Котёнок

      Над Призрачным лесом раздаётся пугающий протяжный вой, заставляющий даже волков поёжиться от страха и вернуться в свои пещеры. Волнами шумного эха взлетают в чёрное, застланное тучами, небо сотни птиц и кружатся над лесом, ища того, кто потревожил их сон и пробудил в инкубе* страшного хищника. Сердце его жертвы ухает в пятки под недобрую песню Призрачного леса. Колючие ветки под велением ветра протягивают к бегущему от верной погибели свои, будто бы костлявые, острые пальцы, рвут нещадно тонкую одежду и царапают шершавую бледную кожу. Надсмехаются их грозные величественные тени над молодым эльфом**, что в слезах своих захлёбывается и прижимает к груди покалеченные инкубом руки. Крепко держит при себе травы, что должны защитить его всякой от нечисти. Держит, а всё равно теряет, тропинки безопасные выбирает, а всё равно на колючки натыкается и раздирает запёкшиеся раны, что на локтях, плечах да ногах кровоточат. Алые капли падают на смертельно холодный снег и запах жертвы чувствуется всюду, где ступала его нога. На веточках остаются его лохмотья, еле-еле видные следы маленьких ног на снежной тропинке. Жертве от хищника едва ли возможно скрыться.       Жертва на самом деле не знает, куда ей бежать. Она бежит вслепую. Кажется, не от инкуба одного, не от жизни взаперти и горькой похоти стыдливой, а от себя прошлого к себе будущему, который не видит ничего дальше своего носа. Перед глазами лишь расплываются туманные очертания злостных деревьев, призраки мерещатся с лесными духами, надсмехающимися над ним, над обессилившим беглецом, падающим в сугробы. Они кружат над его головой, спутывают заснеженные тропинки и обледеневшие ноги, будто призрачными путами. Дикий смех раздаётся тошнотворным эхом по лесу и слышны подлые завывания дикого ветра. Для Призрачного леса страдающая душа — всего лишь посмешище, лес — безжалостный зритель попыток ничтожного существа вырваться из плена того, кто в разы сильнее, кто сегодня жаждет вновь подчинить себе раба, вновь наказать терзаньем невинное тело и душу.       Поднимающаяся метель бьёт в продрогшую спину, гонит куда-то вдоль глубоких ям, около пещер опасных и дорожек узких, припорошенных снегом, между кустарников колючих. Через весь опасный тернистый лес не на ощупь даже, а по наитию, по воле метели, в чьих снежинках судьба беглеца-эльфа, он бежит без права сдаться. В нём ещё теплится желание жить хоть маленьким, хоть слабеньким, но способным разгореться до пожара огоньком. Ему для начала бы выйти из леса и отыскать тропу к городу, селу, деревне да хоть к одному домику, хоть на одну ночку остаться. Согреться бы немножко у огня, поспать чуточку и пойти наутро искать надежное пристанище. Только за это и держится, продолжая бежать в неизвестность.       А метель всё воет над ним, снег в воздухе кружит, сметает улыбки злобных призраков и птиц, выискивающих жертву инкуба, но лишь мгновенье длится эта облегчающая радость. Заледеневшие больные крылья больше не ощущаются за спиной эльфа, их словно бы и не было никогда. Мороз легко может сломать их окончательно, переломив в повреждённых местах, но холод в Призрачном лесу коварен — любит растягивать страдания своих жертв. Только вот эльф не так прост, ему не впервой страдать. Он знает, что его более не сломить такими угрозами. Он снова встанет на больные ноги и поборется за свою жизнь.       Кровь уже не капает на снег — покрылась корочкой на коже, как и всё существо бедного эльфа, от оголённых щиколоток до кончиков пушистых ресниц, но инкуб уже хорошо выучил природный запах своей красивой игрушки, он по нему одному раба сумеет найти, ведь тот от своего не привык отказываться. Инкуб уже наступает беглецу на пятки, дышит где-то совсем рядом, и бедняжка чувствует его присутствие спиной. Может, кажется, а может, так взаправду, но эльф не оборачивается назад и делает свой последний рывок во тьму. Сквозь тернии прорывается, переступая через боль, подавляя крики в душе, пока его фигурка не начинает отбрасывать тень.       