Никогда не заявляйте, что знаете хоть что-то о человеческом сердце. — ГЕНРИ ДЖЕЙМС
АВГУСТ 1884
Это письмо изменило мою жизнь. Я ждала его весь день, спрятавшись в старом гончарном сарае, подальше от тети Лорены и её двух дочерей, одну из которых я любила, а другая не любила меня. Моё убежище едва стояло — сарай был старым и неустойчивым; один сильный порыв ветра мог разнести его в щепки. Золотистый полуденный свет проникал внутрь через грязное окно. Я нахмурилась, постукивая карандашом по нижней губе и стараясь не думать о родителях. Их письмо придет только через час. Если вообще придет. Я посмотрела на скетчбук, лежащий на коленях, и поудобнее устроилась в старинной фаянсовой ванне. Крупицы древней магии окутывали мое тело, но едва осязаемо. Заклинание было наложено давно, и ванна прошла через множество рук, чтобы я могла полностью в ней скрыться. Это проблема многих зачарованных предметов: след от первоначального заклинания был слабым и постепенно таял с каждым новым владельцем. Но этот факт не мешал моему отцу собирать как можно больше магически-слабых предметов. Поместье ломилось от поношенных туфель, в подошвах которых прорастали цветы; зеркал, которые пели стоило кому-то пройти мимо; и сундуков, из-под приоткрытых крышек которых устремлялись ввысь десятки мыльных пузырей. Моя младшая кузина, Эльвира, снаружи выкрикивала мое имя. Этот не женственный пронзительный крик наверняка не пришелся бы по душе тете Лорене. Она поощряла умеренный тон, кроме тех раз, когда говорила сама. И часто по отношению ко мне. — Инез! — звала Эльвира. Я была не в настроении для болтовни. Глубже погрузившись в ванну, я прислушивалась к шуму, что создавала моя кузина вокруг деревянной постройки, зовя меня по имени, пока прочесывала пышный сад, заглядывая под кустистые папоротники и огибая стволы лимонных деревьев. Но я затаилась на случай, если Эльвира была со своей старшей сестрой Амарантой. Моя нелюбимая кузина, которая никогда не ставила пятна на платья и имела безупречные локоны. Она никогда не позволяла себе повышать голос или говорить неуважительно. Сквозь щели в досках я увидела, как Эльвира топчет ни в чем не повинные клумбы. Я подавила смешок, когда она наступила на горшок с лилиями и выругалась, что, насколько мне известно, не оценила бы ее мать. Сдержанный тон и никаких ругательств. Мне следовало дать о себе знать, пока она не испортила очередную пару нежных кожаных туфель. Но пока не пришел почтальон, я никому не смогу составить компании. В любую минуту он может прийти с почтой. Возможно, сегодня я наконец получу весточку от мамы с папой. Тетя Лорена хотела взять меня с собой в город, но я отказалась и затаилась на весь день в своем укрытии на случай, если она уговорит меня покинуть дом. Родители выбрали её и двух моих кузин, чтобы они составляли мне компанию во время их многомесячного странствия, и хотя тетя хотела как лучше, но порой её настойчивость раздражала. — Инес! ¿Dónde estás? — Эльвира скрылась в глубине сада, и звук её голоса затерялся среди пальм. Я не откликнулась. Корсет сильно сдавливал грудную клетку, я крепче сжала карандаш и, сощурившись, осмотрела готовую иллюстрацию. Лица мамы и папы смотрели на меня с изображения. Я являлась идеальной комбинацией этих двух людей. У меня были мамины ореховые глаза и веснушки, её полные губы и острый подбородок. От отца мне достались дикие вьющиеся черные волосы, которые у него уже стали совсем седыми, а также смуглая кожа, прямой нос и брови. Он старше мамы, но именно он понимал меня, как никто другой. На маму сложно было произвести впечатление. Я не хотела их рисовать, не хотела даже вспоминать о них. Ведь если бы я думала, то начала бы считать мили, разделявшие нас. Если бы я только подумала, то вспомнила, что они находятся в другом мире по сравнению с маленьким уголком поместья, где пряталась я. Я бы вспомнила, что они в Египте. Страна, которую они обожали. Место, которое они называли своим домом на протяжении полугода ежегодно. Сколько я себя помню, их чемоданы всегда были собраны и наши расставания были такими