Триптих

Дома пахнет блинчиками и цветочным медом. Саша открывает глаза и смотрит в потолок, щурясь со сна — комната залита ярким солнечным светом, который висящий на окнах тюль совсем не сдерживает. Тяжелые, плотные шторы широко раздвинуты. — Проснулся? Олег стоит в дверном проеме. Красивый, волосы стянуты в небрежный пучок на затылке, а простая серая домашняя футболка уляпана мукой. Он улыбается, и Саша не может не улыбнуться в ответ, сладко потягиваясь на кровати, медленно перетекая в сидячее положение. На душе царит благостное состояние, несмотря на то, что ночью ему, кажется, снился какой-то кошмар. Но ночь ведь прошла, верно? И теперь его окружает теплый солнечный свет и любимый человек, который готовил им на завтрак блинчики. — Проснулся. Привет. Губы Олега на вкус как тот самый цветочный мед. Они целуются медленно, и Саше как-то даже ворчать не хочется, что сначала вообще-то зубы почистить нужно, умыться… Неважным все это кажется каким-то. Совершенно неважным. Он зарывается пальцами в пучок, тянет резинку, чтобы пропустить прядки по ладони, наслаждаясь их шелковистостью. Олег не торопится забраться к нему на кровать полностью, лишь слегка прикусывает нижнюю губу и отстраняется. — Идем, а то блинчики остынут. — Они у тебя и холодные вкусные получаются. Олег в ответ на эту реплику лишь подмигивает и отстраняется. — Пойду чай заварю. Буду ждать тебя на кухне. Саша кивает, еще раз потягивается и только потом внезапно задумывается — а с каких пор Олег готовит блинчики, почему он знает, что они у него даже холодные — вкусные? Он как-то растерянно смотрит на свои пальцы, перебирает ими по белоснежному пододеяльнику и чуть хмурится, пытаясь вспомнить, а когда Олег их готовил в последний раз, да и готовил ли вообще… Впрочем, он быстро встряхивает волосами, что за мысли? Он, видимо, еще не проснулся, раз есть это в памяти, значит, готовил, все, закрыт вопрос. Он не спеша умывается, внимательно рассматривает свое лицо в зеркале, словно желая что-то обнаружить, и не находит ничего такого — даже никакой новой морщинки! Уже успех. Правда, голова с ночи еще тяжелая, да и писк какой--то непонятный стоит в ушах, тихий-тихий, но назойливый. Впрочем, игнорировать это удается вполне себе легко. — Пахнет вкусно, — говорит он Олегу, когда все-таки добирается до кухни и обнимает его со спины, прижимаясь лбом между лопаток. Брат тихонько посмеивается и докладывает последний блинчик со сковородки в стопочку мучных изделий. — На вкус должно быть не хуже. Олег неторопливо выключает сковородку, отодвигает ее на другую конфорку, чтобы остыла, и поворачивается к Саше, тут же накрывая его губы своими. Поцелуй медленный, неторопливый, но глубокий. Олег словно на него права заявляет, скользя языком по кромке зубов, толкаясь глубже, облизывая Сашин язык. Колени подгибаются уже не метафорически, и Саша делает пару шагов назад, утягивая Олега следом за собой, чтобы в итоге почувствовать опору стола под своими бедрами. Не всегда он может отследить, когда поцелуй из поцелуя, не предвещающего секс, превращается в поцелуй, этот самый секс обещающий, но сейчас он понимает точно — это оно. Ладони нагло скользят по Сашиным бедрам, Олег мокро выцеловывает его шею, едва прикусывая, чтобы броских следов не оставить там, где скрыть никак не получится, а Саша пальцами зарывается в вихры на макушке, чуть потягивая — не для того, чтобы отстранить, ни в коем случае. — Ты плиту выключил? — Са-ань, — тянет Олег и кусает за плечо, оттянув футболку. Саша смеется. Он его обожает. Олег берет инициативу на себя полностью, и Саша эту самую инициативу отдает легко, расслабляясь под уверенным касаниями. Олег теперь лучше него самого знает, что и как надо сделать, чтоб хорошо было, где погладить, где ущипнуть, где надавить. Он двигается неспешно, ласкает также, и Саша может только цепляться за