Задыхаясь от отчаяния

Романтика была неотъемлемой частью проведения их будней. Хотя её и можно было назвать просто формальностью, принятой в высшем обществе. Спокойные дни, разбавляемые только матчами, которых, что удивительно, стало меньше, проходили в приятной компании за чашкой чая или фужером вина. Они были лёгкими, такими безопасными и простыми, что с небывалой простотой можно было полностью погрузиться в омут столь нежный, что все вокруг прекращало свое существование. Знакомые из прошлого вежливые слова испарились пусть и не так, как хотелось бы, но именно они и создавали этот комфорт в беседке небольшого сада. Аккуратно вился вокруг мраморной колонны плющ, редкие лепестки шиповника падали на холодный пол беседки, устилая его ковром столь нежного розового цвета. Фредерик глядел в чашку тёмного чая, надеясь увидеть нечто особенное в простом напитке. Он ждал своего компаньона в полном одиночестве, обдуваемый прохладным осенним ветерком. Ненароком он задумался. Когда в последний раз на него накатывала паника? Когда в последний раз ему снились нескончаемые кошмары, что не давали ему даже вдохнуть без очередного приступа паранойи. Всё это словно испарились, будто и не было никогда того, что мешало ему жить спокойной, размеренной жизнью обычного музыканта. Хотя, что тут сказать, в этом месте не было обычных людей, помимо Орфея, который, казалось, был настолько обычным, что это и было его личным отличием от других. Писатель, как телепат, знал когда именно в голове пианиста снова появятся надоедливые, страшные отголоски его прошлого, что окружали словно жуткие чёрные вороны. Он всегда приглашал его в эту беседку, место столь прекрасное, что было удивительно то, отчего всегда, когда Фредерик сюда приходил, здесь было пусто. Лишь изредка маленькие шмели нарушали спокойное одиночество этого места. Тихо шелестели листья, где-то вдали щебетали птицы и лёгкий ветерок заводил свою мирную мелодию. Умиротворение вместе теплому чаю распространялось по его телу из самого центра души, заставляя прикрыть глаза и вдохнуть свежий воздух. На самом деле было не совсем вежливо приступать к чаепитию не дождавшись самой причины столь приятного времяпровождения, однако Орфей отлучился не так давно и уже скоро должен был вернуться. Лепесток шиповника мягко опустился на небольшой чайный столик, привлекая собой внимание композитора. Нежный и столь аккуратно окрашенный лист напоминал ему спокойно разливающуюся в голове мелодию фортепиано. Негромкий стук небольших каблуков по гладкому граниту, из которого была вымощена тропинка к беседке, говорил о возвращении романиста, что был тем, кто не позволял пианисту прикоснуться к приятному сладкому французскому печенью. Тёплый мягкий плед неяркого голубого цвета опустился на плечи музыканта, даря уже забытое, благодаря долгому пребыванию на лёгком морозе, тёплую. Посреди стола разместился небольшой фарфоровый чайник, ещё горячий, так, что высоко поднимаясь в воздух, растворялся тёплый пар. Неизвестно было, как именно писатель принес его вместе с пледом, не получив ожог на ладонях. Сам Орфей расположился рядом, положил на столик небольшую папку с белыми листами, исписанными новой чудной историей, что давно покоилась в голове писателя и только недавно посмела вырваться на чистые листы бумаги. Фредерик набросил один конец пледа на плечо творца и крепче обхватил чашку чая, грея свои замерзшие руки. Романист нерасторопно открыл папку и, подлив себе в чашку чая, начал чтение своего нового произведения. Горячий чай, теплый плед и спокойный бархатистый голос, негромкий, такой, что прикрыв глаза можно было и вовсе уснуть, погружаясь в царство Морфея. Всё отзывалось гладким теплом, разливающимся по телу бурным водяным потоком. Спокойное, как гладь воды, повествование, тёплый, согревающий чай и время, что бежало незаметно, едва ли задевая Фредерика. Дни, столь знакомые, что стали, даже, привычкой. Можно было целиком и полностью погрузиться в роман любимого автора и