***
Эльф не помнит, сколько раз день сменился ночью, сколько раз краем глаза он видел разжигание камина в темноте и сколько дней солнечные лучи бегали по стенам. Он не пытался их считать. Так же как буквы перестали складываться в предложения, так и числа затерялись где-то в зияющей бездне сознания. Он словно всё летит и летит в неизвестность, не ввысь, а вниз, но без окончательного падения и без ощущения собственного тела. После первого, ещё осознанного утра, всё только начало ухудшаться. Чтобы то ни было, оно мутнело, теряло свою форму, первое время очень пугало, но, в конечном счёте, переставало иметь значение, слилось в одно непонятное нечто, замерло, и то же самое произошло с самим эльф. Он был больше не в состоянии воспринимать мир таким, какой он есть. Страх куда-то исчез вместе с желанием, если не взлететь, то хотя бы найти опору, ту причину, ради которой нужно продолжать бороться, она растворилась в бессмысленных понятиях. У эльфа не осталось сил ни на что более, и он просто позволил чему-то извне распоряжаться им, не беспокоясь о причиняемых неудобствах. В этом странном состоянии продолжало происходить лишь одно — периодическое выдёргивание из пустоты сна. Искусственное лавирование между шаткой расплывчатой реальностью и миром снов. Он не может ни пошевелиться, ни сказать что-либо, даже не понимает, как ещё способен дышать и иногда просыпаться, чтобы увидеть рассвет или закат какого-то по счёту дня. Но какого? И зачем вообще просыпаться, когда совсем сил нет даже на самое простое желание? Эльф потерялся во времени и пространстве, поселился в страшной темноте и, если бы не заботливый голос, никогда бы больше не смог проснуться. Это именно он всё ещё пытается напомнить о реальности, где эльф сейчас похож на безжизненную некачественную игрушку, набитую тлеющей сваленной ватой и обёрнутой в рвущиеся, плохо сшитые, лоскутки. Этот кто-то, тот самый обладатель голоса, изо дня в день открывает шторы в комнате больного, впуская солнечный свет, и проветривает комнату. Ветерок уносит с собой запахи трав и каких-то лекарств, которые иногда дерут глотку. Эльф не может нормально глотать, с трудом раскрывает рот, но лечащий его кот продолжает пичкать чем-то с настойчивостью, хоть и дрожат заметно руки. Иногда тот применяет чуть большую силу, заставляя проглотить отвергаемое лекарство и лёгкую пищу. Однако это не самая серьёзная трудность, с которой приходится столкнуться, и если один из них почти не чувствовал неудобства и неловкости, находясь в уже привычном бессознательном состоянии, то второй отчаянно пытался не думать о том, что и как приходится делать с чужим телом. Он просто делал это, запрещая себе думать о чём-либо, кроме желания спасти от болезни покалеченного жизнью эльфа. Совсем незнакомого ему эльфа, который забирает его здоровый сон, силы, спокойствие, но которого ему отчаянно хочется вытащить из бездны боли и поставить на ноги. Что для инкуба было бы странно допускать в мысли, для него стало особым смыслом. Попытки этого добродушного человека не проходят совсем бесследно. В какой-то момент тает уверенность в своих силах рядом с неусмиряемым, хотя и неподвижным, пламенем, но даже так надежда как тающий снег охлаждает кожу, просачивается внутрь и доставляет слабые сигналы. Зима должна кончиться и на смену ей прийти расцветающая весна. А тем временем настоящая весна действительно близка. С крыши уже капает талая вода, и солнце чаще напоминает о себе. Ночи не столь холодны, но всё ещё долги и темны. Поэтому хозяин домика, добродушный одинокий кот, разжигает вечером камин и зажигает настольный фонарик. Иногда, когда эльф дышит особенно тяжело, сердце кота особенно неспокойно и болезненно отзывается в груди, он сидит за столом у окна, положив голову на сложенные руки, и смотрит на трепыхающийся огонёк. И в полусне ему видится, как огонёк приобретает очертания его миниатюрного эльфа. Он танцует на голых ножках причудливые танцы, тонкие узорчатые крылышки его трепещут и маленькими искорками становится дивный смех, никогда котом не слышимый, но такой желанный. Момент, когда больной встанет на ноги, выйдет на