вальтера снова разболится голова, да и горло саднит. Его не настолько возмутило подобное поведение. Да и… забота эта. Сердце греет, Вальтер старается не подпускать, он не знает, кому может доверять. Забоится ли о нём Штирлиц как о друге? Может, Шелленберг был бы тому рад. Может быть. Не имеет права думать, в 1944-м он больше никому не может доверять. Штирлиц возвращается с чашкой кофе и сигаретой. Почему-то Вальтер уверен, что из его пачки, той самой, что он забыл вчера на кухне. Поэтому не спрашивает и сразу закуривает, хотя отлично знает, что ту гадость, которую курит сам Штирлиц, курить бы никогда не стал. Впрочем, не зря то знает и сам Штирлиц. У кофе странный привкус. Наверное, дело в похмелье, но Вальтер всё равно косится на Штирлица. Тот, к слову, продолжает молчать и только смотрит. У него был бинт на пальце, когда он уходил на кухню?.. Шелленберг не обратил внимания. — Где вы так? — почему этот бинт не даёт Вальтеру покоя? — Зацепился за что-то, не обратил внимания, — невозмутимо отвечает Штирлиц. — Вчера вечером, темно было. Вальтер качает головой, отгоняя все вопросы. Он отпивает кофе, и правда, вкус не дрянной, а именно странный. У него на кухне такого сорта не водилось. Штирлиц под испытывающим взглядом ничего не поясняет. Шелленберг решается, только докурив сигарету и допив кофе. Штирлиц всё это время молчит. — Я болен, — как можно безразличнее говорит он, но голос ломается, да и смеётся Вальтер скорее от нервов. — Смертельно. Он внимательно следит за реакцией. Ничего. Через секунду Штирлиц изображает удивление, очень правдоподобно, между прочим. Вальтер его слишком хорошо изучил до каждой ресницы. — Вы знали, — перебивает Вальтер, когда Штирлиц вот-вот начнёт ему соболезновать. — Это не вопрос, — не даёт сказать снова. Штирлиц отводит взгляд. — Я не хотел, чтобы о том судачила вся верхушка Рейха, — настаивает Вальтер сквозь зубы. — Не узнает, бригадефюрер, — коротко отвечает Штирлиц. — А вы?.. — По каналу, откуда узнал я, больше никто и ничего не узнает. Холодно. Отрешённо. Вальтер диагноз знал уже как пару месяцев, но тогда почему-то решил рискнуть, потешить себя надеждой. Вчера её вдруг стало невыносимо мало, его состояние ухудшается, этот ставший вечным привкус тухлятины во рту, боли… Чем больше Шелленберг о них не думает, тем меньше может не признавать. — У меня рак, — зачем-то говорит он Штирлицу. — Нет, молчите. И тот молчит. Вальтер не спросит, откуда Штирлиц узнал. Ни какой канал, ни зачем узнал, ни что случилось с теми, кто растрепал. Штирлиц будет молчать и просто сидеть рядом. Вальтеру отчего-то станет легче, отступит и тошнота, и головная боль, и то чувство проигрыша, которое, казалось, сковало вчера всё тело. Ему как будто бы даже стало легче дышать. Вальтер не спросит и, почему теперь его подчинённый каждый день приносит ему чашку кофе в кабинет. Не его обязанности, да и Вальтер не просит. У кофе тот же самый странный привкус, который всё больше и больше нравится Вальтеру. Потому что после такой чашки: ему как будто легче. Ему как будто не так тошно, как будто он болен чуточку меньше. Чего Шелленберг не понимает, так это чем вдруг занимается Штирлиц, что с каждым днём у него всё больше тонких порезов на пальцах.