***
Проходя мимо галантно открывшего ей дверь Люциуса, Гермиона услышала, что он шумно вдохнул, и, обернувшись, подняла голову. Он снова принюхался и явно сдерживал ухмылку. — Да что вы меня нюхаете? — театрально возмутилась она. — Моё масло для волос, — он хитро прищурился и предложил локоть. Точно! Она уж и забыла о чудо-масле. Дотронувшись до непривычно мягких локонов, Гермиона затем обвила предплечье Люциуса, и они последовали вниз, в столовую. — Да, раз уж вы столь благосклонно впустили меня в свою ванную, я самым беспардонным способом порылась в ваших бесчисленных склянках и покусилась на это сокровище, — с налётом патетики произнесла Гермиона. — Кстати, что за масло? Он взирал на неё сверху-вниз, — о Мерлин, раньше она и не задумывалась, насколько он выше её, — а затем вдруг остановился и невесомо тронул её волосы. — На заказ, — сообщил Малфой. — Вам подошло. Хм, любопытно... — Ну, пока вы такой добрый, то, быть может, поделитесь? — с деланной серьёзностью полюбопытствовала она. — Хорошо. — Я пошутила, Люциус. Я не настолько наглая. — А мне показалось, что настолько, — они вернул её ладонь на своё предплечье, и они продолжили путь. — Но я не шучу. Будет моим рождественским подарком, если угодно. — Правда? Малфой покачал головой, как бы намекая: ещё один вопрос — и он передумает. Почему-то этому маслу она обрадовалась даже больше, чем колье, которого подарил Бернар. Она машинально потёрла шею. Кстати, где её колье? — Ваш клатч и колье в спальне, в прикроватной тумбочке, — оповестил Люциус, несомненно, уловив её движение. — Спасибо, — тихо проговорила она. За обедом они решали, стоит ли сегодня спускаться со склона, и вроде как уже сошлись во мнении, что да, но, в итоге, заболтавшись, никуда не пошли. А когда они устроились в гостиной с чаем — Гермиона попросила Малфоя показать ей, как он зачаровывает потолок. И, безусловно, научить её. Но он просто усадил её на подушку перед камином и заставил «слушать и чувствовать пламя», то есть — своего рода медитировать, объяснив, что это поможет ей сконцентрироваться, а следовательно — понять взаимодействие с эфиром. — Вы прямо как Никола Тесла, — хмыкнула Гермиона, обернувшись к Малфою, вальяжно раскинувшегося на диване с парящей перед ним книгой. — Пускай большинство волшебников не знают этого имени, а многие магглы относятся к Николе Тесле скептически, но лично мне некоторые его тезисы помогли, — заметил он. Удивившаяся подобной осведомлённости сильнее, чем следовало, Гермиона отвернулась и попыталась сосредоточиться. За окнами уже стемнело, и гостиная погрузилась в уютный полумрак. Присутствие Малфоя за спиной отвлекало, как и думы о нём же. Её тронуло, что он так открылся перед ней, хотя с Драко и Нарциссой поступил очень дурно. Тем не менее, отчасти Гермиона его понимала, потому что сама была фактически идентичной в своём нежелании признавать поражение. Нарцисса, заявившая, что Люциус боится проигрывать, попала в яблочко. К тому же, даже оправданный и вернувший возможность жить без лишних волнений, он пытался скрыться от реальности, постоянно доказывая самому себе, что он может быть всемогущим. И всё-таки они с Малфоем похожи в этом желании контролировать свою жизнь и всех вокруг, особенно, тогда, когда многое потеряли. Каждый переживал травмы, нанесённые войной, по-своему. Малфой изо всех сил старался вернуться в те внешние и внутренние декорации, в каких был до возрождения Вольдеморта. Только вот Люциус, утратив, пожалуй, самое главное, что у него было — образцовую чистокровную семью, наверняка прошедший все стадии принятия, тем самым разрешив конфликт с самим собой, отнюдь не озлобился, а даже наоборот… А Гермиона, в свою очередь, до сих пор бежит от себя и своих ошибок. И злится. Бессильно злится. От несправедливости, хотя умом понимает, что всё в этом мире, по сути своей, достаточно справедливо. Но вот сердце её до сих пор протестует и обвиняет. И она ещё больше злится. На себя. Кожу обдало жаром, и Гермиона распахнула веки. Пламя перед ней разгорелось, неистово заизвивалось, и Грейнджер растерянно отпрянула. — Успокойтесь, Гермиона, — рядом с ней оказался Малфой, который