же постоянными, как восход и заход солнца. Семнадцать лет я отпускала их с отважной улыбкой, но, когда в конце концов их исследования растянулись на месяцы, моя улыбка дала трещину. Они сказали, что это путешествие слишком опасно для меня. Путешествие, которое обещало быть долгим и тяжелым. Для кого-то, кто всю жизнь просидела на одном месте, их ежегодное путешествие казалось божественным. Несмотря на сложности, которые вставали на их пути, это не помешало родителям купить очередной билет на пароход, идущий из порта Буэнос-Айреса до самой Александрии. Мама и папа никогда не звали меня с собой. Честно говоря, они запретили мне ехать. С мрачным видом я перевернула лист и уставилась на пустую страницу. Мои пальцы сжимали карандаш, пока я выводила знакомые линии, формируя египетские иероглифы. Я практиковалась в написании глифов при любой возможности, пытаясь выучить как можно больше, в том числе и их фонетические значения, наиболее близкие к латинскому алфавиту. Папа знал сотни, а я не хотела отставать. Он всегда интересовался выучила ли я что-то новое, и мне не хотелось его разочаровывать. Я поглощала различные рукописи: от «Описания Египта» и дневников Флоренс Найтингейл, путешествующей по Египту, до «Истории Египта» Самюэля Берча. Я выучила наизусть имена фараонов Нового царства и могла назвать многих египетских богов и богинь. Закончив, я бросила карандаш на колени и стала бездумно крутить золотое кольцо на пальце. Папа прислал его в последней посылке в июле без какой-либо записки, только с именем и обратным адресом в Каир на коробке. Это было так похоже на него — забыть. Кольцо сияло в мягком свете, и я вспомнила как впервые надела его. Едва я коснулась его, мои пальцы начало покалывать, по руке распространился жар, а во рту появился привкус роз. Образ незнакомки всплыл в моем сознании, но исчез, стоило мне моргнуть. В то мгновение у меня перехватило дыхание и я ярко ощутила острую тоску, словно сама испытывала эти сильные эмоции. Папа прислал мне зачарованный предмет. Это озадачило. Я никому не рассказала, что он прислал и что случилось потом. Магия старого света коснулась меня. Это было редкостью, но случалось, если с предметом мало взаимодействовали. Папа однажды объяснил мне: давным-давно, во времена, когда люди еще не начали возводить свои города, до того, как они решили осесть и заселять территории, прошлые поколения заклинателей создавали магию из редких растений и труднодоступных ингредиентов. С каждым произнесенным заклинанием магия давала искру, потустороннюю энергию, которая в буквальном смысле обладала весом. В результате она прилипала к окружающим предметам, оставляя после себя след. Естественный побочный продукт магии. Но больше ей никто не занимается. Люди, обладавшие знаниями о заклинаниях, канули в лету. Общеизвестно, что документировать магию опасно, поэтому их знания передавались из уст в уста. Но даже этот метод изжил себя, и целой цивилизации пришлось заняться рукотворными вещами. Древние практики были забыты. Но вся сотворенная магия, эта незримая сила, ушла и стала частью чего-то иного. Магическая энергия пускала корни глубоко в землю или опускалась на дно глубоководных озер и океанов. Она липла к предметам, обычным и незаметным, а порой передавалась, когда впервые вступала в контакт с чем-то или кем-то другим. У магии есть собственный разум и неизвестно, как она выбирает к какому предмету или человеку прицепиться. В любом случае, каждый раз, когда заклинание переносилось, то его чары ослабевали на небольшую величину до тех пор, пока оно не исчезало окончательно. Очевидно, люди не любили брать в руки или покупать вещи, которые могли обладать старой магией. Вообразите себе чайник, который заваривает зависть или призывает вспыльчивого призрака. Бесчисленные артефакты были уничтожены или изъяты организациями, специализирующимися на отслеживании магии, но большее количество было погребено или утеряно. Точно также, как имена давно почивших поколений или самих создателей магии: кем они были, как жили и чем занимались. Они оставили после себя