представлять: словно нету проблем, нету этого глупого места, в котором они были заперты, как птицы в золотой клетке. Ему нравилось представлять, что всё действительно хорошо. И долгое время так оно и было, за исключением того, что в скором времени их прервали. Высокий мужчина с неприятным лицом, что часто мешал каждому из них очередным вызовом на матч. Приятный вечер пришлось отложить, чтобы вновь идти в холодное место, заставляющее покрыться страхом как одеялом и отчаянно пытаться вынырнуть из этого мерзкого состояния. Матч прошёл так же быстро, как остывал чай, обдуваемый прохладным ветром. Они более не вернулись в беседку, уж слишком уставшим оказался композитор после матча. По возвращении в особняк, он толком и не смог ничего сделать, слишком много сил отобрала игра, заставляя его упасть на кровать и уснуть, в слишком неподобающем для аристократа виде. Утром стал для него вечер следующего дня. Мягкий свет проникал в комнату сквозь вышитые белые шторы, что почти не закрывали окна. Закатное солнце лишь слегка освещало комнату и падало на рабочий стол, за которым мирно расположился писатель. Он вновь аккуратным почерком выводил слова на тонком листе бумаги, дополняя рассказ новыми деталями и украшая его гирляндой из описаний. Фредерик не помнил как он добрался до комнаты и просыпался ли днем. Он не помнил, когда успел переодеться и привести себя в порядок, но и это сейчас не было важным. Поднялся с кровати как можно тише, дабы не отвлекать романиста лишними шорохами, мешая тому погрузиться в свой рассказ в поисках лучших слов. Композитор глянул на часы и нервно огляделся по сторонам, перебирая в голове тысячу вариантов причин опоздания. Встреча была назначена давно. Художник просил помочь ему с композицией картины и Фредерик не мог отказать, ведь Эдгар так же помогал и ему ранее. В поисках своего пальто музыкант не заметил как тихий шелест бумаги перестал быть слышен, а шорох ручки и вовсе прекратился с негромким стуком о стол. Он лишь заметил руки, что заставили его вздрогнуть. Мимолетное прикосновение, ненавязчивое, но требовательное, предотвращающее малейшие попытки двинуться. — Отпусти меня, пожалуйста, — спокойно, вопреки своему несколько паническому состоянию, произнёс Фредерик, оборачиваясь к новелисту. — Я тороплюсь. — Так сильно торопишься, что не удостоишь меня вниманием? Вам не кажется, что это невежливо, мистер Крейбург? — Орфей положил голову на плечо мужчины, которого держал в крепких объятиях и глядел вперед с легкой ухмылкой на лице. — Да и после того, что было утром. Ты меня расстроил. — Я понятия не имею, о чем ты говоришь. — глубоко вздохнув пробормотал композитор и осторожно разжал руки писателя, что уместились у него на груди. — Мы с тобой проведём время вместе, но потом. — Значит так? — писатель отошел чуть от аристократа и некоторое время долго сверлил взглядом его спину, наблюдая за тем, как композитор натягивает на себя старое малиновое пальто. — Куда ты собрался в столь поздний час? — Прошу меня простить, но я тебя предупреждал ещё вчера, что я договорился с мистером Вальденом встретиться сегодня в саду. — теперь Фредерик стоял у зеркала и поправлял сбившуюся брошь на галстуке. — Он подготовил краски и холст и я не горю желанием его подводить. — Разве ты не помнишь, как они к тебе относились? — Кто это «они»? Я подозреваю, что вы, господин Орфей, просто надеетесь, что ваших слов будет достаточно, чтобы я отказался от встречи. — Фредерик смерил писателя надменным взглядом, переходя на привычное «вы». — мистер Вальден не имеет никакого отношения к тем вещам, что совершали недалекие гости поместья. — Фредерик, я просто переживаю за твое здоровье. Почему он назначил встречу именно поздним вечером? Тебе не казалось, что это уж слишком подозрительно? — писатель подошел ближе, положил руки на плечи музыканта и слегка надавил на них, одаривая мужчину своей привычной лёгкой улыбкой, столь фальшиво, что становилось дурно от одного взгляда на неё. — Ты можешь