утихомирил огонь. — Вы из-за чего-то разозлились? — Так и есть. — Ярость даёт энергию, это правда. Если вдуматься, то всё вокруг строится на конфликте. Не было бы конфликта — не было бы ничего, начиная с литературы, заканчивая высшей магией. Чтобы полностью управлять вашей же магией — вам нужно найти этот баланс между вашей энергией и энергией объекта. А потом уже заставить объект подчиняться вам. — Сперва разные энергии вступают в конфликт… — задумчиво прошептала Гермиона. — Сама магия не берётся ниоткуда. Она тоже накапливает, то есть… — «Генератор» — это вправду упрощение. Мы так же собираем её извне..? — предположила Гермиона. — Аккумулируем и множим? — Да. Маги как бы имеют доступ к определённому «полю». — Я пыталась разгадать это, но прежде никто не подталкивал мои размышление в нужное русло. Да и в книгах об этом не пишут… — Не всё пишут в книгах. И не все книги доступны. Но это уже нюансы истории, — Люциус дёрнул уголком губ, и Гермиона засмотрелась на отблески пламени, ласкающие его бледную кожу. — Но давайте я вам просто продемонстрирую. Не проговаривая заклинание «Агуаменти», он затушил пламя. Доселе Гермиона не видела, чтобы кто-то с такой непринуждённостью создавал воду без использования палочки… — Видите пар? Пламя и вода вступили в конфликт, и вода, ибо её больше, победила, породив пар — другое агрегатное состояние воды. То же самое с беспалочковой магией, с отличием лишь в том, что субъект — это ваш разум и ваши желания, подкреплённые магией, что априори даёт преимущество. Как я заставил дым принять форму бабочки, потому что мне так захотелось. Чтобы зачаровать потолок — а это высшие, сложнейшие чары — нужно пользоваться двумя руками. Из пара, всё ещё витающего в камине, Малфой сделал клубок и послал его вверх — тот завис под потолком. Поманив палочку из стоящей возле дивана трости, он выверенно, словно искусный дирижер, начал творить настоящие чудеса… Гермиона уставилась на это действо, бессознательно разинув рот, потому что небольшой полупрозрачный комок, состоящий из молекул воды, всё сильнее распылялся над их головами, стал практически белым, а потом… а потом посинел, обрёл неистовую глубину, покрылся мерцающими звёздами, и единственное, что осталось от воды — это тонкая серебристая пелена ночных облаков. Самого потолка не было видно, и Гермионе, запрокинувшей голову, показалось, будто окружающие их стены действительно размываются в звёздном небосклоне. Зрелище было совершенно восхитительным. — А вы можете убрать облака, Люциус? Облака исчезли. Падая, протянула мерцающий хвостик звезда. По привычке Гермиона загадала желание — первое, что пришло на ум. — Наколдовать солнце..? Покосившись на неё, Люциус выполнил её просьбу, и теперь они очутились под лазурным небом, облитым яркими лучами; и это всё так контрастировало с тьмой, окружившей дом за окнами. — Это проверка моих способностей, Гермиона? — Люциус, резко опустив руки и сделав шаг к ней, пристально на неё посмотрел. Солнце погасло, а потолок вновь словно бы опустился на стены. Заворожённая медленным приближением Малфоя, она мельком уловила, что он, не прерывающий зрительного контакта, отлевитировал волшебную палочку то ли на диван, то ли на столик, то ли в кресло. — Почти, — сглотнув, промолвила она. Дыхание застряло в горле. Люциус Малфой был абсолютно поразительным. Человек контрастов… Он упомянул, что полон сюрпризов. Так сколько ещё сюрпризов таится в нём? — Правильно. Доверяй, но проверяй, — изрёк он. — Но мне хочется, чтобы вы мне доверяли, а потому предупреждаю: если посмотрите вниз — можете испугаться. Не успев осмыслить его предупреждение — Гермиона ахнула. Она стояла по колено в иллюзорной воде, а маленькие волны, колыхаясь, отражали блики настенных бра. Инстинктивно подавшись вперёд, она схватилась за плечи Люциуса. — Я предупреждал, — усмехнулся он, и Гермиона ощутила, что он невесомо поглаживает её талию, тем самым пуская по всему телу тёплые искорки. — Вы же наблюдательная, мисс Грейнджер. Но теряете хватку, иначе заметили бы, что тогда мы «застряли» в подъёмнике, стоило мне пошевелить пальцами. — Так вы солгали, что не можете заставить его