крепкие плечи, когда брат обхватывает оба члена ладонью. Он свою руку опускает вниз, чтобы накрыть Олеговские пальцы, чтобы скользить по ним в такт движениям, чтобы чувствовать еще больше, еще слаще. Перед глазами все плывет, и Саша расслабляется окончательно, роняя голову на крепкое плечо. Разрядка наступает до обидного скоро. Саша собирается в какой-то эйфории и прострации, словно мыслями он все еще не тут, но тело само прекрасно знает, что делать, куда идти. — Я отвезу тебя, — говорит Олег и крутит на пальце ключи от машины. Саша кивает и слегка приподнимается на мысочки, чтобы поцеловать его, хотя почти одинаковый рост этого и не требует. Ему просто нравится. Нравится, как Олег в такие моменты обхватывает его одной рукой и прижимает к себе, нравится, как целует в ответ, нравится самому обнимать его за шею. За окном машины проносится лес, они едут по загородному шоссе, и Саша чуть приоткрывает окно, впуская свежий воздух, который взъерошивает его челку еще сильнее. Олег за рулем — красивый до одури, волосы перевязаны в более плотный пучок, на кончике носа сидят солнцезащитные очки, а сам он выстукивает пальцами по рулю в такт ненавязчивой мелодии по радио. Саша любуется, развернувшись почти всем корпусом, и ловит легкие улыбки, которые то и дело бросает ему брат. — Какие планы на сегодня? — На студию поеду. У Глеба там какая-то идея возникла для нового трека совместного, он мне с утра всю личку забросал какими-то наметками. Так что посидим, обмозгуем, а вечером я тебя заберу, хорошо? Саша довольно кивает, ему кайфово от того, что брат так о нем заботится. Всегда можно было вызвать такси с работы, но мало кто берется в вечерний (да и утренний) час-пик ехать из города загород и обратно. Поэтому Саша, который машину не водит по понятным причинам, всегда предпочитал ездить с Олегом. Тем более, какого другого водителя на красном сигнале светофора можно так просто взять и поцеловать в щеку? Правильно, только самого любимого. Он еще раз кратко целует его, когда они подъезжают к Мастерской. Пусть и стекла в машине затонированы, но рисковать все равно не стоит, иногда Саше кажется, что у некоторых фанатов вместо глаз встроены рентгеновские аппараты, которыми они видят больше, чем следовало. И каждый раз ему кажется, что их связь — нежно и трепетно оберегаемая обоими — оказывается словно у кого-то на ладони. Впрочем, это ничто иное, как паранойя. Родственный статус позволяет им некоторые вольности (окей, конечно, не поцелуи у всех на виду, но все же), а дальше того, что они могут показать на публике, никому знать и не обязательно, кроме самых доверенных лиц. В Мастерской спокойно и тихо, всего несколько совсем юных девушек, которые тихонько вздыхают при его появлении, смущаются, когда просят сфотографироваться. Саша не отказывает, Саша почти никогда в таких вещах не отказывает, он знает, как важно работать с аудиторией, да и несложно ему в целом. Ему везет, что в будний день народу не так уж и много, поэтому он достаточно скоро скрывается в своем кабинете, кивками здороваясь со своими помощницами. Он что-то делает. С кем-то разговаривает. Кому-то улыбается. Время проходит. Без пятнадцати шесть его от документации отрывает сообщение Олега, в котором брат спрашивает, будет ли он готов через десять минут, поскольку сам он уже освободился и едет к нему. Саша отвечает быстрее, чем успевает подумать, все ли действительно на сегодня сделал, не осталось ли у него каких «хвостов», с которыми придется разбираться завтра. Но завтра — это завтра, правильно? Ему не хочется заставлять Олега ждать, тем более, самому не терпится уже закончить с работой. Надо же, как интересно меняются жизненные приоритеты, а ведь когда-то он был готов дневать и ночевать в Мастерской. Саша кивками прощается со своими помощницами, не отказывает еще в нескольких фотографиях прежде, чем скрыться