перенести встречу, только в этот раз на ранее утро в людном месте. — Вы забываетесь, в этом месте повсюду тысяча глаз. Со мной ничего не произойдёт, в стенах этого поместья ничего не может произойти. — отмахнулся от него пианист и отошёл к двери, дергая за ручку. Обернувшись спиной к Орфею он не мог заметить того, как переменилось его лицо после последующих слов — Вам не стоит влезать в мои отношения с другими людьми. — Я вроде бы ясно выражаюсь, Фредерик. — С явным нажимом произнёс новеллист, сверля спину композитора злобным взглядом. — Я не хочу чтобы ты проводил с кем-либо так много времени! — Следите за тоном, «Орфей» — выделяя последнее слово спокойно отрезал француз, наконец выходя из помещения. — надеюсь, что утром мы сможем поговорить спокойно. Небольшие ссоры были важной частью любых отношений, ведь, если их не будет, то разве можно назвать отношения искренними? Фредерик считал, что это нормально, когда их взгляды отличаются, а потому и не боялся их. Взгляды двух абсолютно разных людей вынуждены когда нибудь столкнуться в яростной схватке. Однако именно это пианист не мог считать ссорой. Одна из немногих перепало, что происходили время от времени и точно могли зваться ссорой. Ушёл он негромко хлопнув дверью, покидая комнату второпях. Он знал Орфея и его сладкие проникновенные речи, которые могли за пару минут уговорить остаться. Казалось, что этот человек был везде, где требовалось сделать выбор. Писатель редко учитывал желания самого композитора, прикрываясь тем, что делает все только для него, однако с каждым разом Фредерик все больше чувствовал себя настоящей птицей, запертой в клетке и вынужденно делать все, что приказывал ей хозяин. Пианист желал сделать что-то наперекор, испытать судьбу и узнать что будет, если он действительно пойдёт так, как хочет он сам, а не так, как сказал его автор. Приятное чувство вседозволенности, свободы и риска, что зарождались в его груди, заставляли невольно улыбнуться. Возможно он пожалеет. Но это будет потом. Встреча состоялась в саду, под холодным светом полной луны. Яркие звезды украшали небосвод, создавая собой картины ранее не ведомые. И пусть такой ночь была и раньше, однако отчего-то именно сейчас она казалась особенно прекрасной. Белоснежный холст, переливающийся словно перламутр на мягко свету, расположился на тёмном мольберте, который стоял на тропке, ведущей куда-то вглубь сада. Эдгар готовил к работе палитру и краски, подбирал угол и совершенно не ожидал услышать шаги, а после и спокойный голос, что заставил его вздрогнуть. — Мистер Вальден, приношу извинения за задержку, — легко произнёс Фредерик чуть наклонившись, когда поравнялся с художником. — Вы решили что будете рисовать? — Ещё не совсем, ничего особенного нету здесь. — и вновь композитора встретил привычный высокомерный голос, который часто одаривал его неприятными слуху замечаниями, но тем не менее оттого не менее притягивающий. — Может только то дерево выглядит странно. Кисточки заскользили по холсту, вырисовывая ветвистое изогнутое дерево с необычайно тёмной листвой. Однако Эдгар рисовал не долго, остановился и стал всматриваться в небосвод, словно надеялся увидеть там свое вдохновение, что только что улетело куда-то следом за чёрными воронами. На некоторое время воцарилась тишина, что прервал только лишь ветер, а затем картина снова стала приобретать краски. Темные тона синего цвета создавали мягкий контраст со светлыми оттенками большой луны. Творение художника становилось все красивее с каждым мазком кисти, было реалистичнее чем реальность, словно то была фотография небезызвестного фотографа поместья. Поразительная точность, переданная творцом поистине заслуживала самых лучших похвал. Но ей не было суждено просуществовать дольше нескольких моментов. Мольберт был сброшен тёмной птицей, что спикировала ради того, чтобы схватить в свои когти маленькую мышь, пробегающую в траве. Из-за преграды в виде неудачно расположенной установки художника, птица потеряла