лететь дальше! — Именно это я и сделал, — низко промурлыкал Малфой. — А потом, наконец, дождавшись от вас приглашения на чай, пошевелил пальцами снова, и мы благополучно достигли вершины. — Точнее, вы достигли вершины собственной невыносимости, лорд Малфой, — вздёрнув подбородок, провозгласила она. — Я знаю, — он слегка наклонился, и его дыхание опалило её щёку; сердце пронзительно ухнуло в груди, а губы, как и язык, начало покалывать в сладостном предвкушении. — И что мы будем с этим делать, м, Гермиона? — Соблюдать дистанцию, полагаю, — едва слышимо выговорила она и привстала на цыпочки. — Да, это точно уладит наш конфликт, — шепнул Люциус. Сжав ткань его рубашки ещё сильнее, Гермиона притянула Малфоя к себе и с жадностью приникла к его губам — с тех тут же сошла ухмылка, и они с готовностью повиновались её поцелую…IV. Польза конфликтов
1 мая 2024 г. в 15:00
С нарочитой безмятежностью Люциус принялся набивать трубку, которую вместе с табаком и пепельницей достал из ящика стола. Последняя фраза Грейнджер всколыхнула в нём некую догадку, какого именно рода окажется это занятие. Но ключевое слово — «некую», потому Малфой решил, что не следует трактовать всё так однозначно, а дождаться развития её мысли. Однако Гермиона не спешила, как ни в чём не бывало потянувшись за очередным круассаном. Он постепенно терял терпение — уж что, а недосказанность хороша только в художественных романах.
— Не знала, что вы курите, — заговорила Грейнджер, когда он подпалил табак и, прокатив пряный дымок по языку, выпустил голубоватое колечко.
— Я полон сюрпризов, — усмехнулся Малфой, скользнув взглядом по её личику, и заметил немного шоколада в уголке её рта, который Гермиона тотчас слизнула.
В самом деле, курил он не чаще, чем раз в пару дней, и обычно ради того, дабы заполнить освободившееся время. Ну, или когда был сильно пьян, чего не случалось с ним с незапамятных времён, то есть — с тех, когда он находился в процессе развода. Тогда ему казалось, что это всё длится вечно, хотелось скорейшего окончания, хотя он и представить не мог, что его брак когда-либо распадётся. Как и слабо представлял, что делать со внезапно настигнувшим одиночеством.
— Трубка — это балласт, радость моя, — вдруг произнесла Грейнджер, и Люциус не успел удивиться этому обращению, как она продолжила: — Просто балласт. Если бы он не держался за трубку, он бы оторвался от земли. И не видать бы нам больше нашего братца Зуи.
Приподняв бровь, он чуть наклонил голову вбок, и Гермиона, сдерживая улыбку, скопировала эти движения. Лучи солнца золотисто извивались в её роскошных кудрях.
— Ну Сэлинджер же, мистер… Люциус! Из «Фрэнни и Зуи». Только там вместо трубки — сигара.
— М-м, что-то знакомое… Это в одной из тех повестей некая девушка Фрэнни, вычитав про… — Малфой поводил мундштуком по нижней губе, пытаясь вспомнить, — кажется, Непрестанную Иисусову молитву, начинает презирать амбициозность и компетентность в людях, а после, вместо просветления, становится душевнобольной?
— Впадает в депрессию, да. И в следующей повести ей помогает брат Зуи, который увлекается мистическими духовными практиками.
— Метания молодости, уход от кажущейся несправедливой реальности… — задумчиво протянул Люциус. — Умная девочка выбрала себе религию, но не смогла понять, что с этим делать, и обезумела на фоне собственной категоричности… Сперва, признаю, эта история показалась мне до ужаса скучной.
— Надо быть осмотрительнее с тем, что выбрал за веру, — как-то странно на него поглядев, Грейнджер повела плечами и чуть понурилась. — Главное — вовремя включить когнитивные способности. А то ведь вправду свихнёшься на фоне своих… идеалов.
Ни упрёка, ни намёка. Грейнджер всё понимала. Разумная девочка.
— Да, — отозвался Малфой. — Как жаль, что многие люди не способны выйти из состояния юношеского максимализма на протяжении всей жизни.
Медленно затянувшись, он прикрыл веки, а когда открыл их — обнаружил, что Гермиона пристально на него смотрит.
— А вы умеете управлять кольцами дыма, как Гэндальф? — спросила она.
— Именно так, как он — вряд ли, — дёрнув уголком губ, откликнулся Малфой. — Но… я могу кое-что другое.