магию — словно сокровища, которыми мало кто стремился завладеть. Мама была дочерью фермера из Боливии, и в её маленьком пуэбло, как однажды она рассказала мне, магия была на поверхности, ее было легче найти. В штукатурке или потертых кожаных сандалиях, в потрепанном сомбреро. Её приводили в восторг остатки мощных заклинаний, ставшие частью бытовой жизни. Ей нравилась мысль о том, что ее город — колыбель потомков талантливых заклинателей. Я перевернула страницу своего скетчбука и начала заново, стараясь не думать о последнем письме, которое я им отправила. Я написала приветствие на зыбком иератическом наречии — прописной иероглифической технике — а затем снова умоляла их разрешить мне приехать к ним в Египет. Я просила их об этом бесчисленными способами, но ответ всегда был одним и тем же. Нет, нет, нет. Но, возможно, в этот раз ответ будет другим. Скоро должно прийти письмо, и, возможно, в нем будет то самое заветное слово, которое я так долго искала. Да, Инез, наконец-то ты можешь приехать в страну, где мы живем вдали от тебя половину нашей жизни. Да, Инез, ты наконец-то можешь узнать, чем мы занимаемся в пустыне и почему это дороже нам, чем время, проведенное с тобой. Да, Инез, ты наконец-то поймешь почему мы оставляли тебя раз за разом и всегда отвечали «нет». Да, да, да. — Инез! — снова выкрикнула Эльвира и я вздрогнула. Я упустила момент, когда она подошла в плотную к моему укрытию. Магия, покрывавшая старую ванну, могла лишь на расстоянии сокрыть меня, но, находясь близко, кузина легко бы вычислила мое местонахождение. Голос Эльвиры стал выше и я обратила внимание на нотки паники в нём. — Письмо пришло! Я оторвалась от скетчбука и резко поднялась. Свершилось. Я заложила карандаш за ухо и выбралась из ванны. Настежь распахнув тяжелую деревянную дверь, я взглянула на кузину со смущенной улыбкой. Эльвира стояла в десяти шагах. К счастью, Амаранты видно не было. Она бы скривилась от вида моей помятой юбки и наябедничала бы об этом отвратительном преступлении своей матери. — Hola, prima! — выкрикнула я. Эльвира вскрикнула, отпрыгнув на метр от неожиданности, но осознав, что это всего лишь я, кузина закатила глаза. — Ты неисправима. — Только рядом с тобой, — я посмотрела на её руки в поисках письма, они были пусты. — Где оно? — Мама попросила меня сходить за тобой. Это всё, что мне известно. Мы вышли на мощеную дорожку, ведущую к главному дому, взявшись за руки. Я шла быстро, как всегда. Мне была непонятна нерасторопность моей кузины. Какой смысл не торопиться туда, где так хочется быть? Эльвира ускорилась, следуя за мной по пятам. Это идеальное описание наших отношений. Она всегда пыталась поспеть за мной. Если мне нравился желтый цвет, она объявляла его самым прекрасным в мире. Если я хотела на ужин карне асада, она уже точила ножи. — Письмо не испарится, — хихикая, произнесла Эльвира, отбрасывая с лица темно-каштановые волосы. Её глаза были теплыми, а чувственный рот растянулся в широкой ухмылке. Внешне мы были похожи, за исключением глаз. Её глаза были более зелеными, чем мои непостоянные ореховые. — Моя мама сказала, что на письме почтовый штемпель из Каира. Моё сердце замерло. Я не рассказала кузине о последнем письме. Она бы не обрадовалась, узнав, что я хочу к маме с папой. Ни кузины, ни тетя не поддержали решение моих родителей пропасть в Египте на полгода. Тетя и кузины любили Буэнос-Айрес, стильный город с архитектурой в европейском стиле, широкими улицами и кафе. Семья моего отца была родом из Испании, они приехали в Аргентину почти столетие назад, преодолев тяжелое путешествие и в итоге добившись успеха в железнодорожной промышленности. Брак моих родителей был основан на добром имени моей матери и состоянии отца, но с годами он перерос во взаимное восхищение, а к моменту моего рождения — в глубокую любовь. Папа так и не обзавелся большой семьей, о которой мечтал. Но родители часто любили шутить, что со мной одной у них было столько забот, словно они растят целую араву. Хотя я не совсем понимаю, как они справлялись, когда их почти никогда не было