Триптих

Эта история началась, как бы это парадоксально ни звучало, с порки. А если быть еще точнее — с того, что Саша крайне заебался. Ряд проектов, какие-то постоянные съемки, встречи с менеджерами, с продюсерами, еще с кучей каких-то людей, снова съемки, Мастерская, про которую нельзя забывать, поклонники, которым нужно улыбаться, даже если единственное, чего хочется — это лечь в кровать и проспать примерно сутки. И чтоб никто не трогал. Но такая роскошь доступна не была, нормальных выходных не было ни у него, ни у Олега, и порой Саша задумывался, что им бы обоим снизить эти нагрузки. Ладно, Олег еще молодой, но он-то… Бегать в таком безумном темпе уже как-то было ни с руки. И все это закономерно привело к тому, что нервы стали потихоньку сдавать, и в один из дней — Саша точно знал, что это понедельник, волей случая оказавшийся выходным у обоих — он поймал себя на простом человеческом желании лечь на пол и от души поколотить по нему руками и ногами в очень громкой истерике. Все тело ломило, противно пульсировало в висках, и расслабиться Саша не мог совершенно. Ему хотелось закрыть глаза и отключить мозг, поспать подольше, но состояние психомоторного возбуждения ничего из этого ему сделать не давало. Пальцы подрагивали, да и самого Сашу то и дело передергивало от нервного возбуждения, и объяснить это состояние словами он не мог даже себе — ему было было некомфортно в собственном теле, хотелось, как змее, поерзать по кровати, чтобы сбросить старую кожу, которая жутко раздражала. Хотелось превратить свои ноющие кости и суставы в состояние желе, а потом собрать обратно. Именно так он и крутился на постели, которая уже от всех его передвижений — быстрых и хаотичных — нагрелась и бесила еще больше. Раздражение брало верх, царапало где-то в горле, а ведь во время обеда ему очень сильно казалось, что он прямо сейчас упадет лицом в томатный суп и так уснет, Олег даже был вынужден пару раз слегка подпихнуть локтем в бок, потому что Саша замирал с ложкой, которую так и не донес до рта. И вот, никакого сна. Ни в одном глазу. Еще и Олег отказался ложится, так хоть было бы на кого ногу закинуть, а тут приходится крутится на большой двуспальной кровати в бессильной злости на свое состояние. Все нужные и важные дела были переделаны, но в мозгу что-то долбило сильно, настойчиво уверяя в том, что Саше надо срочно куда-то бежать, что-то делать, иначе без него все развалится ко всем чертям. Никуда не нужно было бежать, ничего не нужно было делать, и уж точно ничего бы не развалилось, но объяснить это себе Саша тоже не мог. Поэтому выход оставался один, к его счастью, он прекрасно знал, как избавлять себя от такого состояния. Нужно было просто… Передать контроль в чужие руки. Ладно, не в чужие, окей, назвать руки Олега чужими у Саши не поворачивался язык, потому что не могут руки, которые так крепко обнимают каждый раз, которые заставляют захлебываться от удовольствия, которые знают каждую эрогенную зону на теле, быть чужими. Впрочем, вдаваться в размышления о том, какие слова и эпитеты нужно употреблять в конкретно этом случае, Саша не собирался тоже. Поэтому неспеша (настолько, насколько это было возможно в его состоянии) принял душ, провел все не самые уж приятные процедуры и вышел к брату в своем излюбленном халате, который струящимся шелком облегал влажное тело. Олег читал в гостиной, вольготно закинув ноги на журнальный столик. Волосы были небрежно стянуты в хвост, и брат целиком и полностью погрузился в какой-то из детективов Агаты Кристи, что именно — Саше было не так уж и интересно. Они потом обязательно обсудят, это вообще было одним из их любимых занятий — когда Олег заканчивал какую-нибудь книгу из Сашиной библиотеки, они обязательно ее обсуждали, делились мнениями, иногда жарко спорили о тех или иных персонажах, о мотивах их действий, о каких-то сюжетных поворотах. Но Сашу интересовал совершенно не убийца-садовник. Или кто там кого убил? Неважно? Он подходил медленно, и Олег оторвался от текста, почти сразу же отложив книгу в сторону. За столько лет совместной — такой вот — жизни все повадки, привычки и пристрастия брата он изучил просто прекрасно и мог догадаться, что брат шел к нему явно не с целью предложить выпить чаю. Саша на колени забрался, уперся ладонями в Олеговские плечи и чуть спину выгнул, подставляясь под руки, которые мгновенно оказались на его теле. — Свяжи меня и выпори. — А что такое, ты был плохим мальчиком, раз тебя надо так наказать? О, это одна из любимых частей прелюдии у Саши. Конечно, никто из