равновесие и упала в траву, поднялась неуверенно, но быстро, а затем бросила осознанный взгляд на музыканта, громко крикнула, словно обвиняя двух творцов в своей неудаче и улетела обратно в небо. Фредерик подошёл к упавшему мольберту и поднял его, слегка задержав руку на нём. Он отвлекся, взгляд устремив вглубь хвойного леса. Но только он решил помочь Эдгару и с другим оборудованием, как услышал окрик «стой! “ и замер, ожидая того, что ему скажет художник. Вальден подошёл к композитору быстро, слегка коснулся пальцами его волос и стянул с них резинку, расправляя белоснежные локоны. Его взгляд вмиг засиял и, подняв упавший на траву холст он принялся наносить на него новый слой краски. Белый цвет стал основным на новом творении. С первого взгляда можно было понять, что творец нашёл свою мужу, что наконец снизошла с небес только для него. Только лишь после часа нудного стояния на одном месте, картина была завершена. Во время позирования для картины, композитор не мог избавиться от чувства, словно несколько пар глаз следят за ним, за каждым его вздохом. Страх сковывал его тело и оттого он не создавал проблем художнику, однако чувство опасности не могло не напрягать его. Эдгар наконец позволил Фредерику увидеть результат своих стараний. На картине был музыкант. Все в том же малиновое пальто, что он не любил менять и с распущенными белыми волосами, спадающими на плечи снежной лавиной. Над головой человека на картине стояла полная луна, что заставляла его волосы словно сиять. Фредерик долго смотрел на неё, не в силах поверить в то, что этот человек — это он сам. Конечно, о таланте Вальдена он знал не понаслышке однако видеть изображение самого себя в исполнении столь известного человека было необычно. — Я хочу доработать её, — проговорил уставший художник, рассматривая свое творение. — А затем. Вы примете её в качестве подарка на ваш давно прошедший день рождения? — Что вы, мистер Вальден? Я не могу принять её. — Я настаиваю, — наконец он перевел взгляд на музыканта. — И передам вам её, наверное, через неделю. Фредерик не нашёлся что ответить, он лишь кивнул и помог художнику собрать все вещи, что он принёс с собой, а затем — разлучился с Эдгаром в одном из многочисленных коридоре. Они закончили все поздней ночью, и музыкант пришлось слушать мелодию из раздающихся эхом шагов. Коридор встречал его тишиной и пугающей пустотой с проникающим под кожу холодом, таким, что пальто, помогающее на улице не могло спасти здесь. Громко каркали вороны за окном, разделяющим здание с безграничной бездной темного хвойного леса. На несколько секунд ему показалось, что большая, угольная птица с осознанным взглядом красных кровавых глаз смотрит прямо на него сквозь прозрачную материю. Фредерик посильнее затянул пальто и отвернулся от окна, ускоряя свой шаг, чуть ли не переходя на бег. Коридор казался бесконечным, а вороны продолжали издавать противный звук, что уже раздавался со всех сторон, не позволяя понять, где композитор находится. вмиг сотня, нет, больше, птиц ударились о окна, заставляя музыканта повернуться к ним и вжаться в стену. Они хлопали крыльями и пытались прорваться внутрь в надежде разорвать пианиста на куски. Их наполненные кровью глаза глядели прямо в душу, а мерзкий звук вынуждал зажать уши руками и спуститься вниз по холодной стене, вжимая голову в колени. Однако некоторое время спустя вместо гулкого стука воронов о стекло и противного карканья, композитор услышал размеренные шаги. Он не успел поднять голову, как на него упал мягкий и тёплый черный плед. Наконец он поднял голову и взгляд зацепился за знакомую фигуру. — Ты решил заболеть? — слегка насмешливо спросил спокойный голос Орфея, помогающего Фредерику подняться с пола. — Хватит валять дурака, пойдём обратно. И пусть музыкант хотел ответить, громкий стук черных перьев и клювов о прозрачное стекло никак не мог полностью уйти из его головы, вынуждая его задаваться вопросом, не было ли это очередной выдумкой его больного мозга.