НОЯБРЬ 1884
Ради всего святого, мне уже не терпелось сойти с этого проклятого корабля. Я выглянула в иллюминатор своей каюты, прижавшись пальцами к стеклу, будто ребенок на грани блаженного обморока у витрины пекарни, жаждущий альфахорес и чана дульсе де лече. На лазурном небе в порту Александрии не было ни облачка. Длинный деревянный причал тянулся навстречу кораблю, словно приветствуя. Трап для высадки был уже наготове и пара человек из экипажа сновали по борту, перенося кожаные чемоданы, шляпные коробки и деревянные ящики. Я наконец добралась до Африки. Спустя месяц путешествия по морю сквозь мили унылых океанский течений, я прибыла. Потеряв несколько фунтов — море ненавидит меня — пережив бесчисленные ночи, которые я коротала за беспокойным сном, рыданиями и игрой в одни и те же карточные игры с попутчиками, я действительно здесь. Египет. Страна, в которой мои родители прожили семнадцать лет. Страна, где они погибли. Я нервно покрутила золотое кольцо. Оно не покидало мой палец уже несколько месяцев. Взяв его с собой, я будто бы пригласила и своих родителей в это путешествие. Мне казалось, что я почувствую их присутствие, едва увижу берег. Незримую глубокую связь. Но этого так и не произошло. До сих пор. Нетерпение заставило меня отпрянуть от окна и начать хаотично нарезать круги по комнате и бешено размахивать руками. Я ходила взад-вперед, занимая почти каждый дюйм своей роскошной каюты. Нервная энергия окутала меня, словно вихрь. Я отпихнула свой багаж, чтобы освободить проход. На узкой кровати лежала моя шелковая сумочка, и, проходя мимо, я потянулась к ней, чтобы еще раз взять в руки письмо от дяди. Второе предложение все еще было смертельно для меня, оно все еще заставляло мои глаза щипать. Но я заставила себя дочитать до конца. Из-за едва заметной качки это было нелегко, но, несмотря на внезапный спазм в животе, я взяла в руки его письмо и прочитала в сотый раз, стараясь случайно не разорвать бумагу в клочья. Июль 1884 Моя дорогая Инез, Я не знаю с чего начать и как написать, что должен. Твои родители пропали в пустыне и ныне считаются погибшими. Мы искали их несколько недель, но не обнаружили никаких следов. Мне крайне жаль. Больше, чем я когда-либо смогу выразить. Пожалуйста, помни, что я к твоим услугам и если что-то понадобится, то тебе достаточно только написать. Считаю, будет намного лучше, если ты незамедлительно организуешь их похороны в Буэнос-Айресе, чтобы иметь возможность навестить их, когда пожелаешь. Зная мою сестру, я не сомневаюсь, что ее душа вернулась в родную страну, ближе к тебе. Насколько тебе известно, отныне я являюсь твоим опекуном и управляющим наследством. Поскольку тебе уже есть восемнадцать, и, судя по всему, ты разумная молодая женщина, я отправил письмо в национальный банк Аргентины, разрешая тебе пользоваться наследством по мере необходимости, но в разумных пределах. Доступ к этим деньгам есть только у тебя и меня, Инез. Будь предельно осторожна с теми, кому доверяешь. Я взял на себя смелость проинформировать семейного поверенного в нынешних обстоятельствах, и настоятельно прошу обращаться к нему, если тебе срочно понадобиться помощь. С твоего позволения, рекомендую нанять управляющего поместьем, чтобы дать себе время скорбеть по своей ужасной утрате. Прошу прощения за такие новости, я искренне сожалею, что не могу быть рядом с тобой и разделить это горе. Пожалуйста, напиши, если что-то от меня потребуется.Твой дядя,
Рикардо Маркес
Я рухнула на кровать и откинулась назад с не присущей женщинам резкостью, отчего услышала в ушах назидательный тон тети Лорены. Леди всегда должна оставаться леди, даже если за ней никто не наблюдает. Это значит не сутулиться и не сквернословить, Инез. Я закрыла глаза, отгоняя от себя чувство вины, что не покидало меня с тех пор, как я уехала из поместья. Оно оказалась стойким спутником, как бы далеко я не отправилась, чувство вины не получалось подавить или задушить. Ни тетя Лорена, ни кузины не подозревали о моем намерении покинуть Аргентину. Я представляла их лица, когда они читали письмо, обнаруженное в моей спальне. Письмо от дяди разбило мое сердце. Уверена, что мое разбило их. Без сопровождающего. Мне едва стукнуло девятнадцать — я отметила день рождение в собственной спальне, безутешно рыдая, пока Амаранта не начала долбить в стену, — я путешествовала в одиночестве, без проводника, без опыта и даже без личной горничной, которая могла бы помочь мне с особенно хлопытными элементами гардероба. Я правда это сделала. Но