них двоих не считал какие-либо сексуальные практики, к которыми они порой прибегали, инструментом наказания за что-либо. Никогда они не решали какие-то конфликты посредством секса (окей, жаркий примирительный после какой-то ссоры, когда все хотя бы относительно проговорено на словах, не считается), Саша следовал этому правилу почти всю свою жизнь и этому же учил Олега — если поссорились, если кто-то накосячил, если есть обида, все, что угодно, что носит негативную коннотацию, то решается это посредством переговоров. Сначала обсуждение — потом секс. Это была твердая аксиома их отношений, которую они оба никогда не нарушали. Саша любил порку, буквально обожал за то, что она была отличным способом отпустить себя, передать контроль другому человеку и максимально выбивала из тела все напряжение. Любил за то, как уже после растягивался на постели, а в голове царила звенящая пустота. Блаженство. Олег это, конечно, прекрасно знал. — Ужасно плохим мальчиком, — он ухмыльнулся и уперся своим лбом в лоб Олега. — Не давал себе нормально отдохнуть, взвалил все и сразу, поэтому теперь не могу расслабиться. Если бы Сашу попросили объяснить, он бы сравнил порку в своем случае с приемом каких-нибудь успокаивающих или снотворных таблеток, которые подавляли состояние психомоторного возбуждения. С различными препаратами у Саши было сложно из-за эпилепсии, поэтому его бесконечно радовал тот факт, что некоторые сексуальные практики (окей, все еще почти каждая, потому что почти каждый раз довольный и затраханный Саша вытягивался под боком у Олега и моментально расслаблялся) заменяют ему прием антипсихотических препаратов. — Да, такое действительно требует наказания, — серьезно сказал Олег и кивнул. — Расскажи, как. Саша довольно вздохнул. — Руки полностью. Ремень. И повязку на глаза. Олег кивнул и чуть отстранился, чтобы провести пальцами по Сашиным губам. Тот лишь глаза прикрыл и раскрыл губы, едва коснувшись языком подушечки. Они долго шли к тому взаимопониманию, которое царило в их отношениях. И это сейчас Саша мог с уверенностью говорить, что Олег знал его даже лучше него самого, считывал его желания в постели еще до того, как сам Саша это даже формулировал в своей голове. Но несколько лет назад, когда они только вступали на тропу этих запретных отношений, все было, конечно, сложнее. И Саша, оглядываясь назад, думал, что в целом их признание друг другу в собственных чувствах было одним из самых эмоционально-сложных моментов в его жизни. Потому что забыть, как сорвано хрипел, почти выл ему в плечо Олег, цепляющийся за его руки, как он сам убаюкивал брата, что-то шепча ему в темную макушку, было нереально. И дорвавшийся Олег… Не то, что не оправдал Сашины ожидания, это было бы совершенно неверной формулировкой, потому что никаких ожиданий у Саши и не было, но действовал так, как Саша от него не мог ожидать. Он был практически уверен, что молодой, горячий, импульсивный Олег таким и в постели будет, что, может, по первости, его даже чуть тормозить придется, потому что у Саши — вообще-то — давно никого не было, но Олег обращался с ним еще бережнее, чем с самой дорогой и хрупкой хрустальной вазой. Медленно, осторожно, не позволяя себе ни капли грубости или чуть более резкого движения. Словно боялся, что любое неосторожное его Сашу сломает. Саше нравилось. Правда, нравилось, потому что никто из партнеров не относился никогда к нему с такой же трепетностью, как младший брат. Но, так или иначе, время шло, и все сводилось к двум фактам: во-первых, Саша был не против пожестче, во-вторых, он видел и чувствовал, что Олег себя сдерживал. И это надо было срочно исправлять, пока это не привело бы к чему-то критичному. И сделал это Саша в своей излюбленной манере — он посадил Олега за кухонный стол, сел напротив и начал говорить. Брат, правда, порывался сопротивляться этому разговору, краснел от ушей по щекам до шеи, пытался свести все в шутку, увести разговор в другое русло, но Саша был непреклонен. Донести до Олега тот факт, что он у него в руках не развалится от более резких — и согласованных при этом — действий, у него в итоге получилось. Конечно, они не кинулись сразу в омут грубого секса и различных практик, это было бы глупо и рискованно с обеих сторон, но постепенно, шаг за шагом, изучая пристрастия друг друга, они дошли до полного комфорта и взаимопонимания. Сейчас при воспоминаниях о том, что путь к порке начинался с легких шлепков ладонью, Саша лишь улыбался и поглядывал на несколько девайсов, предназначенных именно для этого. И фразу «Олег