Набрав в щёки побольше дыма, Люциус медленно выпустил его — тот, мерцая голубоватыми нитями, поплыл к потолку и, повинуясь плавному взмаху ладони, принялся змеиться, менять цвет и складываться в форму…
— Гусеница? Серьёзно? — насмешливо фыркнула Гермиона, наблюдая, как крупная полупрозрачна гусеница зеленовато-оранжевого оттенка ползёт в воздухе над столом.
Оторвав от Грейнджер взгляд лишь на мгновение, ухмыльнувшийся Малфой сжал кулак, и гусеница, крутанувшись, превратилась в бабочку, запестревшую багровыми крыльями с белыми и фиолетовыми узорами. На лице Гермионы отразился почти детский восторг, и она, не моргая, следила за перемещением дымной бабочки.
— Фантастика! — воскликнула она, когда бабочка вылетела в открытую заклинанием форточку и испарилась в солнечном сиянии. — Как вы это сделали? Это же не трансфигурация…
— Нет. Это чары, подобные тем, какими зачарован потолок в Большом зале, однако, более простые. Но тут тоже принцип работы с заряженными частицами воздуха.
— И вы это сделали без палочки… — поражённо выдохнула Гермиона и подалась вперёд. — Объясните, Люциус, пожалуйста!
— Нужно понять механику чар и составляющие объекта, которого хотите зачаровать. С этим пониманием всё станет так же просто, как «Вингардиум Левиоса», как и любое другое незамысловатое заклинание. Мастерство ведь не в точности произнесённого заклинания или выверенном взмахе палочки — мастерство в том, чтобы прочувствовать эти частицы и сам объект, даже если он так же невесом, как дым. Представить, будто… вы трогаете саму суть — в данном случае — дыма, а потом направить туда уже свою магию — свою энергию. Они переплетаются, и ваша энергия начинает управлять другой, потому что у вашей есть разумный источник — вы сами.
— Разум над материей?
— Что-то вроде того, — кивнул Люциус. — Вот мы вспомнили про Зуи и его интерес к восточной мистике. Возьмите тех же монахов, которые ходят по раскалённым углям. Разум человека способен на многое, а уж разум волшебника…
— Учёные говорят, что хождение по углям — трюк и простая физика.
— Мисс Грейнджер, вы только что в очередной раз убедились, что чисто научный подход не всегда приводит к истине. Но даже если это лишь трюк, то всё равно человек подчиняет себе обстоятельства, то есть — уголь, разогретый до такого состояния, что, если просчитаться, запросто можно сильно обжечься, — Малфой внимательно оглядел её, а потом вытряхнул табак в пепельницу. — Но, по сути, вы правы, есть в превращении дыма в гусеницу, которая становится бабочкой, как и в зачаровании потолков, нечто от сложной физики.
— Я помню, когда мне купили волшебную палочку, первой моей мыслью стало: «трепещите, законы физики, я совсем скоро нагряну и буду вас нарушать!», — она засмеялась, а Люциус улыбнулся. — А всё же… беспалочковая магия, к тому же, без проговорённого заклинания, при использовании подобных чар — это высший пилотаж.
— Вы видели узоры на песке, созданные ветром или подводным течением. Это — свободная энергия, и даже она создаёт рисунки, заставляя другие частицы повиноваться. А есть и совокупность разных энергий: если ветер гонит волны в одну сторону, а сильное морское течение — в другую, то на море появляются ровные квадратные волны, напоминающие шахматную доску. Идеальный квадрат, понимаете? Чистая диалектика, — заключил он.
— Я не до конца улавливаю, как это относится к беспалочковой магии…
— Чтобы вас не путать, давайте упростим: вы — генератор, палочка — ретранслятор. Что она делает с вашей энергией?
— Она её концентрирует, направляет и усиливает, — чётко ответила Гермиона.
— Частично верно, — он ухмыльнулся её хмурости, а затем взял карандаш, лист бумаги и придвинул те к Грейнджер. — Нарисуйте что-нибудь.
Недоверчиво оглядев Малфоя, Гермиона быстро и весьма неплохо нарисовала бабочку.
— Итак, Гермиона, что скажете: это карандаш контролировал ваши движения, пока вы рисовали?
— Нет.
Сделав пас рукой, Люциус превратил карандаш в песок и коротким движением распределил его по столешнице.
— Нарисуйте такую же бабочку на этом песке. Пальцем.
Чуть помедлив, Грейнджер, забавно сосредоточенная, выполнила его задание.