в этом уже не было смысла. Я приехала, чтобы узнать подробности, связанные с исчезновением моих родителей. Мне нужно было узнать, почему дядя не защитил их и как они оказались в пустыне одни. Мой отец был рассеянным, это правда, но он лучше всех понимал, что нельзя брать маму с собой в путешествие без необходимой подготовки. Я прикусила нижнюю губу. Однако, это не совсем так. Отец мог быть безрассудным, если торопился. Как бы то ни было, в моих сведениях были дыры, а я ненавижу вопросы без ответов. Это была открытая дверь, которую мне нужно было закрыть. Я надеялась, что мой план сработает. Путешествие в одиночестве стало для меня полезным уроком. Я обнаружила, что ненавижу есть в одиночестве, что от чтения на борту мне становится дурно, и что я кошмарно играю в карты. Зато я поняла, что умею заводить друзей. Большинство из них были пожилыми парами, отправившимися в Египет из-за приятного климата. Поначалу они не хотели оставлять меня одну, но я была к этому готова. Я притворилась вдовой, подобрав под эту роль подходящий образ. С каждым новым днем, моя история становилась все более замысловатой. Меня очень рано выдали замуж за пожилого кабальеро, что годился мне в деды. В первую же неделю я завоевала расположение большинства женщин, а сеньоры с одобрением отнеслись к моему желанию расширять свой кругозор путем путешествия за границу. Я взглянула в иллюминатор и нахмурилась. Беспокойно покачав головой, я распахнула дверь каюты и выглянула в коридор. Высадку по-прежнему не объявили. Я закрыла дверь и продолжила бродить. Мои мысли вернулись к дяде. После приобретения билета, я отправила ему наспех написанное письмо. Без сомнения, он уже ждал меня на причале, с нетерпением предвкушая встречу. Через несколько часов мы, наконец, увидимся, впервые за десять лет. Десятилетие тишины. Ну, время от времени я прилагала к письмам родителям свои рисунки для него, но это была элементарная вежливость. Кроме того, он сам никогда ничего мне не присылал. Ни одного письма, ни одной поздравительной открытки или безделушки, подкинутой в багаж моих родителей. Мы чужие друг другу люди, связанные лишь именем и кровью. Я едва могла вспомнить его приезд в Буэнос-Айрес, но это было неважно, потому что мама постаралась, чтобы я никогда не забывала ее любимого брата, не говоря уже о том, что он был у нее один. Мама с папой были фантастическими выдумщиками, превращающими слова в сказки, формируя сюжеты, которые были захватывающими и незабываемыми. Дядя Рикардо, казалось, был не от мира сего. Человек-скала, вечно таскающий книги и поправляющий очки в тонкой проволочной оправе. Его ореховые глаза были обращены к горизонту, а на ногах красовалась пара сапог. Он был высоким и мускулистым, что противоречило его академическим пристрастиям и научным знаниям. Он процветал в академических кругах, чувствовал себя как дома в библиотеке, но был достаточно задиристым, чтобы пережить драку в баре. Не то чтобы мне самой было что-то известно о драках в барах или о том, как их пережить. Мой дядя жил археологией. Его одержимость взяла начало в Квильмесе на севере Аргентины, когда, будучи в моем нынешнем возрасте, он участвовал в раскопках в составе бригады и был вынужден работать лопатой. Максимально изучив всю доступную информацию, он отправился в Египет. Там он влюбился и женился на египтянке по имени Зази, но спустя всего три года совместной жизни она вместе с их новорожденной дочерью скончалась во время тяжелых родов. С тех пор, он больше не женился и никогда не возвращался в Аргентину, за исключением одного единственного визита. Я не знаю, чем он на самом деле занимается. Был ли он расхитителем гробниц? Изучал историю Египта? Или просто любил песок и жаркие солнечные дни? Возможно, он был всем понемногу. Все, что у меня было — письмо. Он дважды написал, что если мне что-то понадобиться, то нужно только дать ему знать. Что ж, мне действительно кое-что нужно, дядя Рикардо. Ответы. Дядя Рикардо опаздывал. Я стояла на причале, вдыхая соленый морской воздух. Над головой палило солнце, от жары перехватывало дыхание. Мои карманные часы показывали, что я жду уже два часа. Мой багаж был неаккуратно свален рядом со мной, пока я пыталась обнаружить человека, с чертами лица моей матери. Мама рассказывала, что борода ее брата стала слишком неприличной для порядочного общества: густая, длинная, с седыми прядками. Вокруг меня толпились люди, только что сошедшие с корабля. Они громко болтали, радуясь, что оказались в стране невероятных пирамид и великой