любит пожестче, Олегу было ништяк» из одного готзала Битвы сильнейших Саша мог по праву считать своим личным достижением. И вот в этот злополучный день Саша, уже избавленный от своего халата, сидел на постели, прикрыв глаза и полагаясь только на ощущения. Веревка медленно скользила по телу, связывая его руки от плеч до запястий за спиной, теплое дыхание Олега щекотало кожу на шее, посылая приятные мурашки. Узлы затягивались сильнее, и, казалось бы, не происходило ничего такого, но возбуждение уже медленно начинало клубиться внизу живота. Саша облизал нижнюю губу. — Только порка? — Олег перегнулся через его плечо и оставил короткий поцелуй на щеке. — Думаю, что да. Потом просто рукой, — Саша довольно зажмурился и повернул слегка голову, чтобы следующий поцелуй пришелся на губы. — Отлично. Пятнадцать? — Давай остановимся так. Если будет нужно больше, я скажу. Прибавляй по три. — Договорились. Считать сам будешь, вслух, чтобы я понимал, в каком ты состоянии. Стоп-слово? — Грифель. Я люблю тебя. — Умница. Люблю тебя. Олег наложил плотную черную повязку на глаза, проверил узел на затылке помог ему опуститься на кровать грудью и плечами. Коленями Саша упирался в матрас, еще раз невольно радуясь тому факту, что однажды настоял на покупке твердого ортопедического, на котором стоять так было удобно. Он поерзал сам, расставляя колени по шире и прогибая поясницу. От затылка до копчика прошла легкая дрожь, когда обострившийся слух уловил, как Олег тихо отодвинул нужный ящик в комоде, перебирал девайсы, доставая нужный — кожаный ремень, который они выбирали долго и муторно, но стоит признать — оно того стоило. Саша его обожал. Он облизнул быстро пересохшие губы и заставил себя глубоко вздохнуть, когда Олег накрыл ладонями его ягодицы, мягко массируя, разводя в стороны, проходясь пальцами по светлой коже, чтобы немного ее разогреть перед чередой ударов. В такие моменты у Саши от любви сжималось сердце, чем бы они ни занимались — Олег не прекращал о нем заботиться. Всегда. Собственно, именно поэтому Саша никогда не боялся с ним идти на какие-то новые эксперименты, какие-то новые практики и, в целом, какие-то авантюры, основанные на сексе (секс в ванной на дне рождении Марьяны же считается авантюрой, верно?). Он знал, чтобы ни произошло, Олег никогда не допустит того, что Саше станет некомфортно или больно в том смысле, в котором не нужно было. Саша с Олегом никогда не использовал стоп-слово. — Готов? — два кратких поцелуя пришлись в ямочки на пояснице. — Да. — Считай. Первый удар лег хлестко на обе ягодицы, и Саша вскрикнул, тут же выдохнув «один». Следом было два, три, четыре… Ягодицы и бедра чуть пониже уже горели, и Саша буквально плыл в этом огненном мареве, поскуливая и вскрикивая при каждом ударе. Дрожь распространялась по всему телу, колени держали уже слабо, и он гнул поясницу, краем сознания пытаясь зацепиться за мысль, что, возможно, он зря отказался от секса с проникновением. Однако для этого надо было готовиться до порки, сейчас бы уже никакого терпения на требуемую растяжку не хватило, потому что огонь от ударов порождал огонь возбуждения, распространяемый от ягодиц по всему телу, распаляя все сильнее и сильнее. Олег бил ровно так, как надо. Хлестко, звонко, больно, но при этом не настолько, чтобы боль перекрывала все остальные ощущения. Идеально. Эталонно. — Пятнадцать, — прохрипел Саша, не осознавая, что тканевая повязка на глазах мокрая от слез, а простынь под ним уже пропиталась его слюной. — Еще, умоляю. Они редко когда превышали пятнадцать ударов. Саша осознавал последствия, знал, что сидеть будет проблематично, да и лежать тоже, но понимал — эти три удара ему просто необходимы. Как раз то, чего не хватало, чтобы отпустить себя окончательно. Олег не медлил, шестнадцатый раз лег на ярко-красную кожу ягодиц, следом сразу же семнадцатый, но вот озвученное Сашей число утонуло в крике, который не принадлежит никому из них. Крике их матери. Нега, окутавшая было все тело, слетела моментально, оставляя вместо себя липкий, парализующий ужас. Саша глотнул воздух ртом, тщетно дернул руками — Олег ведь вязал так, что самолично развязаться нет никакой возможности, да и не требовалась эта возможность раньше. Мать что-то орала, Олег пытался что-то объяснить в ответ, но Саша не мог разобрать ни слова. Сердце тарабанило с такой силой, что его гул в ушах заглушал все остальное. Он завалился на кровать и спустя мгновения почувствовал, как чьи-то пальцы дергают узлы, но резко и совершенно бестолково, развязать их подобными