Огоньки какого-то поселения прокладывают ему дорожку к скорому спасению, и он бежит насколько возможно быстро по снегу в истоптанных тряпичных туфлях, с тяжёлым дыханием и громко бьющимся сердцем за тонкой телесной оболочкой. Как новый глоток свежего воздуха для него это тяжкое преодоление леса, как колокольный звон его громкая мечта о спасении. Он залетает на чьё-то крыльцо и нетерпеливо стучит кулаками по двери, но не получает никакого ответа: в комнатах темно и тихо. Эльф не ждёт более и бежит к следующему дому на улице, где в окне горят огни, а значит, кто-то сможет его услышать. И он бежит на замёрзших ногах по грязной неровной дороге, чуть ли не спотыкаясь, и заворачивает за угол покосившейся развалюхи к горящему праздному дому. Кто-то кричит там громко, слышен плеск алкоголя в бокалах и видны захмелевшие лица. Вариант не лучший, но эльф всё же стучит в окна и зовёт хозяев охрипшим голосом. На мороз через пару долгих секунд выглядывает разжиревшее лицо с заплывшими глазами и два иссохших лица, что оценивающе оглядывают его с ног до головы.       — Это ещё что за сугроб пожаловал?! — охнул один особо впечатлительный с большими глазищами и навострёнными ушами.       Уши на макушке, длинный пушистый хвост, — не иначе как человек-кот***.       — Кшшш отсюда, малявка, мешаешь своим стук… стук…стук, — в стельку пьяный пальцами стучит по раме как по пианино и ржёт противно, смотря на эльфа совсем не добрыми глазами. — Вали по-хорошему.       — Ой, да ладно, пусть заходит, развеет тухлую попойку, — подмигивает третий, с ухмылкой косо поглядывая на эльфа. — Может он и ничего в…       — Это в каком месте она тухлая, урод?! — начинает раздражаться толстый, тыча пальцами в грудь обоих и, кажется, совсем позабывает о «сугробе».       Эльф только рот открывает как рыба, пытаясь выговорить жалобную просьбу впустить, но ни один звук не может слететь с онемевших губ. Оно и к лучшему оказывается, в этом доме ему будет только хуже. На его глазах драка нешуточная завязывается из-за него же, а ему проблем ещё больших не нужно, он бежит прочь и уже не важно, захотят ли его впустить другие, остаётся только пойти на подлый поступок: пробраться в чей-нибудь дом по-тихому и спрятаться там надёжно. Он должен выжить.       Вновь поднимается метель и напоминает о близости злобного инкуба, что никак не отвяжется от своей жертвы. Не будь эльф красивым да с характером интересным, кажется, никто бы и не тронул его, но к своему несчастью он родился и вырос именно таким, чистым, добрым, лучезарным и очень красивым. И красота эта, с каждым годом пуще расцветающая, принесла ему много душевной и физической боли, что порочила это прекрасное невинное тело, нанося чёрные шрамы. Даже теперь, когда он сбежал из ужасного заточения, продрогший до костей, раскрашенный собственной кровью, синяками, порезами уродливыми, за ним продолжал гнаться его сверхдеспотичный инкуб. За ним по пятам, по запаху ослабевающему и следам еле видным на снегу, чтобы вернуть в то ужасное место.       