в машине Олега и получить короткий приветственный поцелуй в щеку. — Как день прошел? — Отлично! А у тебя? Олег рассказывает что-то про Глеба, про новую песню, но для Саши все это внезапно звучит каким-то фоном, слова расплываются, цельные и логично звучащие предложения превращаются в какую-то мелодию голоса без слов — слушать можно вечно, но вот вычленить что-то информативное нереальное. Он уходит в свои мысли, внезапно осознавая интересный момент. На вопрос он ответил инерциальное, даже не задумавшись. Он слегка сводит брови, пытаясь вспомнить, чем вообще сегодня занимался. Разбирал документацию, но какую? Беседовал с кем-то из помощниц, но с кем? Саша осознает, что не может четко и точно ответить на вопрос, помнит ли вообще лица девушек, которые работают у него в Мастерской, их имена, и это слегка напрягает. Все будто оказывается в тумане, сколько бы он не вглядывался, видны только смутные очертания. Очертания можно увидеть, только если подойти ближе, но Олег — наоборот — увозит его все дальше от Мастерской, то и дело тормозя в московских пробках. Саша трет глаза и списывает все на усталость, возможно, просто давно не был в нормальном, полноценном отпуске. — Все хорошо? — Олег смотрит на него с беспокойством, и Саша не может не улыбнуться. — Все прекрасно. — Хочешь на ужин лазанью? — Звучит заманчиво. Весь оставшийся вечер проходит в домашней обстановке. Они вместе готовят ужин под тихую музыку, много смеются и еще больше целуются. Лазанья выходит замечательной, и Саша не акцентирует внимания на том, что не запоминает все оттенки вкуса, не помнит, какой был вкусовой акцент, просто знает — получилось действительно здорово, а это самое важное. Усталость на плечи наваливается мягко, буквально придавливая Сашу к кровати. Он и не сопротивляется, лишь укутывается в одеяло и двигается ближе к Олегу. Обниматься по ночам — задача гиблая, все равно оба часто спят беспокойно, ворочаются, играют в игру «стяни с другого одеяло», тут уж точно не до объятий. Но краткий ночной поцелуй — это вечная, нерушимая традиция. — Я тебя люблю. Помни об этом. Олег говорит эту фразу Саше, уже почти провалившемуся в сон. У него нет никаких сил и желания анализировать ее странность. Ему снова снится кошмар. Кошмары снятся Саше почти регулярно, в последнее время так каждую ночь, но он забывает их содержание, как только открывает глаза. Остается только липкий ужас, который прочно вцепляется в его сердце, никуда не отпуская, не давая дышать спокойно еще пару десятков минут так точно. Саша не знает, что ему снится такого, что вызывает такой параноидальный страх, заставляющий лихорадочно шарить по постели в поисках Олега, цепляться за его руку, убеждаясь, что любимый человек тут, что он никуда не пропадает. Олег в такие моменты, конечно, просыпается, и Саше стыдно из-за того, что он его будит, но и поделать ничего с собой не может. Саша не помнит, что ему снится, ровно до этой ночи. Но теперь Саша думает, что не помнить — очень, очень хороший вариант. Он слышит крики матери, но не разбирает слов — она просто кричит, кажется, сыплет проклятиями, не на него, на Олега. Они находятся в их, кажется, старой квартире, и женщина просто в бешенстве. Саша никак в толк взять не может, что случилось, почему мама оказалась тут, они же ее не ждали… Но она продолжает кричать, и от этих криков у него только сильнее болит голова, которую словно затягивают в стальной обруч. Он не может вдохнуть полноценно, хватается за руку Олега, который стоит словно барьером между ним и матерью, но ладонь брата влажная, холодная, и Саша, как бы не старался взять ее крепче, выпускает из своих пальцев. Именно это пугает до чертиков. Именно в тот момент, когда пальцы Олега выскальзывают из его, Саша просыпается. Кисти сводит судорогой от того, с какой силой он цепляется за влажную от пота простынь, горло