дома. Дом виднелся впереди, красивый и просторный, выложенный белым камнем, с высокими окнами, вычурный и элегантный, напоминающий парижские особняки. Забор из позолоченного железа скрывал нас от посторонних глаз, мешая нам просматривать окрестности. Когда я была маленькой, то забиралась на верхнюю перекладину ворот, мечтая увидеть океан. Но его не было видно, поэтому мне приходилось довольствоваться любованием садов. Но письмо может все изменить. Да или нет. Останусь я или же уеду? Каждый шаг, сделанный мной сейчас в направлении дома, может уже быть шагом к другой стране. К другому миру. К месту за столом рядом с родителями. — А вот и ты, — сказала тетя Лорена, выходя из дверей, ведущих во внутренний дворик. Рядом с ней была Амаранта, она в одной руке держала толстый фолиант в кожаном переплете. «Одиссея». Интригующий выбор. Если память мне не изменяет, последняя классическая книга, которую она пыталась осилить, чуть не оттяпала ей палец. Кровь испачкала страницы, и тронутая магией книга выпрыгнула в окно, чтобы исчезнуть навсегда. Хотя временами со стороны клумб с подсолнухами до меня доносится тявканье и рычание. Мятно-зеленое платье моей кузины развивалось на теплом ветерке, но ни один волосок не посмел выбиться из ее собранной назад прически. Она была олицетворением того, какой желала видеть меня моя мама. Ее темные глаза нашли мои и она изогнула губы в неодобрительной ухмылке, когда заметила мои перепачканные пальцы. Угольные карандаши всегда оставляют след, как сажа. — Опять читаешь? — спросила Эльвира у сестры. Внимание Амаранты переключилось на нее и взгляд кузины сразу потеплел. Она потянулась вперед и взяла Эльвиру за руку. — Это интересная история. Мне бы хотелось, чтобы ты осталась со мной, и я бы почитала тебе свои любимые отрывки. Со мной она никогда не говорила таким нежным голосом. — Где ты была? Хотя неважно, — сказала тетя Лорена, когда я попыталась ответить. — Ты видела, что испачкала платье? Желтая ткань юбки была помята и покрыта страшными пятнами, но это платье все еще оставалось моим любимым. Его фасон позволял мне одеваться, не прибегая к помощи служанки. Я втайне заказала несколько платьев с пуговицами спереди, что очень не понравилось тете Лорене. Она считает, что это придает платьям вульгарный вид. Моя бедная тетя изо всех сил старалась, чтобы я выглядела презентабельно. Но к несчастью для нее, я обладала уникальной способностью портить подолы и сминать оборки. Мне, безусловно, нравились мои платья, но им разве обязательно быть столь хрупкими? Я увидела ее пустые руки и подавила вспышку нетерпения. — Я была в саду. Эльвира крепче сжала мою ладонь своей свободной и бросилась на мою защиту. — Мама, она просто практиковалась в живописи, вот и все. Тетя и Эльвира любили мои картины (Амаранта считала их детскими), и всегда следили, чтобы у меня было достаточно материалов для рисования и набросков. Тетя Лорена убеждена, что я достаточно талантлива, чтобы продавать работы многочисленным галереям, открывшимся в городе. Они с мамой уже распланировали всю мою жизнь. Кроме занятий с бесчисленными педагогами по искусству живописи, мне преподавали французский, английский, общие науки и историю, с особым упором, естественно, на Египет. Папа следил, чтобы я читала те же книги, что и он, и его любимые пьесы, конечно же. Шекспир был его особым фаворитом, и мы цитировали друг другу произведения, играя в игру, правила которой были известны лишь нам двоим. Временами мы выступали для персонала, используя бальный зал в качестве домашнего театра. Поскольку папа спонсировал оперный театр, ему постоянно присылали костюмы, парики и сценический грим. Одни из моих любимых воспоминаний — как мы примеряли новые костюмы, готовясь к очередной постановке. Лицо моей тети прояснилось. — Ну, пойдем, Инез. У тебя гость, — я бросила вопросительный взгляд на Эльвиру. — Ты сказала, что пришло письмо? — Гость доставил письмо от твоих родителей, — уточнила тетя Лорена. — Должно быть, он встретился с ними во время своего путешествия. Не могу представить, кто еще мог написать