— Получается почти идентичная бабочка. Итог: вы контролировали ваши движения?
— Да.
— Как карандаш влияет на ваше умение рисовать?
— Никак, — в глазах её промелькнула догадка, и она прикусила нижнюю губу.
— Вот видите, — он развёл руками. — Вам только кажется, что палочка усиливает вашу магию.
— И как мне усовершенствовать свои навыки в беспалочковой магии?
— Сначала осознать урок, который я вам только что преподал, Гермиона. И мыслить более философски.
— Пожалуйста, покажите мне, как зачаровывать потолки, — как можно более вежливо попросила она.
Покачав головой, Люциус превратил песок обратно в карандаш — песчинки, запрыгав, скучковались и слились друг с другом. Нетерпеливая юная леди… Что же, сперва пусть поделится своей идеей по поводу их совместного времяпровождения, а потом он подумает над её просьбой. Собственно, это он и озвучил.
— Я… я увидела, что вы пишете письмо, — осторожно начала она.
Приподняв подбородок, Люциус выжидательно отбил пальцами ритм по столешнице. Неожиданный поворот. Что она задумала? Помочь ему? Звучало бы смешно, если бы не было так грустно — он три часа кряду пытался сочинить хоть несколько более-менее адекватных строк.
— И я точно знаю, кому вы хотите его направить, — её голос прозвучал намного увереннее. — Конечно, мы с Драко, мягко говоря, не ладили, но я могла бы помочь вам.
При любых других обстоятельствах Люциус поразился бы такой наглости, и, видит Мерлин, он чисто из принципа хотел сделать именно это, а после обронить нечто холодное или язвительное, но вдруг осознал, что мисс Грейнджер — единственный за долгое время человек, который каким-то совершенно непостижимым образом вызвал доверие. Быть может, масла в огонь добавило то, что он поддался внезапному порыву провести ночь рядом с ней, — между прочим, он давненько не спал в одной кровати с женщиной, — а, может быть, то, что теперь на её облик наложилась ещё и та безмятежная картина, когда она ещё крепко спала лёжа на спине, к тому же — раскинув руки так, что одна из них оказалась на его груди. Или вот сейчас, сидя напротив него, Гермиона излучала благородную уверенность, словно убеждая, что поможет от чистого сердца. Возможно, в знак благодарности. Ведь вряд ли она станет сплетничать про его семью — она была, пожалуй, одной из немногих в Министерстве, кто держал язык за зубами даже в тех случаях, когда та или иная пересуда могла бы обратиться выгодой. Соответственно, сам Люциус вряд ли что-либо потеряет, если позволит ей немножко влезть в его дела: в самом деле, он уже отчаялся наладить контакт с Драко, и свежий взгляд на ситуацию действительно способен многое изменить. Он лишь надеялся, что в лучшую сторону…
— Я вас слушаю, — наконец, проговорил Малфой.
— Позвольте сперва выслушать вас, Люциус. Что мы имеем? — деловито полюбопытствовала она.
Тяжело вздохнув, он решился посвятить её в эту малоприятную историю.
Всё окончательно пошло наперекосяк, когда казалось, что можно выдохнуть спокойно. Судебный процесс был завершён, сам Малфой сдал своих бывших коллег, — которых коллегами взаправду никогда не считал, — штрафом отделался таким, что тот можно было возместить спустя пару месяцев: как только возьмётся за наведение порядка в своих делах. Ещё и Кингсли был весьма благосклонен, особенно, когда Люциус хорошенько накачал его лучшим своим виски и немножечко пофантазировал. «Хорошенечко приврал», — пришлось исправиться ему, на секунду возведшему очи горе, стоило наткнуться на скептический взор Гермионы. Но итог был таким, что всё прошло как по маслу, и Малфой окончательно удостоверился, что родился не просто в рубашке, а в драккловых доспехах. А заодно и предпринимательские дела, к налаживанию которых он с энтузиазмом вернулся, пока обдумывал предложение Кингсли стать, по сути, замминистра, пошли в гору. И тогда Малфоя затерзали смутные сомнения: а не уронили ли его в котёл с Феликс Фелицис, когда он был маленьким?
Но только вот за всем этим упоением крышесносной удачей глава рода Малфой не заметил, как его собственные родные стали отдаляться. Драко едва ли выходил из комнаты, с носом окунувшись в книги. Его королева, Нарцисса, став не просто снежной, а ледяной, часами восстанавливала сады, и, как потом оказалось, зря, ведь уже следующее их цветение она не застала. Уехала в Прованс, якобы к дальним родственникам, которых там не было и в помине. Оттуда же прислала заявление на развод.