саднит, и он хватает ртом воздух, заставляя себя сделать вздох. Олег рядом тут же подрывается, обхватывает поперек торса, что-то шепчет, но Саша даже приблизительно слов не разбирает, потому что в ушах стоит жуткий крик матери. Все еще. Олег слезы с лица стирает бережно, гладит по спине и ничего не спрашивает. Саша ему за это крайне благодарен, правда, он бы явно не сумел ничего внятно объяснить, потому что язык отказывается шевелиться, а слова даже в мозгу отказываются складываться в связные предложения. Саша не хочет пугать Олега еще сильнее. Он не помнит, как засыпает снова, но помнит, как Олег гладит его по волосам. — Что тебе снится? — все же интересуется Олег утром. — Мама. — Мама? Саша откидывается на стуле и смотрит в потолок. Белый такой, самый обычный. На завтрак у них снова блинчики с цветочным медом, которые приготовил Олег. — Мама. Она кричит. Я не знаю, почему. — Как будто у нее никогда не было поводов, — Олег равнодушно жмет плечами. — Она кричит на тебя. — Поводов становится примерно в два раза больше. — Я хочу ей позвонить. — Саш, посмотри на меня, — Олег складывает руки на столе, и Саша вынужден оторваться от созерцания потолка. Нет там ничего интересного, занимательнее смотреть, как солнечные лучи золотят братскую шевелюру. — Мы не общаемся уже много месяцев. Ты сам оборвал с ней все контакты. Саша не может вспомнить, почему оборвал контакты с матерью. Почему? Это его несколько пугает. Но почему-то разум в ответ на этот вопрос выдает пустоту, белый шум, с которым Саша ничего не может поделать. Олег вновь отвозит его в Мастерскую, снова говорит что-то про студию и Глеба, который забросал его какими-то наметками с новой песней. Задать ему вопрос на тему того, что же случилось месяцы назад, Саша почему-то не решается. Только трет виски, пытаясь достучаться до своей памяти. Хоть что-нибудь, пожалуйста?.. В Мастерской он снова кивками здоровается со своими помощницами, снова фотографируется с какими-то девочками и скрывается в своем кабинете, чтобы разложить перед собой документацию. Но строчки на белых листах пляшут, канкан отплясывают, и Саша морщится, потому что начинает болеть голова. Как-то странно пульсирует рядом с правым виском, словно он ударился обо что-то, и не заметил этого. Саша пальцами по этому месту проводит и ничего не чувствует — ни шишки, ни уплотнения. Логично, с чего бы этому там быть. Документацию он осторожно складывает в стопку и откладывает подальше, доставая телефон. Ему нужно попытаться вычленить хоть что-то, в телефоне же должно что-то сохранится верно? Если не прямой ответ на то, почему они не общаются с матерью, то хотя бы косвенный… Саша откидывается в кресле и прикусывает ноготь большого пальца, стараясь понять, в какой момент он вообще это умудрился забыть. А что он еще не помнит? Когда перестал помнить? Он пытается отмотать события назад, но натыкается на странную темноту и провалы в своих воспоминаниях. Он знает, что сейчас все хорошо, но не помнит, как к этому все пришло. Саша знает, что они живут в загородном доме, но не помнит, когда они туда переехали. Саша знает, что Олег общается с Глебом, но не помнит, когда они начали общаться. Саша знает, что они не общаются с матерью, но не помнит, почему это произошло. Голова начинает болеть сильнее, и Саша откладывает телефон, так и не сумев в нем ничего найти. Он будто упускает из своей жизни очень большой и важный кусок, но никак не может сориентироваться — какой именно. Перед глазами точно стоит картинка своей победы в Битве, победы Олега, Битвы сильнейших, а дальше… А дальше какой-то провал. Когда это началось? Что началось? — Ты не замечал за мной ничего странного в последнее время? — интересуется он у Олега, когда садится к нему в машину. Все было ровно так же, как и накануне — брат написал ему без пятнадцати шесть, Саша завершил все свои дела, распрощался