тебе. Разве что какой-нибудь тайный кабальеро, о котором я не знаю… — она выжидательно приподняла брови. — Ты выставила прочь двух последних. — Негодяи, они оба. Ни один из них не смог распознать вилку для салата. — Не понимаю, зачем ты их приглашаешь, — сказала я. — Мама уже решила этот вопрос. Она считает, что Эрнесто будет подходящим мне мужем. Улыбка тети Лорены померкла. — Нет ничего плохого в том, чтобы иметь варианты. Я изумленно уставилась на нее. Моя тетя была бы против принца, предложи его моя мама. Они никогда не ладили. Обе были слишком упрямы, чересчур самоуверенны. Порой я думаю, что именно из-за тети моя мама решила оставить меня. Она просто не могла находиться в одном пространстве с сестрой моего отца. — Уверена, состояние его семьи делает его привлекательнее, — произнесла Амаранта сухим тоном. Этот тон был мне знаком. Она была возмущена моим договорным замужеством даже больше меня. — Это же главное, верно? Ее мать пристально посмотрела на свою старшую дочь. — Это не так, просто потому, что… Я отстранилась от этой беседы и прикрыла глаза, дыхание замирало в горле. Пришло письмо от родителей, я наконец-то получу ответ. Этим вечером я смогу собрать свой гардероб, упаковать багаж, возможно, даже уговорю Эльвиру поехать со мной. Я открыла глаза и уловила морщинку, мелькнувшую между бровей кузины. — Я ждала от них весточки, — объяснила я. — Разве ты не всегда ждешь её от них? Потрясающая мысль. — Я спросила, могу ли я приехать к ним в Египет, — призналась я, бросив робкий взгляд на тетю. — Но… но почему? — брызнула слюной тетя Лорена. Я переплела наши пальцы с Эльвирой и повела нас внутрь. Мы шли очаровательной компанией, минуя длинный коридор, выложенный кафелем, втроем, рука об руку. А моя тетя шла впереди, ведя нас, словно экскурсовод. Дом с девятью спальнями, залом для завтрака, двумя гостиными и кухней, способный соперничать с самым элегантным отелем города. У нас даже была курительная комната, но с тех пор, как папа приобрел в нее пару парящих кресел, туда больше никто не заходил. Кресла наносили ужасный ущерб, врезаясь в стены, разбивая зеркала и портя картины. Мой отец до сих пор сокрушается о потере виски двухсотлетней выдержки, бутылка которого хранилась в барном шкафу. — Потому что это Инез, — сказала Амаранта. — Слишком хороша для домашних занятий, таких как вышивка или вязание, или любых других занятий для приличных леди, — она окинула меня взглядом. — Твое любопытство однажды приведет тебя к неприятностям. Я опустила подбородок, задетая ее словами. Я не умела ни шить, ни вязать. Мне не нравилось ни то, ни другое, потому что я была ужасно плоха в таких вещах. — Дело в твоем дне рождении, — сказала Эльвира. — Должно быть, тебя ранит, что их не будет, и я понимаю. Правда, Инез. Но они вернутся и в честь этого мы организуем грандиозное торжество. Пригласим всех симпатичных юношей, проживающих в баррио, в том числе и Эрнесто. Она была отчасти права. Мои родители пропустят мое девятнадцатилетие. Очередной год, когда мне придется задувать свечи без них. — Твой дядя оказывает дурное влияние на Кайо, — фыркнула тетя Лорена. — Я не могу понять, почему брат финансирует большинство нелепых замыслов Рикардо. Гробница Клеопатры, ради всего святого. — ¿Qué? — спросила я. Даже Амаранта выглядела потрясенной. Ее губы слегка приоткрылись от удивления. Мы обе были заядлыми книжными червями, но я и не догадывалась, что она читала хоть одну из моих книг о Древнем Египте. Лицо тети Лорены слегка порозовело, и она нервно заправила за ухо выбившуюся прядь каштановых волос с серебристым отливом. — Последнее исследование Рикардо. Я подслушала, как Кайо что-то обсуждал со своим адвокатом, вот и все. — О гробнице Клеопатры? — спросила я. — И что именно ты имеешь в виду под финансированием? — Кто такая Клеопатра? — спросила Эльвира. — И почему ты не назвала меня так, мам? Звучит гораздо романтичнее. Вместо этого меня назвали Эльвирой. — Повторяю в последний раз, Эльвира — звучит величественно. Элегантно и уместно. Прямо как Амаранта. — Клеопатра была последним фараоном