улицу и улыбнётся солнцу, расправляя крылья и вдыхая полной грудью запахи его поселения. Он ждёт этого дня с нетерпением. Может быть, это лишь иллюзия желания счастья. Может быть, кот просто сошёл с ума от одинокой тихой жизни. Может, ему просто не хватает чужого тепла, а своё некуда девать, поэтому так привлекательна идея заботы о неожиданном госте, так просто ворвавшемся в его незапертый дом и раскрытую душу. Может быть, когда эльф выздоровеет, снова наступит тишина, и возможно, даже более болезненная, когда тот упорхнёт из созданной котом колыбели. А пока это не случилось, добродушный хозяин будет с ним. Будет рядышком в кресле у кровати его сидеть и сторожить беспокойный сон. Будет не в первый раз украдкой поднимать от краешка кровати взгляд на мягкую подушку, по которой разметались переливающиеся блеском цвета солнца волосы, что словно дорогие нитки, с блесточками, только отчего-то живые, сияющие подобно звёздам. Эти самые звёзды завораживают. То потухают, то вновь переливаются в солнечных лучах или загораются при свете огонька, но с каждым днём почему-то всё меньше и меньше. Не так ли погибают звёзды? Кот до сих пор помнит полный благодарности взгляд, когда их глаза встретились, и в них тогда, в тех голубых завораживающих глазах, он увидел чёрные дыры и яркие звёзды. Теперь они ни в глазах, ни в волосах не горят так ярко, как в тот памятный момент, и от этой мысли коту становится поистине страшно. Он этой неизведанной, далёкой Вселенной только оболочкой души уже заинтересован, и чувствует кот, что в этом человеке сокрыта большая сила и столь же красивая, как его лицо, душа. Мысли об эльфе подогревают такое странное желание: узнать о беглеце побольше. Познакомиться с ним, услышать его историю… Объяснить самому себе, почему взгляд так притягивает к эльфу, почему так хочется вновь услышать его голос и почему так болит за него кошачье сердце. Чем дольше думает о беглеце, тем чаще ловит себя на мыслях, что подобны кощунству. Он не может желать многого. Ни о каком притяжении к эльфу речи быть сейчас не может, только к тем звёздам. Их нужно спасать и как можно скорее. На красивом эльфийском лице искажение боли становится явным: брови то и дело хмурятся, губы поджимаются, проступает на лбу пот. Кот с боязнью тихонечко костяшками пальцев касается лба, но уже только этого хватает, чтобы ощутить многодневный неисчезающий жар. И он снова чувствует себя отвратительно. Он едва ли может что-то сделать для эльфа, едва ли что-то меняется от его действий, ему даже врача не удаётся застигнуть дома, но он продолжает приходить к его дому и стучаться в двери, как только появляется возможность отлучиться. Оставлять больного одного страшно, но приходится ради него же. Ведь кот может доверить его только одному врачу, которого он вскорее надеется пригласить к себе домой, а пока он будет заботиться об эльфе в одиночку и верить, что ему не станет хежу, что звёзды не потухнут окончательно. Может быть, глупы его действия ради чужих сияющих огней, но именно такие вещи говорит ему делать сердце. Ведомый чувствами кот поёт эльфу колыбельные как пел ему в далёком детстве амари*. Амари, называвший альвэ** своим небесным даром, прекрасной звёздочкой, и пел о любви мира к ребёнку. Проводил пальцами по волосам, ладошкой по груди, убаюкивая быстрый стук сердца, ласкал нежную кожу, поправляя милую пижаму, и всегда ладошкой ручку накрывал, пока альвэ не уснёт. Также теперь и кот с нежностью и лаской смотрел на эльфа и накрывал большой ладонью крохотную бледную ладошку. Его внимательные ушки уловили успокоившееся дыхание, а под запястьями почувствовал тихое мерное колебание, то был размеренный стук эльфийского сердца. Маленькая победа.***