с помощницами, сделал несколько фотографий с фанатками. — Странного? — удивляется Олег, поворачивая к нему голову. — Что ты имеешь в виду? — Не знаю, — Саша жмет плечами. — Что-нибудь… Странное. Действия, слова, поступки… — Ну, сегодня с утра ты порывался позвонить матери, с которой поклялся никогда не общаться. А еще тебе кошмары снятся. То есть, кошмары тебе снились и раньше, но сейчас они регулярны. Саша прикусывает губу, но почему-то спросить у брата про ситуацию с матерью вновь не решается. Причем больше не из-за страха, что он узнает, что случилось, а из-за той мысли, что Олегу придется рассказать, что он не помнит кусок из своей жизни. Это все еще какой-то странный логический провал, будто кто-то просто скипнул кусок его жизни, перетащил его из одного отрезка времени в другое. — Хочешь на ужин лазанью? — внезапно спрашивает Олег, и теперь уже Саша поворачивается к нему корпусом. Он же… Спрашивал это вчера, не так ли? — Лазанью? — переспрашивает он. — Ну да. Лазанью. Саш, ты себя хорошо чувствуешь? — Прекрасно… Они вновь на ужин едят лазанью. А ночью Саше снится все тот же кошмар — мать вновь кричит на Олега, который закрывает Сашу собой от нее. Он порывается что-то сказать, но горло схватывает каким-то спазмом, Саша беспомощно опускает взгляд вниз и отмечает, что его запястья стянуты какой-то веревкой. Веревкой? Почему веревкой… На утро Олег, вновь приготовивший блинчики с цветочным медом, снова спрашивает, что ему снилось. Саше требуется несколько дней, чтобы убедиться, что раз за разом он проживает все то же самое. Ночью ему снится кошмар с матерью, утром Олег готовит блинчики с цветочным медом, иногда они занимаются сексом прямо на кухонном столе. Следом брат неизменно говорит ему про Глеба и отвозит в Мастерскую, где Саша неизменно фотографируется с фанатками, здоровается с помощницами, пытается работать с документами, получает сообщение от Олега без пятнадцати шесть, уезжает с ним домой, где они готовят лазанью. Гребаный день сурка. Саша знает, что так не бывает. Саша знает, что такое случается только в фильмах. Но ведь его жизнь — это не чертов фильм, верно? Ему кажется, что он стоит с фонарем, а вокруг него темнота. Он видит только то, что освещает фонарь в данную минуту времени, но стоит только направить свет в другом направлении, как все скрывает тьма. Так он понимает, что забывает лица своих помощниц сразу же, как выходит из мастерской, как бы не пытался их запомнить, но знает, что это они при личной встрече, не может вспомнить, что за машина у Олега, но точно знает, что это она, когда брат приезжает его забрать, не может вспомнить, как выглядит их дом, когда они отъезжают от него. А еще Саша не общается ни с кем кроме Олега. Он не знает, почему не обратил внимания сразу, но никакого контакта ни с кем больше. Ни воочию, ни посредством мобильной связи. Ни звонков, ни сообщений от друзей, знакомых, он даже со своими сотрудницами не общается. У него есть только Олег, и это подкидывает вопросов ко всему прочему. Когда-то давно, на заре своих отношений они четко постановили важнейшее правило — у каждого из них должно быть свое время, личное пространство, свои компании и свои друзья. Как бы ни хотелось увязнуть друг в друге полностью, это было важно. И нужно. Сейчас же ничего этого нет, и Саша тоже пытается понять, как так вышло, что все его общение свелось только к Олегу. В какой момент пропало все остальное? Этого он тоже не помнит. Саша пытается найти этому логичное объяснение. Какой-то вид амнезии? У него проблемы с мозгом, и ему срочно надо к врачу? Какое-то последствие эпилепсии? Но ни один из диагнозов не мог бы объяснить, почему он проживает каждый день точно так же, как и предыдущий. Даже чертова погода не меняется! Как это вообще возможно? Саша пытается понять, но ему кажется, словно его мысли утекают сквозь пальцы