дерганиями вообще никак не получилось бы. Поэтому и руки — материнские, очевидно — оттолкнули быстро, Олег уже развязывал профессионально, но Саша и так мог ощутить, как тряслись его пальцы. Кажется, им пиздец. За несколько секунд он успел осознать только эту мысль. Ничего более — зачем мать приехала, почему не предупредила, почему сочла нужным и правильно открыть своими ключами квартиру своего уже очень взрослого ребенка (а по легенде для родителей и всей родни в этой квартире Саша жил один, у Олега была съемная. Справедливости ради, она и была, совсем маленькая студия, в которой он почти не появлялся). Повязку Олег снял тоже, и Саша зажмурился, страшась представить, какую картину увидела мать. Ну что ж, в их планах никогда не было раскрыться перед семьей, рассказать честно, почему никто из них не уживался ни с какой девушкой (в последние годы — с придуманными девушками), почему оба не торопились заводить семью… Но теперь, видимо, у них не было другого выхода кроме этого — раскрыться и, видимо, оборвать все связи с семьей. Саша в чудеса особо не верил, а если бы мать вдруг приняла их — это было бы реально чудом. Ему нужно было время, чтобы подняться с кровати, хоть немного размять руки и натянуть на себя халат, не разговаривать же с матерью в таком виде, право, слово, и… — Будь ты проклят, отродье ада! Как?! Как ты посмел?! — орала она. — Да ты можешь просто выслушать меня?! — Олег не любил кричать и не делал этого почти никогда, но приход матери выбил его из колеи сильнейшим ударом. — Послушать?! Мразь! — и мать отвесила ему пощечину. Звук Сашу оглушил. Ему нужно было остановить мать немедленно, в душе клубилось нечто черное, яростно желающее оберегать свое, и даже матери он никогда бы не смог простить такие слова и действия в адрес любимого человека. Сердце продолжало барабанить, ему казалось, что пульс подскочил под двести, и это очевидно было максимально нехорошо. Нужно было успокоиться, вдохнуть поглубже, но в какой-то момент он осознал, что просто не может этого сделать, легкие будто бы сжались, а перед глазами замелькали черные точки. Саша опустил глаза вниз на свои руки и с ужасом осознал — пальцы сводило, а по плечам вниз уже начиналась судорога. Только этого ему и не хватало для полного счастья. Все, на что его хватило перед тем, как мозг выдал черный экран, это абсолютно тихое «Олеж», сорвавшееся с бледных губ. Последнее, что он запомнил, как к нему оборачивался брат. И теперь Саша лежит на больничной койке, рядом всхлипывает мать, а Олега нет в пределах видимости. И это плохо. Даже не так — это катастрофично. Ему становится крайне жутко от того, что могла подумать и решить для себя мама, когда застала эту сцену. А раз она уже пообещала не подпускать к нему Олега, значит… — Мам, — тихо зовет он, и женщина подрывается к нему, нависает, осторожно поглаживая по волосам. — Да, милый? — Все не так, как ты подумала, — говорит он, внезапно осознавая, что и говорить ему трудно. В конце концов, Саша не представляет, сколько провалялся в отключке — несколько часов, день, неделю? — Мы с Олегом… — Тихо, не надо, — шепчет Людмила. — Теперь все хорошо. Он тебя не тронет больше никогда. — Да послушай… — снова пытается Саша, но это бесполезно. Мать заламывает руки. — Ох, что же это я… Сейчас позову врача, чтобы он тебя осмотрел. Все будет хорошо, Сашенька. Она выходит из палаты, а Саша жмурится с такой силой, что на закрытых веках начинают мелькать цветные проблески. Что-то ему подсказывает, что разговор будет долгий и трудный, что мать, уже все для себя решившая, на этом решении и замкнулась. И если Олег не сумел до нее донести все и сразу тогда, то сейчас это еще сложнее, нежели миссия невыполнима. Саша заставляет себя вдохнуть, а следом медленно выдохнуть. Ему бы только выяснить, где Олег… Врач — пожилой мужчина в очках, будто бы типичный представитель своей профессии — осматривает Сашу долго, светит в глаза фонариком, ощупывает голову и, наконец, проясняет то единственное, что сам Саша не помнит — в моменте у него случился приступ, и он не сумел удержать равновесие, упал и ударился головой. И тут спасибо надо сказать, что не виском, что в больницу его доставили без промедлений, а без сознания он пролежал три дня. И, естественно, ни о какой выписке в ближайшее время и речи быть не может. Им нужно убедиться, что и приступ, и удар не оставили каких-то серьезных побочных эффектов, поэтому Саше еще предстоит пройти несколько обследований. И уж только тогда, когда медики точно будут уверены в том, что ничто ему не угрожает… Врача