реки Нил, пересекающей весь Египет. Но я не чувствовала ничего, слишком сосредоточенная на больных ногах, слишком обеспокоенная собственным положением. Внутри начала зарождаться паника. Невозможно было оставаться здесь долго. Температура становилась меньше, по мере того, как солнце двигалось по небу. Морской бриз был прохладным, а мне еще предстояло пройти много миль. Если мне не изменяла память, мои родители садились на поезд в Александрии и примерно через четыре часа добирались до Каира. Оттуда они брали транспорт до отеля Шепард. Мой взгляд упал на багаж. Я задумалась о том, что придется оставить, а что нужно взять с собой. К сожалению, мне не хватит сил взять все. Может быть, мне и удалось бы найти кого-нибудь готового помочь, но я не знала языка. Кроме нескольких разговорных фраз, но ни одна не была похожа на: «Здравствуйте, не могли бы вы помочь мне с вещами». Пот бусинами стекал по моему лицу, а нервы заставляли меня беспричинно дергаться. Мое темно-синее дорожное платье состояло из пары слоев, а двубортный жакет, словно железным кулаком обхватил мою грудную клетку. Я осмелилась расстегнуть пуговицы на жакете, будучи уверенная, что моя мама перенесла бы этот дискомфорт с элегантной стойкостью. Вокруг нарастал шум: люди болтали, встречая родных и друзей, волны разбивались о берег, звучал корабельный гудок. Сквозь какофонию звуков я услышала, как кто-то зовет меня по имени. Сквозь стену шума я распознала этот глубокий баритон. Молодой мужчина шел в моем направлении длинными, легкими шагами. Он остановился передо мной, засунув руки в карманы хаки, создавая впечатление человека, который прогуливался по причалу, любуясь морскими пейзажами и, возможно, насвистывая мелодию. Его светло-голубая рубашка была заправлена в брюки и слегка смята под кожаными подтяжками. Ботинки были зашнурованы до середины голенища, и можно было сказать, что в них было пройдено множество миль; они были пыльными, а некогда коричневая кожа стала серой. Незнакомец встретился со мной взглядом, его губы были плотно сомкнуты в тонкую линию. Поза у него была простая, манера поведения расслабленная, но если приглядеться, можно было заметить, как напряженно он сжимает челюсти. Что-то беспокоило его, но он не хотел, чтобы это было очевидно. Я изучила остальные черты его лица. Аристократический нос под прямыми бровями и голубые глаза того же цвета, что и его рубашка. Полные идеальной формы губы, растянутые в кривой ухмылке, в противовес резкой линии челюсти. Его волосы были густыми и взъерошенными, переливающимися из рыжего в каштановый. Он нетерпеливо откинул их в сторону. — Здравствуйте, вы сеньорита Оливера? Племянница Рикардо Маркеса? — Она самая, — ответила я на английском. От его дыхания веяло крепким алкоголем, отчего я сморщила нос. — Слава Богу, — сказал он. — Вы уже четвертая женщина, которую я спрашиваю. — Его внимание переключилось на мой багаж, и он присвистнул. — Я искренне надеюсь, что вы ничего не забыли. В его голосе не было ни капли искренности. Я прищурилась. — А вы кто такой? — Я работаю на вашего дядю. Я оглянулась, надеясь обнаружить своего загадочного родственника. Рядом не было никого похожего на моего дядю. — Я рассчитывала, что он меня встретит. Он покачал головой. — Боюсь, что нет. Потребовалось мгновение, чтобы смысл слов дошел до меня. Наступило осознание, и кровь прилила к моим щекам. Дядя Рикардо не соизволил явиться лично. Я его единственная племянница, странствующая несколько недель и пережившая множество приступов морской болезни. Чтобы встретить меня, он отправил незнакомца. Незнакомца, который опоздал. И, судя по акценту, англичанин. Я жестом указала на разрушенные здания, груды обломков — строители пытались собрать порт воедино после того, что натворила Британия. — Это дело рук ваших соотечественников. Полагаю, вы гордитесь их триумфом, — с горечью произнесла я. Он моргнул. — Извините? — Вы англичанин, — сказала я прямо. Он вскинул брови. — Акцент, — объяснила я. — Верно, — сказал он, напряжение в уголках его рта стало сильнее. — Вы всегда делаете предположения о мыслях и чувствах совершенно незнакомых людей? — Почему здесь нет моего дяди? — парировала я. Юноша пожал плечами. — У него была назначена встреча с сотрудником отдела древностей. Он не мог отложить ее, но передавал свои извинения. Я старалась, чтобы в мои слова не проскользнул сарказм, но потерпела неудачу. — Ну раз уж он передал свои извинения. Хотя, может быть, у него могло бы хватить порядочности передать их вовремя. Губы