Зверь

— Зачем? — таращится Вальтер, когда Всеволод царапает свою ладонь и протягивает ему руку. — Пей. — Мне уже намного лучше, — возражает Вальтер. Он ещё не был в больнице, они едва покинули Германию. Шелленберг больше занят вопросом, как он «своим друзьям» продаст, что это за мужчина приехал вместе с ним. Чтобы Штирлица особенно не допрашивали, но и посчитали полезным и не избавились. Самый простой вариант… нет, не стоит. Сказать, что Штирлиц важен лично для Вальтера, тогда его используют как пешку, чтобы побольше информации получить от самого Вальтера. — Пару капель в неделю, — поясняет Всеволод. — И будешь жить столько же, сколько и я. Вальтер не привык ещё, что тот — оборотень. Но сейчас настораживаться. — Это сколько?.. — Лет сто пятьдесят, — Всеволод пожимает плечами, — для нас это нормально. Может, до двух сотен, но не больше. Вальтер выдыхает. — Не хотел бы жить вечно. — Да никто не хотел бы. Мы хоть и не люди, но бессмертных не бывает. И у меня есть идея, что мы скажем в доме твоего друга Бернадота. Вальтер выгибает одну бровь. — Только я тогда быстро обратится не смогу. Зверем. У меня это лицо, — он проводит рукой по своей щеке, — как бы сказать, основное. Но я могу сменить личину. Очень болезненно, выламывает всё тело, пару часов ужасной боли, после чего мне нужно будет снова обратится сначала в эту форму и только потом в зверя. Теперь Вальтеру понятно, почему Всеволод часто того не делал. С одной стороны, у него есть план, с другой… предлагает оставить себя уязвимым, их уязвимыми, если не сможет обратится зверем. Впрочем. Шелленбергу обещали безопасность в обмен на информацию. Любой бы уточнил, но Вальтер к тому времени Всеволоду безоговорочно доверяет. Поэтому через три часа, на протяжении которых Вальтер сотню раз проклинает всю идею, ведь его любимый буквально ломает себе все кости, пока Вальтер его крепко обнимает. Держит. Всеволода трясёт, но он сжимает зубы и не кричит. Так вот, Вальтер в своих руках после трех мучительных часов обнаруживает… её. — Сейчас, я отдохну немного и попробую лицо поправить, — говорит ему… эта дама. Она старше Вальтера лет на десять, в коротких чуть вьющихся волосах есть седина, совсем как у Всеволода, морщины, да и черты лица… они женские, но как бы мужеподобные. Вальтер быстро догадывается, что задумал Всеволод. — Не стоит. Это моё лично дело, почему я бегу с любовницей, а не с женой, и как моя любовница выглядит. Вальтер целует «её» в щеку, в последний момент не может в губы. — Я как будто тебе изменяю, — смеётся Вальтер и утыкается носом в плечо Всеволода. В женское плечо, но так хоть немного привычнее. Вопросы возникают. С Вальтером никто спорить не горит желанием, если у него любовница на десять лет старше его, значит, нужно так. — Её муж, скорее всего, давно в обороне Берлина погиб, — как бы случайно замечает Вальтер между допросами. С «его Греттой» просто не разговаривают. Она ведь ничего толком не знает, ничего толком не значит для разведки. Их отпустят с любого присмотра в 1950-е. Следы Шелленберга «с любовницей» пропадут где-то в горах Италии, а там… кто их знает? Если в Швейцарии и видели двух мужчин, то никто точно не слышал, как кричала «Гретта», принимая привычный облик. И никто точно не скажет, куда направлялись эти двое. Только Вальтер будет знать, насколько заботливо Всеволод придерживает его под руку. Или целует в висок, украв момент, когда на них точно никто не смотрит. И только Всеволоду Вальтер признается, что любить его ему приятнее в мужском обличии, Вальтер так и не смог отделаться от ощущения, что «с Греттой» он любовнику изменяет. С чем бы поспорили все, кто их слышал, что ж. Вальтер каждый раз засматривается, ведь — оказывается — Всеволод умеет улыбаться больше, чем лишь уголком губ. Только не там, куда они не вернутся.