как песок, рассыпаются по ветру, и он не может ни за что ухватиться. И писк. Противный, раздражающий, от которого никуда не скрыться. Он стоит в ушах перманентно. Игнорировать его получается с трудом, иногда — чаще всего ночами — он буквально заглушает все вокруг. В один из дней Саша пытается нарушить ход событий. Он приходит на кухню, прижимается к Олегу, цепляется за его руки. — Давай сегодня никуда не поедем? — хрипло просит он. — Пожалуйста. — Саш, нас же ждут, — шепчет брат. — Тебя в Мастерской, меня… — Глеб на студии. Я знаю. — Я что, уже говорил? Саша не отвечает, лишь вжимается лицом в шею Олега, зажмуриваясь. — Пожалуйста, давай никуда не поедем. Они остаются дома. Саше кажется, что его бьет лихорадка, когда он утягивает Олега в постель, прижимается к нему всем телом, обвивается буквально, пытается надышаться любимым запахом. Олег в момент оказывается его константой. Чтобы ни произошло, он тут, рядом, верно? Это ведь их мечта — жить в каком-то загородном доме, заниматься любимыми делами, без оглядки на кого бы то ни было. Мечта. Саша внезапно замирает. А не воспроизвел ли его мозг красивую иллюзию идеальной жизни? Они ведь… Действительно об этом мечтали. Когда-то давно, валяясь в кровати, рассуждали, какой могла бы быть их идеальная жизнь. И картинка вырисовывалась примерно такая… Саша сам рассказывал Олегу, что хотел бы просыпаться от того, что ему готовят завтрак, и, кажется, даже упоминал эти треклятые блинчики. Вопрос «как это возможно?» крутится на периферии сознания. Он не может дать на него ответ. Спрашивать Олега все еще страшно. Почему-то Саше кажется, что любые такие вопросы могут что-то разрушить. Если быть точнее, их сладкую идиллию, в которой все хорошо, в которой все спокойно, в которой его — Сашин — любимый человек улыбается ярко, готовит им завтрак и целует потом сладко-сладко. Он знает — единственное, что меняется, это сны. Точнее, сюжет сна остается все тем же, только вот каждую ночь он обрастает все более и более страшными подробностями. Саша начинает вычленять какие-то редкие слова и фразы из крика матери, и ему совершенно не нравится, что он слышит. Саша задается вопросом, может ли бессознательное подкидывать ему сцену, которую он забыл? Из-за которой они не общаются уже много месяцев? Или они общаются, а это иллюзия? Что иллюзия — то, что он видит во сне, или то, что он проживает в реальной жизни? Или все это — одна большая иллюзия? Иллюзия ли это? Или может быть… Сон? Это все может быть долгим продолжительным сном? Саша пытается вспомнить какие-то отличительные черты, по которым можно понять, что то, что ты видишь перед собой — не реальность, а сон, но в голову ничего не идет. Она теперь, кстати, болит у него постоянно. Противно пульсирует рядом с правым виском, и Саша никуда от этой боли деться не может. Но в связи с этим возникает вопрос, который Сашу пугает до чертиков. Если это сон, то что тогда реальность? Точнее, что такого происходит в его реальности, что его мозг защитным механизмом выдал ему сладкую картинку, в которой он находится рядом с любимым человеком, в которой у них все хорошо? Как назло, в тот момент, когда эти мысли приходят, Олег целует его в шею, обнимая сзади. Медленно ведет губами от плеча выше, останавливается под ухом, вылизывая местечко рядом с челюстью, а потом дует игриво на это место, заставляя тысячу мурашек разбежаться по телу. — Так тебя люблю, — шепчет он, обнимая крепче, забираясь руками под Сашину домашнюю футболу. — Можешь себе представить? Безумно люблю. Саше хочется расплакаться. А еще Олег смотрит. Смотрит с толикой какой-то жалости, будто все понимает, но ничего не говорит, словно позволяя Саше самому собраться с мыслями, самому попытаться осознать эту нереальную реальность, самому сделать хоть какие-то выводы. Смотрит и ждет. Саше нужно несколько дней, чтобы собраться с