Зверь

Вальтер не задаёт вопросов, поэтому быстро не получает на них ответов. Но, когда он отправляет Штирлица на задание, тот, на удивление, мнётся. — Это приказ, — Вальтер ужасается, что ему приходится это говорить. Штирлиц всегда понимал его с полуслова, неприятно осознавать, что он ошибался в этом выводе. Штирлиц качает головой и отводит взгляд. — Вы только не смейтесь, хорошо? Я поеду, только я вам кофе оставлю? Будете пить именно его хотя бы раз в день? — осторожно спрашивает Штирлиц. — Тот самый, что вы мне вдруг варите каждый день? Почему я должен смеяться? Штирлиц поджимает губы. — Он… — качает головой. — В общем, это странный очень кофе, по особенным каналам достал, мол, его заговорили, чтобы люди даже с вашим недугом поправлялись, но пить нужно по чашке в день. Вы только не смейтесь. Вальтер, в целом, не думает, что Штирлиц спятил. У них половина руководства Рейха на чем-то мистическом помешана, но Штирлиц? Вальтер был уверен, что именно он мыслит трезвее всех. Даже он сам, на крайний случай, мог представить, как он, Вальтер Шелленберг, идёт к гадалке лишь бы узнать, когда эта боль закончится, но Штирлиц?! Вальтер не смеётся. Он вдруг вспоминает, как хорошо себя чувствует только после этой чашки. Он думал дело в том, что кофе очень хороший. Вальтер вздыхает. — Давайте сюда ваш кофе. Штирлиц улыбается уголком губ, а Шелленберг думает, что никогда не видел на его лице ничего ближе похожего на улыбку. На третий день без Штирлица забывает Вальтер про кофе. Но на пятый его снова скручивает, казалось бы, уже забытой болью, возвращается и мерзкий привкус во рту… В тот день он пьет три чашки. И каждый день после — по одной. Впрочем, даже когда Штирлиц возвращается, Вальтер не задаёт вопросов. У того на руках нет новых порезов — уже лучше. Ненадолго, пару дней и снова… Шелленберг не понимает, откуда они берутся, но не спрашивает. И Вальтер долго не задаёт других вопросов, например, на счёт кофе. И на счёт самого Штирлица. До того самого случая. Дверь в его кабинет распахивается, и внутрь заваливается… кажется, Штирлиц. Очень помятый, в крови, шатается, на ногах не держится, он падает — но Вальтер не успевает его подхватить, потому что тот скулит. И Шелленберг отшатывается. А ещё у него глаза светятся. Вот так сюрприз… Нет, сам факт, что Штирлиц — не человек, Вальтера не удивляет. Вот и ответ невероятной работоспособности и выносливости подчинённого, не вся нечисть такова, но, может, Штирлиц кто-то из групп оборотней. Например. Вальтер и сам не знает, почему сразу думает именно в их сторону, было в Штирлице… «что-то такое», Шелленберг не объяснит. К тому же. Вальтер уже знает. В дверь стучат, Штирлиц скулит явно от боли, у него пальцы в крови, где он держится за плечо, но есть в его виде что-то ещё. Слабость. Уязвимость. — Спрячьтесь, — бросает Шелленберг и уже идёт к двери. Штирлиц не верит. Он хватает его за ногу, хотя падает из-за того лицом в пол. Окровавленные пальцы дрожат. — Спрячьтесь, я всё знаю, — холодно, но очень тихо говорит Вальтер. На лице подчиненного отражается рассеянность. А потом его снова кроет болью, зрачки слишком широкие, да что с ним… Хотя. Вальтер ведь знает. В этом состоянии Штирлиц не решает ничего лучшего, кроме как отползти и спрятаться Вальтеру под стол. — Да? — Шелленберг открывает дверь сам, не намерен он пускать никого в свой кабинет. Краем глаза отмечает, что на полу остался след крови, незаметный, но лучше не пускать. Он и сам не знает, почему он это делает. Пару часов раньше Шелленбергу принесли окончательные доказательства, нет, он давно подозревал, что Штирлиц работает не только на него — не на него вовсе. Доказательства он получил два с половиной часа назад. Пришлось посмотреть правде в лицо, его «любимый» подчинённый работал на чужую разведку, на советскую разведку… Что же Вальтер? Он избавился от того, кто новости принёс. И от улик. Зачем?.. Он знает, в глубине души знает. Но отвечать пока не хочет. — Нет, он не появлялся. Что вы говорите? Нет, сегодня не видел, — наигранно удивляется он тому, что докладывает адъютант. Тот уходит, и Вальтер запирает дверь изнутри. — Расскажите мне, что произошло, — он не просит, велит. — Вы… знаете, — раздаётся сдавленное из-под стола. Вальтер медленно подходит ближе. Потом обходит стол и присаживается напротив, прямо на пол, пускай. Он может легко признать, что знает, что Штирлиц работает на советскую разведку. А может этого не делать, сыграть, спрятать козыри. Вальтер едва выбирает. — Тогда вы ничего не потеряете, если расскажите мне заново, что случилось сегодня. — Мюллера ищут, — сипит Штирлиц и заходится кашлем. Это Вальтер только что узнал от адъютанта. Штирлица утащили в гестапо тем утром, в итоге: ни Мюллера, ни охраны, ни того, кого допрашивали… Мда. — Не найдут? — осторожно спрашивает Вальтер. — Частями, — откашливается Штирлиц. — Прелестно, — что-то Вальтеру подсказывает, что язвить он сейчас может сколько угодно. И не только «сейчас». — Что с вами? Штирлиц слишком тяжело дышит. Зрачки широкие, Вальтер заметил, Штирлица колотит, он ведь больше не пытается остановить кровь, она… его ли? — Наркотик, — сипит тот и держит себя крепче. — Я… едва понимаю, где я. И… не помню, что с ними сделал. Скулит. Ему очень плохо, но Вальтер не рискует приблизиться. Да и под столом они оба банально не поместятся. Но Вальтер пододвигается чуть ближе и осторожно протягивает руку. Касается плеча — Штирлиц вздрагивает как от удара и забивается глубже под стол. Глаза у него светятся оранжевым, да, не показалось. И кровь на холке не его, и оскал звериный — не человечий ни капли. Но Штирлиц обнимает себя, держит, когтями разве что в кожу впивается и скулит, как потерянный щенок. — Вы не понимали, где вы, но пробрались через всё здание в мой кабинет?.. — тихо намекает Вальтер. — Я не помнил, кто я, — сипит Штирлиц и на него не смотрит, — но пробрался туда, где безопасно. — Считаете мой кабинет защитой? — удивляется Вальтер. — Не я, — отзывается Штирлиц и снова заходится кашлем, — зверь. Он больше не говорит, его трясёт, но наркотик, кажется отпускает. Вальтер тяжело вздыхает и пробует сесть поближе. Касается плеча. Сжимает. А потом Штирлиц дёргается, ударяется головой о столешницу, но утыкается лицом ему в бок, ныряет под руку, сворачивается в комок, и да, скулит, как будто пытается спрятаться, спрятать всего себя в объятиях Вальтера. Не получается, хотя бы просто по размерам не получается, но… кажется он затихает и перестаёт метаться. Шелленберг обнимает его в ответ. Крепко-крепко. Он ведь сам знает, что делает и почему. Он признавать не станет.