Это было нонсенсом. Он, переждав двое суток, наполненных яростным негодованием, явился в Прованс. Разговор их прошёл тяжело, но он стоически вынес все обвинения. Все напоминания о его проколах. Но самым непростительным с точки зрения Нарциссы оказалось стремление заставить сына жить по созданному Люциусом сценарию.
— Колдомедик, Цисси? — выплюнул он, неистово сжимая трость. — Нет. Нет. И ещё раз нет.
— А что зазорного в том, чтобы быть колдомедиком? — всплеснула руками Нарцисса.
— Боюсь, он далеко не гений, чтобы сделать выдающиеся открытия, которые принесут деньги и имя.
— Имя есть, и уже вполне запятнанное — не без твоих усилий, Люциус, — она почти не шевелила губами, то и дело их поджимая, явно сдерживаясь, чтобы не цедить каждое слово. — А деньги… Что тебе дали деньги?
— Деньги решают всё, Нарцисса.
— Деньги решили, когда Том Реддл издевался над твоим драгоценным именем? Или ты забыл события едва ли двухлетней давности? Надо же, какая выборочная амнезия!
— Не надо передёргивать. В любом случае, если бы не я — мы все были бы в такой глубокой… камере Азкабана, что даже дементорам и не снилось.
— Да если бы не ты — всего этого не случилось бы! — голос её сорвался, и продолжила она уже хрипло, как-то надрывно, сильно, по её меркам, жмурясь: — Тебе вообще на всё плевать, Люциус?
Холодный свет, прорываясь сквозь окна, полосками ложился на паркет. Ветер шумно завыл в форточку, и Нарцисса, подойдя, ту захлопнула, но так и осталась стоять у окна.
— Вспомни, каким ты был в юности, — глухо говорила она. — Вспомни, сколько таланта, обаяния и радости было в тебе. Ты хотел стать музыкантом, поэтом, магистром чар! Вместе и по отдельности! Но твой отец настоятельно предложил перспективу стать вёртким змеем, постоянно ползающим под политическими коврами. И если бы ты, Люциус, имел хоть каплю воли — ты бы ослушался. Но тебе нравилось чувствовать силу, потому что на самом деле ты слаб. Ты боялся, что не станешь великим в искусстве или чарах, ты так опасался проиграть, а потому выбрал путь наименьшего сопротивления. Потому что громкая фамилия уже дала тебе место под солнцем. И даже когда на горизонте замаячил Вольдеморт — вспомни, как твой отец пытался осадить тебя. Я лично это прекрасно помню, Люциус. Но ты, уже тогда ставший чересчур умелым манипулятором, особенно, по отношению к самым близким, позволил себе поверить в то, что тебе горы нипочём, и совершил страшную ошибку. Поддался азарту, который чудом не привёл к полному краху. А лучше бы привёл — быть может, так бы ты понял хоть что-ни…
Гнев обжигающими до курсирующих по всему телу мурашек волнами наступал на него, грозясь затянуть в удушающий водоворот. Она была ужасающе права, и от этого становилось только хуже.
— Замолчи, — прошипел он. — Если ты забыла — напоминаю: я всё решил. В кратчайшие сроки. Живи и радуйся, Цисси. Категорически не рекомендую тебе лезть в мои дела.
— Не лезть? Что ж, это впрямь бессмысленно — я не хочу и лишней минуты проводить в твоём обществе, — она поглядела на него мельком, но он всё равно заметил, сколь пустыми и прозрачными стали её глаза. — Но это не отменяет того факта, что, если завтра появится новый Тёмный Лорд, ты поддержишь его в туманной надежде на удачный исход.
— Ну уж нет. Довольно с меня авантюр, — сардонически выговорил он. — Я приму предложение Бруствера и наведу такой порядок в Министерстве, что вероятность появления очередного Тёмного Лорда сведётся к нулю.
— Порядок? У тебя есть все шансы в очередной раз заиграться, навести бардак, а затем пересадить на своё место Драко, заставив его разгребать. И то — если позволят, — грудь её резко вздымалась. — Чего ради всё это? Чтобы Малфои уж точно были выше всех и вся на долгие десятилетия? Тебе не надоело?