силами. Кошмары становятся все четче, иногда ему даже кажется, что он видит, чувствует и ощущает все происходящее в них куда отчетливее, чем его якобы реальную жизнь. В ее нереальности он уже не сомневается, а взгляд Олега с каждым таким повторяющимся днем становится все грустнее. Саше до чертиков страшно. Страшно от того, что будет когда он проснется. От чего так усиленно пытается спрятаться его сознание? Почему бережет его, выдавая такую желанную картинку и не давая проснуться? Саша решается в один из вечеров, потому что понимает — дальше тянуть нельзя. Он себя изведет полностью, да и жить так… Пусть в прекрасной, но иллюзии… — Почему мы не общаемся с матерью? — спрашивает он у Олега, садясь на диван. Брат, стоящий в это время возле окна, лишь тяжело вздыхает и разворачивается к нему всем корпусом. — Ты же знаешь, Саш. Тебе это снится. Точнее… Точнее, он живет во сне и видит воспоминания о реально произошедшем, да. Стоило бы догадаться. От этого по всему телу проходит дрожь. Саша на несколько секунд жмурится, думая, что же они такого натворили с Олегом тогда, что могло вызвать такой гнев матери. Но в голове все еще никаких ответов на вопросы, а брат не спешит ему помогать их разрешать. Впрочем, кое-что Саша действительно понимает отчетливо, и горьких ком сожаления встает в горле. Спрашивать не хочется, но и выбора у него нет, раз уж сам начал этот разговор. — Это сон, да? Это все — всего лишь сон? — Саша смотрит на Олега, чувствуя, как уголки глаз печь начинает. Как так, почему? Почему их размеренная, спокойная жизнь, которую оба так хотели заполучить однажды — всего лишь сон? — Да, — Олег чуть улыбается и подходит ближе, опускаясь перед Сашей на колени. Он берет его ладони в свои, оставляет на запястьях короткие поцелуи. — Это всего лишь сон. Прости, родной. Олег перед ним выглядит подавленным. Саше хочется сказать, что ему не за что извиняться, кому угодно, но точно не Олегу, но эти слова не идут с языка. — Мне надо проснуться, да? — Саша легко освобождает одну руку и касается ею мягких волос, проводит по лбу, обводит брови, скользит по носу, будто не веря в то, что ощущение теплой кожи под пальцами — нереально. Разве бывают сны такими реальными? Разве можно во сне жизнь целую прожить? — Да, — Олег кивает. — Тебе надо проснуться. Ты не можешь всю жизнь провести во сне. — Я не хочу, — он выдыхает и подается вперед, чтобы прижаться лбом ко лбу. — Я тут с тобой хочу, понимаешь? Да, это неправильно, да он проживает раз за разом один и тот же день, но страх лишиться своего родного человека т а м пугает его еще больше. Ему почему-то кажется, что т а м рядом с ним нет Олега. Саша так не хочет категорически. Олег лишь едва качает головой и осторожно Сашу к себе тянет, вынуждая того сползти на пол прямо к нему в объятия. Саша жмется щекой к плечу, позволяет себе тихий, едва слышный всхлип. Сны во сне, реальность во сне — или как это можно было еще обозвать — четко и ясно давали понять, что когда он проснется, ему будет больно. Он не помнит четко, что случилось, но материнские крики все еще стоят в ушах, как и ощущение, что из его дрожащих пальцев выскальзывает влажная рука Олега. Саша не хочет это помнить. Саша не хочет это вспоминать. И чувствовать это Саша не хочет тоже. — Тебе надо, родной, — Олег оставляет краткий поцелуй у него на виске. — И я буду рядом. Чтобы ни случилось, рано или поздно, но я все равно буду рядом. Просто верь мне, хорошо? Наверно, вера — это все, что остается Саше. Он цепляется за руку Олега судорожно, сжимает дрожащие, слабо слушающиеся пальцы на его футболке, но все ощущения все равно расплываются. Теплота родного тела сменяется холодом, и руками Саша хватает омерзительную пустоту. Нет ощущения полета. Нет вообще никакого ощущения. Только горечь потери, которая схватывает за горло и не отпускает. Писк, который ненавязчиво