зовут Евгением Борисовичем, и на Сашу он смотрит с толикой сочувствия, опустив очки на кончик носа. — Простите, — все же спрашивает Саша, когда Евгений Борисович уже собирается уходить. — А вы не видели здесь… Молодого мужчину? У него волосы до плеч, и… — С вами была только ваша мать, Александр. Больше никого. Врач подтверждает худшие опасения Саши. Значит, мать не пустила Олега в больницу, каким-то образом сделала так, что брат не смог к нему попасть. В то, что Олег бы сам не захотел по каким-то причинам, Саша не верит совершенно — даже скорее не рассматривает эту версию, как нечто состоятельное. Бред. В любой другой ситуации его мальчик сидел бы у кровати сутками, но сейчас… Сейчас Саша чувствует, как нечто противно-ледяное скручивает его внутренности. Пожалуйста? Ему просто нужно к Олегу. Губы сами кривятся в усмешке, когда он вспоминает то самое «позовите Олега». Медсестра вводит какие-то лекарства, и Саша может только отстраненно наблюдать, как жидкость планомерно стекает по полупрозрачной трубке капельницы. Он не помнит, как проваливается в сон, но четко помнит, что в этом самом сне рядом с ним был Олег, который мягко гладил его кончиками пальцев по лицу и молчал. Вновь глаза Саша распахивает уже утром, и ему не хватает никаких сил, чтобы стереть слезинки, которые скатываются по вискам. Проходит еще три дня. Три дня, в которые Саша видит только мать и никого больше. Людмила, видимо, действительно сделавшая для себя примерно миллион неправильных выводов, не только категорично пресекает все вероятные посещения, но еще и отказывается вернуть сыну телефон. Сашу бесит это, бесит то, что мать уходит в отрицание и отказывается выходить с ним на какой-либо адекватный диалог, постоянно выдавая ему какой-то рандом из странных фраз на тему того, что все будет хорошо, что все обязательно наладится, что он в безопасности, что его никто не тронет. Подозрения, что мать сочла Олега виноватым в том, что она увидела, от подобного только крепнут. Саша пытается состыковать все, что она говорит сейчас, и ту картину, которая развернулась перед ее взором, когда она зачем-то — и он все еще не понимает, какого черта! — вломилась в его квартиру без предупреждения. И окей, да, откидывая в сторону все свои возмущения, он может признать, что выглядело все достаточно… Своеобразно. Связанный он, с повязкой на глазах, и Олег с ремнем. Шок матери можно понять. И Саша готов признать их связь, что становится грехом в глазах их матери, но вот жертвой этой связи он себя признавать отказывается. Жертва, ха! В эти моменты в голову непрошено лезут воспоминания об их моментах, каких-то таких бытовых мелочах, от которых сейчас сердце сжимается. Саша невольно вспоминает, как Олег, если просыпался по ночам, обязательно целовал его — то в плечо, то куда-нибудь в лицо, что подвернется удобнее. Саша, который от возни под боком, всегда почти просыпался, этих поцелуев ждал с трепетом. Или как сам Саша по утрам варил Олегу кофе, потому что утра — особенно ранние — давались брату крайне тяжело, чтобы раскачаться и начать функционировать требовалось время и кофе. И пара минут крепких объятий (главное было не уснуть снова, несколько раз Олег умудрялся задремать в Сашиных руках даже стоя). Мать не знает о них ничего ровным счетом. Саша бы хотел, чтоб не знала и дальше, но. — Мы можем поговорить? — спрашивает он ее. — Конечно. Сашенька, что тебя беспокоит? — от волнения в голосе матери у Саши немного сводит скулы. С одной стороны, он все еще понимает, что мать пребывает в достаточно глубоком шоке, который мешает ей воспринимать какую-либо информацию, она уже замкнулась на себе, но, с другой, его от всего этого мутит. — О том, что произошло. Все было… — Милый, я тебе обещаю, все наладится!.. — Саша резко морщится и накрывает ладонь матери своей. Продолжать игру на этой шарманке ему не хочется совершенно. — Мам, услышь меня сейчас. Я не знаю, что ты там надумала себе, почему так резко ограничила мое любое общение… Где вообще мой телефон?.. Но это все — совершенно не так, как тебе привиделось. — Милый, с твоей Мастерской мы связались, девочки такие милые у тебя там работают, за это можешь не переживать. И мне ничего не… — Мы с Олегом вместе. С его Битвы. Вместе. Как пара. Как любовники. Все эти три дня Саша тщательно обдумывал, как бы преподнести матери правду. Как объяснить, не объясняя, что происходит между ними? И материнская позиция привела его только к одному заключению и старому фразеологизму — клин клином вышибают. Раз мать уже в шоке, он просто шокирует