— Он — мой сын. И будет делать то, что я велю. А ты глубоко ошибаешься, если считаешь, будто я не учёл…
— Я ненавижу тебя, — прервала его Нарцисса, и интонации её прозвучали убийственно-равнодушно. — Иди и делай новых детей, которые захватят мир по твоей указке. Но я в этом участвовать не буду. И Драко тоже.
Сжав набалдашник трости так, что змеиные клыки впились в его кожу даже сквозь перчатку, Люциус процедил:
— Я не собираюсь оставлять великое наследие предков из-за твоих прихотей и прихотей Драко. Существует такое понятие, как долг. Если это, конечно же, ещё что-то для тебя значит. И раз уж я так сильно «запятнал» фамилию, то я намерен сгладить все шероховатости. И Драко мне в этом поможет. Никакого целительства, — отрезал он.
Позади послышались шаги. В проёме дверей замер Драко — такой бледный, точно бы вся кровь покинула его тело. Тем не менее, Люциус был способен только лишь насмехнуться над видом сына, прокомментировав таковой чем-то обидным, вроде: «А вот и будущий целитель. Не вывернет наизнанку от вида открытых переломов?». Но сдержался. Драко вправду видел кое-что похуже открытых переломов…
— Здравствуй, отец, — выговорил Драко.
— Ты здесь откуда? — едва ли не рыкнул Люциус, будучи уверенным, что сын был в Мэноре вчерашним же вечером.
Пройдя мимо отца, Драко остановился рядом с матерью, взяв её за руку. Прекрасно. Значит, демонстративно объединились в могучую кучку, дабы сокрушить его, Люциуса, такого ограниченного филистера, своим чистейшим гласом? Ну-ну.
— Я выучусь на целителя, отец. И мне всё равно, стану я всемирно известным или же буду руководить отделом в больнице Святого Мунго. Но я не хочу стать очередным Малфоем, утонувшим в Министерских дрязгах. И тебе не советую всё это продолжать.
— Смеешь раздавать советы?
— Я пережил достаточно, — заявил он, и только сжавшаяся до побеления костяшек ладонь, охватывающая запястье Нарциссы, выдала его нервозность. — Ты представить себе не можешь, насколько нам с мамой было страшно, когда ты загремел в Азкабан. Мы делали всё, чтобы тебя вызволить. Я готов был целовать пол, по которому, пропади он пропадом, ходил Вольдеморт, чтобы не просто освободить тебя, но и чтобы он оставил тебя в живых!
Ничего не ответив, Люциус исподлобья уставился на сына. Драко, поправив волосы, чуть замялся и заметно погрустнел.
— Я всегда хотел стать таким, как ты. Более того, я не мог вообразить, как можно не хотеть стать полной копией тебя. Но теперь… Выслушав всё, что ты тут наговорил, я принял окончательное решение: я никогда не стану таким бессердечным глупцом. Можешь лишить меня наследства, но я полностью поддерживаю решение матери, хотя мне было трудно принять всё это. Я до последнего продолжал искать оправдания твоему поразительному бездушию, правда. Но сдался, потому что не нашёл ни одного. Теперь я осознал, что только ты виноват в разводе. Только ты виноват во всём…
— Ты закончил? — Люциус повёл бровью.
— Да.
Развернувшись на каблуках, Люциус стремительно покинул гостиную. Вернувшись в Малфой-Мэнор, он, злобно подписав бумаги, запульнул перьевую ручку в пылающий камин, напился и, воззвав к гордыне, тоже начал искать себе оправдания. Ни одного так и нашёл.
Очнулся он спустя чёрт-знает-сколько-часов на диване, ко всему прочему — с разрывающей виски болью и одетый только в брюки. Это, в общем, можно было как-то объяснить. Но самым непредвиденным обстоятельством стала незнакомая брюнетка, которая собирала раскиданные по полу вещи и, ослепительно лыбясь, пожелала доброго дня. Он бы рассердился на себя за то, что каким-то образом притащил незнакомку в дом и, что весьма вероятно, как-то умудрился известным способом провести с ней время, — да не успел. Потому как захотелось себя заавадить. Ведь в анфиладе появился силуэт Драко, несущего кожаный чемодан. Сын, разглядев брюнетку, неверяще замер. Сменил направление. Скрылся в глубине анфилады. И тогда Люциус окончательно проиграл.
— После этого я видел Драко трижды, — помолчав, добавил Люциус. — В последний раз — на прошлое Рождество. Подкараулил при выходе из Академии целительства.
— А он что? — тихо уточнила Гермиона.
— А что он? — горький смешок вырвался из груди. — Не знаю. Но вид у него был такой, словно больше всего на свете он хотел плюнуть мне в лицо.