мужчины дрогнули. Его рука скользнула по густым волосам, в очередной раз откидывая их со лба. Этот жест придал ему мальчишеский вид, но лишь на мгновение. Его плечи были слишком широкими, а руки слишком мозолистыми и грубыми, чтобы отвлечь внимание от его дерзкого вида. Он выглядел, как человек способный пережить драку в баре. — Что же, еще не все потеряно, — сказал он, жестом указывая на мои вещи. — Теперь я к вашим услугам. — Очень мило с вашей стороны, — нехотя ответила я, еще не оправившись от разочарования по поводу отсутствия дяди. Разве он не хотел бы меня видеть? — Не стоит, — не спеша ответил он. — Мы можем идти? Я оставил экипаж ждать. — Мы поедем в отель? В Шепард, не так ли? Они всегда, — мой голос надломился. — Останавливались именно в нем. Выражение лица незнакомца стало отсутствующим. Я заметила, что его глаза слегка покрасневшие, но обрамлены густыми ресницами. — Честно говоря, в Каир возвращаюсь только я. Я забронировал для вас обратный билет на пароход, на котором вы прибыли. Я моргнула, уверенная, что ослышалась. — ¿Perdón? — Поэтому я и опоздал. В кассе была чудовищная очередь, — заметив мой пустой взгляд, он продолжил. — Я здесь, чтобы проводить вас, — сказал он, и в его голосе почти чувствовалась доброта. — И чтобы убедиться, что вы будете на борту, когда судно отправится. Каждое его слово падало между нами с глухим звуком. До меня не доходил их смысл. Возможно, в моих ушах была морская вода. — No te entiendo. — Ваш дядя, — начал он медленно, словно мне было пять. — Хотел, чтобы вы вернулись в Аргентину. У меня на руках билет на ваше имя. Но я только приехала. Как он мог сразу же прогонять меня? Смятение кипело во мне, пока не переросло в гнев. — Miércoles. Незнакомец склонил голову и озадаченно улыбнулся. — Разве это слово означает не «среда»? Я кивнула. По-испански оно было созвучно с mierda — ругательством, которое мне не позволено использовать. Мама заставляла отца заменять ругательства при мне. — Ну что ж, надо все уладить, — он вытащил помятый билет и протянул мне. — Не нужно возвращать за него деньги. — Не нужно… — тупо начала я, качая головой, чтобы отогнать мысли. — Вы так и не назвали своего имени, — и тут меня осенило. — Вы понимаете испанский. — Я же сказал, что работаю на вашего дядю, верно? — он снова улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой, которая не сочеталась с его мускулистым телом. Он выглядел так, словно мог убить меня ложкой. Меня это явно не очаровало. — Ну тогда, — начала я по-испански. — Вы поймете, когда я скажу вам, что не собираюсь покидать Египет. Если мы отправимся в путешествие вместе, то мне нужно знать ваше имя. — Вы вернетесь на корабль в течении следующих десяти минут. Официальное знакомство будет лишним. — А, — холодно протянула я. — Похоже, вы все-таки не владеете испанским на достойном уровне. Я не взойду на борт. Незнакомец не сдержал ухмылки, обнажив зубы. — Пожалуйста, не заставляйте меня принуждать вас. У меня кровь застыла в жилах. — Вы не посмеете. — О, вы так считаете? Я вот считаю иначе, — произнес он с пренебрежением. Он сделал шаг вперед и потянулся ко мне, его пальцы успели коснуться моего жакета прежде, чем я увернулась. — Только посмейте коснуться меня, и я буду кричать. Меня услышат в Европе, я клянусь. — Не сомневайтесь, я вам верю. Он повернулся и пошел прочь, по направлению к зоне, где дюжины пустых тележек ждали своего часа. Подкатив одну из них, он без моего согласия стал складывать в тележку мои вещи. Для человека очевидно выпившего, он двигался с неспешной грацией, напомнив мне ленивого кота. Он обращался с моими чемоданами, как будто они были пустыми, а не наполненными дюжиной блокнотов для скетчей, несколькими пустыми журналами и совершенно новыми красками. Не говоря уже об одежде и обуви, которых мне должно было хватить на несколько недель. Туристы, носившие шляпы с перьями и дорогие кожаные туфли, обступили нас, чтобы с любопытством рассмотреть. Мне пришло в голову, что они заметили напряжение, царившее между мной и этим назойливым незнакомцем. Он оглянулся на меня, вскинув брови. Я не стала его останавливать, потому что на тележке мои вещи было бы проще перевести, но когда он вывез их на причал, направляясь к линии посадки, я открыла рот и закричала: — Ladrón! Вор! На помощь! Он украл мои вещи! Прилично одетые туристы с тревогой посмотрели на меня, закрывая своим детям глаза. Я надеялась, что кто-нибудь из них придет мне на помощь, повалив незнакомца на землю. Никакой помощи не последовало.