ее еще больше. — Сашенька, что ты такое говоришь?.. — Людмила смотрит на него растерянно, перебирает в руках платок тряпичный, но Саша и так видит дрожь материнских пальцев. Он уверен, что его кисти тоже подрагивают. — Как ты можешь, он же тебя… Мать замолкает, явно не в силах произнести надуманное, а Саша громко и показушно фыркает. — Нет. Он меня — ничего такого, что было бы против моей воли. Слышишь меня? Мы любим друг друга. Так, как братья друг друга не любят, мы делим одну постель уже несколько лет. Он смотрит прямо, не отводит глаза от резко побелевшего материнского лица. Этот бой он не проиграет, никогда, не он это начал, но в его силах завершить все, расставив все точки вместо запятых. — Сашенька, как же… — Вот так, — он жмет плечами. — Ты можешь думать все, что угодно, но мы с Олегом… Мы с Олегом. Это было взрослое, взвешенное решение двух таких же взрослых людей. Мать молчит, опустив голову, перебивая лихорадочно пальцами ткань платка. Саша ждет реакции, какой угодно — слез, истерики, криков, проклятий, да той же пощечины, что она выписала Олегу, но стоит гробовое молчание. От этого становится жутко. — Скажи хоть что-нибудь, — тянет он и надеется, что это звучит быстрее равнодушно, а не жалобно. Словно он маленький мальчик, а мать молчанием пытается его наказать. Людмила молчит еще пару минут. За это время Саша вспоминает, все ли пункты указал в завещании, точно ли заверил его нотариально, успевает тяжко про себя повздыхать, что Олегу-таки придется взять на себя управление Мастерской, и обратиться к брату с мысленной просьбой не проебать бизнес. Хорошие ж деньги приносит. Саша погружается в свои мысли настолько, что почти пропускает момент, когда мать поднимает на него влажные от слез глаза. — Милый, я… Я понимаю, почему ты так говоришь. Видимо, я действительно что-то упустила, вы были слишком близки… Но тебе не нужно его защищать, Сашенька, слышишь? Он делал это не первый раз, да?.. И ты молчал, конечно… Ты ведь его так любишь, ты всегда ему позволял больше, чем нужно. Но видишь, к чему это привело? Ты защищаешь чудовище… Отродье ада, не надо было рожать… Взяла бы грех на душу, но не надо было… Убить надо было! Сердце о ребра стукается гулко и, кажется, перестает биться. Саша сглатывает, точнее, пытается, потому что отвратительный вязкий комок в горле мешает не то, что говорить, он дышать мешает. — Мам, ты себя слышишь? — сдавленно шепчет он. — Что ты несешь?.. Это же… мам, ты меня слышишь вообще?! Олег не был запланированным ребенком. Если кто-то и планировал в этой жизни рожать пятого ребенка спустя двенадцать лет после четвертого, то это уж точно не были старшие Шепсы. Так уж вышло, конечно, и Саша не знает, как сильно на родителей повлиял тот факт, что он фактически с первых недель беременности крутился вокруг матери, сначала пытаясь выяснить, братик у него будет или сестричка, а уже после — постоянно говоря о том, как будет играть с ним, заботиться и помогать маме. Лишь спустя долгие годы Олег по-пьяни вспомнил, как некогда в пылу ссоры мать бросила ему, что никто рожать его не хотел и лучше бы его не было. Саша списал тогда мысленно эти слова на материнскую эмоциональность и сложный подростковый период брата, и больше к этому разговору не возвращались. И кто бы мог подумать, что теперь Саше придется отстаивать… Что? Право Олега на жизнь? Какой же бред. Он смотрит на мать и видит в ней абсолютно безумную женщину, которая выстроила вокруг себя плотные стены, огородив свой мир, и не собирается их разрушать. Видит и вновь возвращается к мыслям о том, насколько сильно ее подкосила та картина, которую она увидела. Но решить, что Олег — его нежный Олежа, который на первый план всегда ставил комфорт и удовольствие Саши — мог совершать какие-то насильственные действия… — Я сам этого хотел, слышишь? — Саша подается вперед и хватается за материнские руки. — Сам! Хочешь, меня обвиняй в совращении, но не смей трогать Олега! Это я, это была моя инициатива… — Ты не мог! — Людмила почти кричит. — Эта вся грязь, ты не мог! Это все он виноват, он! Конечно. Саша жмурится на несколько секунд, подавляя приступ тошноты. Он не мог. Он же ангел во плоти, а его брат — чудовище. Конечно. Знала бы мать, с каким удовольствием этот ангел во плоти падает на колени, чтобы взять в рот. — Тебе нужно успокоительное, Сашенька, ты не в себе, — от крика мать переходит к причитаниям. — Я позову врача, он поможет. Милый, все будет хорошо. Саша не останавливает мать, когда та быстрым шагом выходит из палаты. Это бессмысленно, она