Египта, — объяснила я. — Это все, что папа рассказал, когда они приезжали в прошлый раз. Эльвира нахмурилась. — Женщины могут быть… фараонами? Я кивнула. — Египтяне были довольно прогрессивными. Хотя на самом деле Клеопатра даже не была египтянкой. Она была гречанкой. В любом случае, если вам интересно мое мнение, они опережали наше время. Амаранта одарила меня неодобрительным взглядом. — Никого они не опережали. Но я проигнорировала ее и переключила все внимание на тетю, приподняв брови. Любопытство жгло горло. — Что еще тебе известно? — Больше ничего, — сказала она. — Но это не так, — ответила я. Эльвира наклонилась вперед и извернулась, чтобы посмотреть на свою мать, стоявшую напротив меня. — У меня есть право знать, вообще-то… — Ну разумеется. Я сразу же побежала по первому зову, исполнять любые прихоти Инез, — пробормотала моя тетя с раздражением. — Что я говорила о любопытных дамах, которые не могут не совать свой нос в чужие дела? Амаранта никогда не позволяет себе доставлять столько хлопот. — Но это ты подслушивала, — заметила Эльвира. Затем она повернулась ко мне, на ее губах играла взволнованная улыбка. — Как думаешь, твои родители прислали посылку с письмом? Мое сердце учащенно забилось, когда моя обувь зацокала по кафельному полу. Прошлое письмо пришло с коробкой, наполненной прекраснейшими вещами. Потребовалось несколько минут на распаковку, и я даже не заметила, как улетучилось мое негодование, пока я рассматривала щедрые подарки. Великолепные желтые туфельки с золотыми кисточками, шелковое платье цвета розы с нежной вышивкой и причудливый верхний халат, переполненный разными оттенками: тутовый, оливковый, персиковый и бледно-морской с зеленцой. И это еще не все: на дне коробки я обнаружила медные кубки для питья и безделушку из черного дерева, инкрустированную жемчугом. Я дорожила каждым подарком, каждым письмом, что я получала от родителей по почте, даже если это не была и половина того, что отправляла им я. Это не имело значения. Часть меня понимала, что это максимум, что я когда-либо смогу получить от них. Они выбрали Египет. Отдали ему свое сердце, тело и душу. Я научилась жить с тем, что от них осталось, даже если ощущения были, как от валунов на дне моего желудка. Я уже собиралась ответить на вопрос Эльвиры, но тут мы завернули за угол, и я резко затормозила, позабыв обо всем на свете. Пожилой джентльмен с седеющими волосами и глубокими морщинами, что пересекали брови на его смуглом лице, ожидал нас у парадной двери. Все мое внимание сузилось до письма, зажатого в морщинистых руках гостя. Я оторвалась от тети с кузинами и быстро направилась ему навстречу, сердце бешено билось о ребра, словно птица, жаждущая свободы. Это был он. Ответ, который я так долго ждала. — Сеньорита Оливера, — произнес мужчина глубоким баритоном. — Мое имя Рудольф Санчес, я адвокат ваших родителей. Следующие его слова не достигли меня. Мои руки выхватили конверт. Дрожащими пальцами я перевернула его, предвкушая содержимое. Почерк на обратной стороне не был мне знаком. Я снова перевернула послание, изучая сургуч клубничного цвета, которым был запечатан конверт. В центре был изображен крошечный жук — нет, это был скарабей — и слова, слишком искаженные, чтобы можно было разобрать. — Чего ты ждешь? Хочешь, чтобы я зачитала его тебе? — спросила Эльвира, пытаясь заглянуть мне через плечо. Я проигнорировала ее и быстро вскрыла конверт, пробежавшись взглядом по смазанному тексту. Похоже, что кто-то намочил бумагу, но я едва обратила на это внимание, потому что наконец осознала, что читаю. Слова поплыли на бумаге, а мое зрение затуманилось. Внезапно перестало хватать воздуха, а в комнате похолодало. Эльвира резко вздохнула у моего уха. По моему позвоночнику пробежала ледяная дрожь, словно смерть погладила меня своими холодными пальцами. — Ну что? — тетя Лорена бросила встревоженный взгляд на адвоката. Мой язык распух во рту. Я не была уверена, что смогу произнести хоть слово. Но когда я заговорила, мой голос был хриплым, будто я кричала несколько часов. — Мои родители мертвы.