преследовал его все это время, становится громче и громче, впивается в голову, которую скручивает стальной обруч — не так уж и больно, просто пошевелиться возможности нет, нет возможности скрыться от этого противного звука, который становится первым, что Саша четко ощущает в своей — теперь уж точно реальной — жизни. Ощущать себя странно. Очень. На пробу он осторожно шевелит пальцами на руках и ногах, а потом пару раз жмурится перед тем, как приоткрыть глаза. По глазам ничего не бьет, свет приглушен, и Саша взглядом упирается в белый потолок, стараясь проморгаться. Он словно приходит в себя после долгого сна, все тело затекло, и нужно время, чтобы начать нормально функционировать. То, что в он больнице, Саша определяет быстро и просто. Во-первых, писк, который мучал его все это время, оказывается звуком приборов, а, во-вторых, из его левой руки тянется капельница. Отлично. Осталось вспомнить, что вообще произошло, как он тут оказался… — Сашенька! Очнулся? Мой хороший, слышишь меня? Саша осторожно голову поворачивает на голос и видит маму. Она сидит рядом с его постелью, судя по потрепанному виду, далеко не первый час. Он пару раз осоловело моргает, стараясь сконцентрироваться на ней, а после обводит взглядом палату в надежде, что Олег тоже где-то здесь. Но в палате — одноместной, между прочим — они только вдвоем. Может, отошел?.. — Привет, мам, — голос страшно-сиплый, тихий, и горло дерет, даже сглотнуть не получается. — Милый, как же я за тебя испугалась, — мать вздыхает и накрывает своей ладонью его руку. — Как ты себя чувствуешь? Подожди, сейчас дам тебе воды… После пары глотков становится чуть лучше. По крайней мере, сухость перестает так сильно драть горло. — Мам, где Олег? Дрожь, прошедшая по материнским рукам, заметна по тому, как плеснулась вода в стакане, который Людмила все еще продолжала держать. Саше критически важно знать, где его брат, просто невероятно, это инерциальное — ему нужно убедиться, что с Олегом все в порядке. Но мать ответ давать не спешит, ставит стакан на какой-то небольшой столик, садится на стул обратно и сжимает в руках платок. Саша не видит значений на мониторе, но чувствует, как сбивается с ровного ритма сердце. — Милый… — Мам, где Олег? Людмила всхлипывает и чуть опускает голову, качая ей. У Саши внутри все сжимается от тревоги. Что это значит? Что с Олегом? Он в опасности? Тоже в больнице? Что вообще произошло, почему?.. — Родной, тебе не нужно о нем думать и беспокоиться. Он тебя больше не тронет, я тебе обещаю. Все будет хорошо, Сашенька. Он никогда к тебе больше не приблизится, я не позволю… Слова матери понятны по отдельности, но собрать их так, чтобы понять смысл, Саша не может. Что значит «больше не тронет»? Что значит «больше не приблизится»? Почему мать вообще об этом говорит? В голове звенящая пустота. Саша — в целом — понимает, кто он такой, знает, чем занимается, если постарается, то вспомнит все, что требуется, из этого он осторожно делает вывод, что амнезии у него нет. Только вот собрать мысли в кучу выходит не сразу, они будто прячутся от него по уголкам сознания, и их оттуда не вытащить. Будто бы разум защищает его от чего-то. От кого-то? Сознание вытесняет травмирующие события, такой защитный механизм, и все дела. Но Саша не хочет, чтобы какие-то события были вытеснены, потому что без них не складывается цельная картина произошедшего, которая сейчас ему нужна просто жутко. Ему нужно понять, почему он в больнице, где его Олег, почему мать при упоминании младшего сына так трясется и обещает максимально странные вещи. Что, черт возьми, произошло? Это похоже на состояние, которое он испытал во сне, но сейчас Саша знает — ему нужно лишь слегка поднапрячься, и он составит полную картину произошедшего. Саша переводит взгляд снова на потолок и заставляет себя моргнуть. Раз. Два. А потом вспоминает все. Блять.