его не услышит, чтобы он сейчас тут ни говорил. И все осложняется тем, что ему действительно не очень хорошо. И приступ, и падение, повлекшее за собой сотрясение мозга, сказываются достаточно сильно и проявляются в виде постоянных головных болей, тошноты, раскоординированности и некой дезориентации в пространстве. Но одно Саша знает точно — в обвинениях матери нет никакой правды. Его мальчик… Саше даже сложно представить нечто подобное. Каждый раз, когда их дела, испытания сталкивались с насилием, Олега трясло еще долго — от ярости, ненависти к тем, кто совершает подобное. И как можно подумать, что он сам бы вступил на подобную тропу? Он мать одновременно обвиняет и не обвиняет в этих мыслях. Слишком сложная сложилась ситуация. Саша, отчаянно старающийся всегда смотреть на происходящее со всех сторон, очень тяжело вздыхает. Собственное состояние еще не позволяет дотянуться до Олега энергетически, при любой попытке организм бунтует, приумножая симптомы втрое. Единственное — он чувствовал, что в груди свернулась зудящая боль, но понять не мог — его ли это или все же Олега. Единственное — он знал, что рядом с Олегом этой боли бы не было. Снотворное, которое ему колют, действует очень быстро. Саша благодарен за отсутствие снов, страшно представить, на что способно его бессознательное в такой ситуации. Мучиться еще и от кошмаров в сложившихся обстоятельствах ему не хотелось. С ними бы пришлось справляться самостоятельно, и это было бы в разы труднее, потому что Саша прекрасно помнит, как Олег обнимает его, когда он подрывается среди ночи из-за очередного сна, как медленно убаюкивает, как чай заваривает, когда успокоиться сходу Саша не может… На улице идет дождь, когда Саша открывает глаза. Капли мерно стучат по подоконнику. Он концентрируется на этом звуке и не сразу понимает, что находится в палате не один. Марьяна восседает на стуле гордо, с прямой спиной, закинув ногу на ногу, методично покачивая одной из них. — Твоя мать — настоящий Цербер, — сообщает она, когда Саша фокусирует на ней взгляд. — Почти обшманала, попросила отдать телефон, чтобы, не дай боги, я не дала тебе связаться с братом. Какая хреновая ситуация, — она дергает плечом, и Саша согласно вздыхает. — Как ты узнала, что я здесь? — Саша с трудом садится на постели и трет лицо. Приходить в себя после сна под лекарствами всегда сложно, и он просто надеется, что подруга ему тут не чудится. — Очень просто. Мне рассказал Олег. Саша дергается, резко голову поднимает, от чего в глазах начинают летать черные мушки, но он упрямо не отводит глаза от ведьмы. В висках больно пульсирует. — Олег? Что с ним?! — С Олегом? С Олегом все… в порядке, — заминка у Марьяны выходит краткой, почти несущественной, и Саша бы не обратил на нее никакого внимания, если бы дело касалось кого угодно. Но дело касается Олега. — Марьяна. — Нормально, говорю же, — отмахивается она чуть раздраженно. — Он у меня сейчас, играют в карты с Ясей, гоняют чаи и смотрят тиктоки, так что не беспокойся. Я позабочусь о твоем мальчике. Тебе бы лучше подумать, как позаботиться о себе, потому что твоя мать намерена сделать из тебя самую жертвенную жертву. Мне даже пришлось согласиться с тем, когда она очень аккуратненько мне в лоб заявила, что причина твоего нахождения здесь — Олег и его поступки. — Ты же… В это не веришь? Марьяна смеется и двигается ближе, покосившись на вход в палату. Саша не знает, может ли мать подслушивать под дверью, но крайне благодарен подруге за такое остережение. Не хотелось бы, чтобы разговор дошел до лишних ушей — тем более, до ушей его матери. — Дурак ты, Саш, ну. Я знаю вас обоих, и все это — такой бред. Как она вообще попала в квартиру? — У нее есть ключи на всякий случай. Но уж я точно не мог подумать, что она зачем-то заявится без звонка, сама откроет дверь… Марьяна качает головой, а затем лезет в небольшую сумочку, которая до этого висела на спинке стула. Перебирает что-то внутри, долго, словно не может что-то найти, и у Саши возникает вопрос, как вообще можно было что-то потерять в таком небольшом клатче… Он отворачивается, оставляя Марьяну один на один с недрами дамской сумочки, и пялится в окно, по которому хлещет дождь. Он усиливается с каждой минутой, и Саша находит в этом какое-то отражение собственного состояния. Успокаивает только тот факт, что Олег оказывается не один, он рядом с Марьяной, и это хоть немного, но утихомиривает страх за брата. Романова, правда, как кажется Саше, что-то не договаривает, но он оставляет это на ее совести. — Наконец-то, я уж