Однажды утром дверь домика открылась и впустила самого ожидаемого гостя, который, однако, совсем никак не рассчитывал, что понадобится его помощь. Он вообще не ожидал увидеть давнего друга настолько взволнованным, чтобы тот сильно хватал его за плечи и напирал с таким серьёзным взглядом, что становилось как-то нехорошо. Давно он не видел такой уверенности и беспокойства на знакомом лице. Это его, признаться, ошарашило, но ещё больше удивил больной, нуждавшийся в его медицинских знаниях, и реакция друга на каждое его действие при осмотре больного. Он по комнате ходил туда-сюда, без остановки переминаясь с ноги на ногу, неосознанно пальцы грызя, из-за плеча выглядывая. В глазах неспокойно листва трепетала как во время смерча, бушевала чаща. Взгляд был направлен тревожный, но внимательный на друга-врача и больного, лежащего в беспамятстве. Даже чересчур внимательный, что мешало другу думать над сложной задачей. Уши уже торчком встали, хвост дыбом поднялся в ожидании какого бы то ни было вердикта. Удивительная, однако, была картина, вызывающая массу вопросов, о которых кот-врач продолжал молчаливо раздумывать да на неприятные выводы всё наталкиваться. — И давно он в этом состоянии? — звучит довольно бодро, хоть и даются с трудом слова. Не знает врач наверняка, как ценен другу этот эльф, потому чувства боится задеть, испугать своим серьёзным видом. — Три недели уж прошло. Думал, что смогу сам вылечить, но ему не становится лучше. Никакие лекарства не помогают. Я не знаю, что мне делать. Скажи мне, — кот задыхается в навязчивых мыслях, лезущих наружу, застывающих на лице неприкрытым страхом, — только правду скажи: что с его здоровьем, какие лекарства нужны, как долго ему придётся восстанавливаться? Громкий выдох. Долгое молчание. — Как мне справиться с этой ситуацией, подскажи. — Прогноз неутешительный. То, что происходит с ним сейчас, затрагивает и тело, и душу, — кот ведёт пухлой ладонью от горячего лба до тяжело вздымающейся груди, заметно мрачнея. Это не ускользает от друга, навострившего уши и внимательно следящего за полными пальцами. — Шансы спасти его, скажу прямо, малы. По-хорошему, ему нужно на родину, в Альвадол***, но туда добираться тяжело, долго, да и умрёт он уже к тому времени. Другой вариант… могу договориться с нимфами**** насчёт необходимых лекарств, но тебе придётся отдать непозволительно много для твоего кармана денег. Не обижайся, но ты не способен потянуть такую сумму сейчас, и даже не смотри на меня так. Но уже поздно, кот, ошарашенный словами друга, опустивший было уши, вдруг навострил их, а в глазах загорелось пылкое пламя. Почему-то он был сейчас готов на большую сумму и даже больше, чем мог сосчитать. Он схватился за друга как за последнюю ниточку надежды, но не увидел в надежде желания поступать так, как хочется ему. Пусть врач понимал, что больше вариантов нет, но он снял чужие руки со своих плеч. Он просто не хотел видеть приятеля таким возбуждённым и вовсе не хотел обрекать на новые возможные разочарования. — Не потяну сейчас — так возьму в долг, — кот не теряет уверенность в своём решении. — Переживаешь за меня? Да я сам готов пойти к нимфам и договариваться с ними об отсроченной оплате. Ты ведь знаешь, я всегда расплачиваюсь не только на словах. Да и смысла врать нимфам — нет, не хочу умереть от рук кентавров… — Ты совсем спятил, друг. — Ох, нет, это ты спятил. Вдумайся, ты намекаешь мне на то, чтобы я оставил эльфа умирать. Живого человека! — возмущение разрушительное, задевающее что-то тонкое в душе. — Какой тогда смысл вечно отстаивать права рыжих котов, доказывая, что мы не бросаем никого в беде, не грабим, если ты предлагаешь мне смотреть, как он умирает? Всё равно, что забрать у него жизнь… Даже не попытавшись спасти… Да это самое великое и подлое ограбление! Врач громко сглатывает, попав на удочку правды. Выбор между жизнью и смертью, а не богатством и нищетой, но даже так здравая мысль и врачебное обещание крошится в жилистых руках. И он не может ничего поделать, ни одного слова вымолвить. — Прости, что вспылил, я знаю, о чём ты думаешь, и не виню тебя в том, но я, правда, лучше попробую спасти его, чем буду жалеть о бездействии. Не могу смотреть на его страдания. — Почему ты так рьяно хочешь спасти неизвестно тебе человека? Дай мне ещё хотя бы один повод согласиться с тобой, — спокойно проговаривает врач и заглядывает в глаза друга, в коих потухает яростное пламя. «А ведь давно он не был таким… громким». — Может, мы и останется друг для друга незнакомцами, но я буду помнить