Эльф жалобно бьётся в закрытые на ставни окна, в закрытые на замки двери, оббивает пороги десятка домов, колотит ботинками, получая в ответ либо громкие недовольства, либо абсолютное молчание. Потухают последние огоньки в домах небогатого полуразрушенного поселения, и вместе с ними ослабевает вера в спасение. Эльф не готов сдаться и умереть, но лучше уж он умрёт, чем отдастся в плен снова. С этой отвратительной мыслью, с последним огоньком надежды, он со всей силы бьёт ногой по облезшей жёлтой двери, а та неожиданно резко раскрывается и с грохотом ударяется об стену. В другой ситуации эльф тут же кинулся бы с извинениями за причинённые неудобства прямо в ноги хозяину, но не сейчас. Сейчас приходится переступить через свои принципы и потревожить хозяина, к сожалению, подвергая его большой опасности. Он просто хочет жить и надеется, что есть шанс остаться незамеченным, поэтому он без долгих раздумий залетает в темноту, судорожно запирает входную дверь на тяжёлый засов и бочком съезжает по двери, потеряв последние силы. Ему бы спрятаться получше, но где? В темноте беспросветной не видать ничего дальше носа, но можно услышать шорохи, раздающиеся очень-очень близко. Они пугают изможденное сознание трясущегося от страха и холода эльфа, подкидывая образы инкуба и создавая иллюзии знакомых звуков, никогда не предвещающих ничего хорошего. Так всегда начинался спектакль двух актёров, где он всегда страдает. Эльф весь в мгновение сжимается, панически боясь повторения сцен, и прячет лицо в колени. А в этом момент прямо рядом с ним чиркает спичка. Загорается слабый огонёк свечи и тёплый хрипловатый голос спросонья говорит ему:       — Не пугайся, воришка, не укушу. Просто верни на место то, что успел украсть. Эльф едва ли понимает, что говорят ему на чужом языке, но смысл слов с перепугу угадывает верно, и на том же языке как помнит, отвечает, дрожащим голосом:       — Я н-н-н-е-е к-к-рал.       — Да, да, конечно…       — Н-н-е кр-р-ал, — признается всклокоченный эльф увереннее, подняв помутневший взгляд на существо, будто беззлобно говорившее с ним. Замерзшие связки в тепле начали оттаивать, позволяя прохрипеть просьбу: — Ин-к-к. к-ку.б за мн. н-ной… Спа… спа-а-а-а.сите меня.       — Ох… — слетает с чужих губ тревожное, а дальше только скрип кровати и тихий топот ног.       Кто-то, кого эльф никогда не знал, никогда не видел, почему-то решает ему помочь. Дрожит от волнения, но действует смело и аккуратно. Приближается непозволительно близко для незнакомцев, принюхивается по-кошачьи, проводит легонько по охладевшим щекам, заледеневшим волосам. Тихонько, словно боится навредить и испугать. Эльф не видит его из-за заплывшего взгляда, не ощущает почти касаний, но чувствует почему-то, что может ему довериться.       — Омега****?       — О-оме-га.       — Ты почти не пахнешь, — замечает тот. — Сейчас это сыграет нам на руку, будет просто запутать его. Но это, уфф… это также очень плохо, сколько же ты, бедненький, провёл времени на лютом морозе…       — О-о-ч-ч… оч-ч-че…       — Тшшш, молчи, — заботливо просит кто-то, пахнущий едва уловимо свежим хлебом и клубничным вареньем.       Он возвращается к оставшейся на полу свече и задувает её, а затем кутает продрогшего во что-то очень-очень мягкое, пушистое и тёплое, как младенца.       — Тише, не крутись, доверься мне.       Незнакомец что-то отодвигает с кряхтением, из-за чего поскрипывает пол, скидывает что-то куда-то вниз, мягко шлёпающееся на самом дне, а затем сильные руки поднимают эльфа, и они вместе спускаются в подвал, где холодно, сыро и беспроглядно темно. Незнакомец аккуратно укладывает его там на что-то мягкое и щекотное и накрывает сверху чем-то большим и тёплым, однако, пахнущим пылью.       — Прости, но тебе придётся побыть здесь, пока опасность не миновала. Ни о чём не волнуйся, грейся и постарайся уснуть — выглядишь совсем плохо.       — Спасибо…       Темнота окончательно завладевает сознанием эльфа, и он падает в глубокий сон без тревог и болезненных видений. Давно уже ему не спалось так спокойно и тепло как сейчас в пыльном подвале чужого дома.