испугалась, что забыла! — восклицает ведьма. — Давай сюда руку. Не переживай, матери твоей я сказала, что принесла тебе личный оберег, который укроет от негатива. На нем защита стоит, она не почувствует ничью энергетику. Саша оборачивается, чуть хмурится, смотря, как Марьяна бережно дважды оборачивает вокруг его запястья обычную красную шерстяную нить. Сначала и он сам ничего не чувствует, только хмурится сильнее, пытаясь понять, что это такое. Не понимает он ровно до того момента, пока Романова осторожно не связывает нить двумя крепкими узелками. И в этот момент на Сашу обрушивается в с е. Он осязает, он буквально чувствует, как его обнимает Олег, чувствует его тепло, запах, словно бы и дыхание чуть влажное на щеке чувствует. От красной нити по руке вверх расходятся миллионы искр, какие бывают, когда они обнимаются после разлуки, в ней оказывается трепет ласковых поцелуев и тихих признаний, переплетение дрожащих пальцев и жажда прикосновений, которая не становится меньше спустя годы отношений. Саша подтягивает колени к груди и жмурится, не обращая внимания, как по щекам текут слезы, все это такое неважное, важно то, что он ощущает своего мальчика спустя несколько дней стылой пустоты, невероятного страха за него, ощущает его энергетику, его всего ощущает. Он обхватывает пальцами правой руки запястье левой, на которое Марьяна повязала нить, сжимает до белизны кожи, словно это поможет чувствовать больше и сильнее. — Он рядом с тобой, — тихо шепчет ему Марьяна, и Саше, окутанному родной энергетикой, чудится, что с ним говорит Олег. — Он рядом, Саш. И он очень сильно тебя любит. Сказать что-то в ответ не выходит, молчаливые слезы перерастают в нечто хриплое и надрывное, грудь распирает от боли из-за невозможности сделать нормальный вдох. Марьяна больше ничего не говорит, давая ему единолично прожить эти моменты закутаться в родное тепло, без которого он словно стыл, без которого не спасало ни теплая толстовка, ни одеяло. А сейчас он чувствует родные руки на плечах. Я рядом. Я люблю тебя. Помни об этом. Саша не знает, как Олегу удалось вложить так много в одну тонкую нить, но словами не описать, как он благодарен своему мальчику за это. Как он благодарен Марьяне, что она оказалась рядом. — Я так люблю его, я… — Саша некрасивым жестом стирает слезы и сопли, переводит взгляд на подругу, осознавая, что до этого момента Марьяна могла только догадываться об истинной природе их взаимоотношений с Олегом, но теперь у нее есть все подтверждения. — Вероятно, ты не хотела знать о наших… Эм, перипетиях… Марьяна улыбается. — Есть вещи, которые скрыть невозможно. Ну знаешь. Ваш магнетизм, то, как вы смотрите друг на друга, как порой касаетесь… И тот факт, что вы трахались в моей ванной, сволочи, пока все распивали шампанское! Не то, чтобы Саше очень стыдно, скорее просто смешно. Надо же, а они наивно полагали, что Марьяна ничего не заметит… — Спасибо, что хоть убрали за собой… Вряд ли, конечно, моя дочь шокировалась бы от использованных презервативов, но все равно… — Спасибо тебе, — прерывает этот монолог Саша. В конце концов, они правда за собой прибрали. — За все спасибо. — Нравитесь вы мне оба. Дурные такие, — Романова хмыкает. — И не переживай сильно, ладно? Все будет хорошо. Лучше прикинься дурачком послушным, и мать на конфликт не выводи. Саша изгибает бровь. Марьяна звучит так, будто знает уже все расклады, будто это у нее на руках все карты разложены со всеми вариациями их с Олегом будущего. — Дай ей ту иллюзию, которую она хочет. Остальное мы решим. Олега я сюда протащу вряд ли, но вот Егорова навестит. Ну, если пройдет строгий фейсконтроль, конечно, — четко очерченные губы изгибаются в усмешке. Саша не может не улыбнуться в ответ, пусть это больше и тянет на грустную гримасу. Он понятия не имеет, как Марьяна и загадочные «мы» решат сложившийся вопрос, и какой именно вопрос сложился. У него пока все слишком размытым выходит, примерно так же, как и дождевые полосы на окне. Эмоциональный порыв отпускает быстро, и Саша вновь чувствует мерзкую слабость, которая не дает ему сделать практически ничего. Тюкает виски, но теперь ему кажется, что Олег находится рядом с ним, медленно гладит по голове, волосы перебирает, своими прикосновениями вытягивая боль. И если закрыть глаза, представить это можно очень легко. Просто потому, что Саша, окутанный родным теплом, прекрасно помнит касания любимого человека. Глаза закрываются сами собой, и в сон Саша проваливается быстрее, чем уходит Марьяна. Впрочем, он уверен, что подруга на него не в обиде.