его желание жить. Не иначе как жить он хотел, когда впервые потревожил мой сон, — шепчет с отчаяние и надеждой: — Я хочу снова увидеть его сияющие звёзды. — Звёзды? — Да, звёзды. У него в глазах, определённо… Врач не видел в тех помутневших глазах никаких звёзд, но он и не мог видеть того, что было близко другу. Он сдаётся перед аргументами души и записывает на листке название редкого лекарства под адресом чудотворной аптеки. — Аптека госпожи Аник? — Знаешь её? — Да, давние знакомые. — Тогда ещё лучше, по знакомству и скидку может сделать. Но если вдруг понадобится, скажи, что от меня пришёл по очень серьёзному случаю. — Значит, ты тоже с ней знаком? — Естественно, я же непростой врач. Так вот, как получишь лекарство, найди меня, вместе проверим действие лекарства на твоего эльфа, — он наполняется решимостью, чувствуя груз ответственности за предпринимаемое дело. — Обязательно позови. Это необычное лекарство, только оно даст ответ на наш вопрос. — Какой? — Смогут ли ему помочь другие лекарства или ситуация безнадёжна, — друг смотрит, не понимая ещё истинного смысла его слов, но благодарит объятием. Руки сами тянутся ему навстречу для ответного утешающего поглаживания по спине и тихих всхлипов. И всё-таки удивительна для врача эта странная привязанность друга к неизвестному человеку. Здесь связь непростая, то ли обманчиво сильная, то ли душевно нерушимая. Но она определённо есть и, скорее всего, даже больше, чем он может себе представить, смотря на ухаживание за больным эльфом его друга и обнаруживая в его взгляде нежность. Такое запретное для законов и разумных мыслей, но врач молчит и закрывает на это глаза, покидая до скорых времён домик на окраине поселения.***
Каждый день тьма поглощала эльфа всё больше, но не могла начать растворять в себе его заблудшую душу. Пока человек ещё дышал, пока билось его больное сердце, и чьи-то тёплые подушечки пальцев касались аккуратно горячего лица, тьма не могла добраться до ядра души. Дорогое лекарство было вскоре получено и, к сожалению, подействовало в угоду тьме, крепко взяв душу в тиски и перекрывая доступ кислорода. У эльфа не осталось никаких сил для сопротивления ей. Он застыл во тьме подобно беззащитному насекомому в смоле без права когда-либо выбраться на волю. Это последнее пугающее чувство, что где-то сверкнуло в глубине душе, а затем… полнейшая пустота. Кот, кажется, погибал вместе с ним, когда эльфийская грудь перестала подниматься, а в ней перестало биться сердце. В человеке в один миг замирает всё. Всё становится вдруг неважным, теряет смысл, который каким-то волшебством был вложен в больного. Возможно, кот был бы сейчас в глазах людей очень глупым, напрасно сильно волнующимся о том, кому нужна помощь. Всегда так было, когда появлялся кто-то важный в его жизни. Он вкладывал, наверно, слишком много смысла во встречи, знакомства, дружбу, был слишком чутким, добрым. Он всегда хотел, чтобы всё было в порядке с тем, во что он верит, кого любит, кто просто важен, однако, он уже несколько лет не был таким. Но вот к нему влетел эльф. К тому, кто потерял себя настоящего, кто оказался не нужен обществу и был вынужден расстаться со всеми и всем, что ему дорого. Эльф вернул ему чувство «быть кому-то нужным», вернул частичку его прошлого, возможно, именно поэтому в момент смертельной тишины, кот был готов признать себя глупым, потянувшись к бездыханному телу. — Очнись, очнись же, дружок, — вторил он лихорадочно, сглатывая подкатывающий страх. Но было страшно, страшнее с каждой секундой. Кот не мог поверить. Не хотел, теребя эльфа за одежду, поглаживая пока ещё тёплые щёки. — Пожалуйста, молю, очнись. Врач только и мог молчаливо сидеть рядом. Хотел, но не мог сейчас утешить друга. Не мог, но хотел думать, что лекарство с секунды на секунду должно дать ещё какую-то реакцию. Кот всей душой сейчас не хотел видеть горьких слёз друга и желал услышать живой вдох незнакомца. Что-то резко вздрогнуло. Смола сдалась. Она треснула и с громким дребезгом упала в ослепительную белизну. Свет подарил дитю природы, словно рождённому вновь, первый глубокий вдох. — Очнулся! Вот, вот, ну же, дыши. Пожалуйста, только дыши, — просит кот, бегая взглядом по трепыхающемуся телу, и снова натыкается на эльфийские испуганные глаза, в которых вновь загораются звёзды. Сознание бьётся в тысячах ясных как свет мыслей, пробудившись после долгой спячки. Тело горит, как никогда, и в каждой его клеточке отзывается безумно сильная боль. Но это становится не так важно, не так пугающе, когда большие ладони сжимают эльфийское лицо и зелёные глаза пронзают больную душу, бросая в её трещины семена будущих цветов. Они расцветут, обязательно расцветут, потому что эльф не хочет умирать. Кот видит в нём жизнь и неосознанно захлебывается в чувствах. По щекам скатываются слёзы облегчения. — Жив, — одно только словно, а столько смысла. — Живи, не смей умирать, я подниму тебя на ноги, — клянётся искренне. Слёзы кота смешиваются с эльфийскими и стекают по худым щекам на мягкую подушку. Подобно сверкающим на солнце кристаллам, слёзы сияют из-за вспыхнувших эльфийских локонов. И если это не чудо, то явно завораживающее зрелище даже для скупого на удивления врача. Он никогда не видел ничего подобного в своей жизни. Чего-то, что родилось заново из боли и стало невероятно красивым. Эльфы морально сильные, эльфы симпатичные лицом и душой, эльфы волшебные от природы, но конкретно этот возвеличивается над всеми эльфами в глазах этого кота. Потому что этот эльф, даже умерев, смог отобрать у смерти свою жизнь. Эльф, а не лекарство, лишь помогшее сознанию пробудиться. Врач с улыбкой смотрит на двух незнакомых друг другу людей и не может удержать скупой слезы. Невозможно не быть счастливым в эту минуту. Друг в порыве радости приподнимает эльфа аккуратно и обнимает трепетно, прижимая ближе, к сердцу, чтобы чувствовать ответный импульс. Эльфийское сердце снова бьётся. Хриплый стон срывается с потрескавшихся губ, и голова падает на крепкое плечо. Его поддерживают тонкие, но сильные руки, по спине гладят тёплые ладони, и голос дрожащий шепчет на ушко что-то о хороших днях, о солнце, о счастье, обещает искренне, а эльф слушает. Пытается слушать и запоминать каждое слово человека, которому он, уверен, может доверять. Ведь он каждой клеточкой чувствует его ласку, нежность, такое нужное ему тепло, и вспоминает вдруг песни, которые пел ему голос этого человека, пытаясь разогнать тьму. Эльф понимает, что его жизнь теперь не только его, она сейчас в руках этого кота. Он не знает, сколько прошло дней с того рокового дня и сколько ещё пройдёт до полнейшего выздоровления, но за каждый день эльф будет расплачиваться за спасение, за безмерную заботу, за внимание, за тепло, за ласковые касания. За неизвестную причину так сильно переживать за чужака. По пылающим щекам эльфа текут дорожками слёзы. Множество чувств, безмерная благодарность к тому, кто стоит у окна и с улыбкой смотрит на него, явно не безучастному человеку, и к тому, кто продолжает обнимать его нежно. Хотя бы ради них эльфу хочется жить и ему безумно хочется ответить на объятие, но адская боль не позволяет пошевелиться. Он только и может лишь всхлипывать у кота на плече, пока силы не иссякают совсем, и уставшего больного находит спокойный сон. — Уснул, — шепчет врач, наконец, решившись подойти. Друг тихонечко укладывает эльфа обратно на кровать и накрывает одеялом. — Лекарство подействовало. Это хорошо. — Хорошо… Но было очень страшно. Почему ты не предупредил меня, что оно может убить? — Тогда бы ты искал другое лекарство и только бы усугубил дело. Это лекарство необычное, оно дало сознанию эльфа возможность сделать выбор между жизнью и смертью, и он был сделан. — Вот оно как… — Этот эльф, надо признать, очень удивительный. — Да… — А что дальше? — резво спрашивает врач. — Я, конечно, буду помогать тебе с ним, но ты же понимаешь, что будет очень тяжело? Понимаешь, какую ответственность взвалил на себя? — Серьёзную ответственность, но я не могу иначе, — слова пропадают в воцарившейся тишине. На уме у кота мыслей больше, а в сердце — чувств, но о них думать долго нельзя. Они обрываются в тишине, а на губах остаётся лишь одно: — Спасибо, что вместе со мной несёшь эту ответственность, Сонбок.