— Да уж… Всё гораздо сложнее, чем я предполагала, — она вздохнула.
— Воодушевляет, — сыронизировал Люциус. — Так вы берётесь за это дело?
В самом деле, он чувствовал такое всепоглощающее опустошение, что захотелось стереть память и себе, и Грейнджер, которая, не перебивая, его выслушала. Но проблему это не решит и Драко ему не вернёт.
— Вы вели себя просто паскудно и отвратительно, — констатировала Гермиона, и Люциус в согласии пожал плечами. — Теперь я понимаю, в кого Драко был таким мелким засранцем.
— Благодарю покорно, мисс Грейнджер.
— Но вы хоть усвоили тот факт, что вы не просто ошибались, а разбили близким сердце и почти жизнь, после неплохо так потоптавшись на этих осколках?
— Иначе я бы не поведал вам обо всём этом, — сдержанно прояснил Малфой, хотя его собственное сердце болезненно заныло.
Долго и несколько отрешённо разглядывая Люциуса, Грейнджер однозначно переваривала всё услышанное. Наверняка вспоминала, что тоже надломила жизни родителей. Безусловно, не до такой степени, но всё же… всё же…
— Я не отзываю своё предложение, — прервав его размышления, резюмировала она. — Давайте сюда ваши черновики.
Предоставив ей бумаги, Люциус откинулся на спинку кресла и прикрыл веки. Мыслей не было — их обрывки сновали хаотичными всполохами. Одно-единственное, что было статичным в его сознании, — так это то, что он выбрал в качестве личного, почти семейного психолога самого неожиданного человека. Гермиону Грейнджер… Которая отчего-то проявляет искреннее участие.
— Вы же не лишили его наследства? — донёсся до него её голос.
— Разумеется, нет, — он посмотрел на неё сквозь полуопущенные ресницы.
— Прекрасно, — она выдохнула. — Вы часто ему писали?
— Редко. Меня тоже задевает его молчание, — нехотя признал Люциус. — Что-нибудь придумали, Гермиона?
Пожевав изнутри щёку, она свела бровки к переносице. Малфой с интересом наблюдал за эмоциями, сменяющимися на её лице, и, наконец, она чуть ли не подпрыгнула на стуле.
— То стихотворение. То самое. Надо его процитировать! — она щелкнула пальцами, но тут призадумалась. — Хм… Кроме: «в награду мне за такие речи своих ног никто не кладёт на плечи». А то с той брюнеткой вышло неловко…
Усмехнувшись, Люциус дёрнул бровью.
— Так или иначе, он решит, что я свихнулся.
— Даже если меня до слёз пробило, — поколебавшись, напомнила Грейнджер. — Более того — на откровения. А я не знаю вас так, как знает Драко.
— Резонно, — отметил Малфой. — Попробовать можно. Хотя он пошёл в Нарциссу и не сильно увлекается лирикой.
— У каждого свои недостатки.
Кивнув и приступив писать вступление, Люциус прикинул, что всё-таки стоит процитировать это стихотворение. Это будет уместно и весьма символично — и как сам не додумался? Драко сумеет прочитать между строк — он всегда был сообразительным мальчиком… По правде, Люциус очень гордится его успехам на целительском поприще — сын успешно практикует и имеет все шансы окончить Целительскую Академию с отличием. О нём уже говорят в научных кругах, как о том, кто имеет все шансы стать одним из ярчайших светил современной колдомедицины. Приписав в конце лаконичное, но ёмкое «я всегда верил и верю в тебя, Драко», Малфой передал письмо Грейнджер, которая тотчас принялась его читать.
— «Я любил немногих. Однако сильно»… — вполголоса прочитала Гермиона и, запнувшись, пошла по тексту далее. — Хм… Хорошо. Отлично. Но, Люциус, я считаю, стоит добавить, что вы хотите принести извинения лично. Это заставит его задуматься о встрече.
— Да-да, вы правы, миледи, — с нежданной покладистостью откликнулся Люциус и взял протянутое Гермионой письмо.
«Я не имею никакого права тебя заставлять, но я поистине желаю попросить у тебя прощения. Больше мне ничего не нужно, и если ты не захочешь со мной вести разговор — так тому и быть. Но мне станет намного легче, если я просто попрошу прощения тет-а-тет, а не на клочке бумаги.
Счастливого Рождества,
Твой любящий отец».
Подписав письмо, Люциус ещё раз перечитал его, потом продемонстрировал Грейнджер, которая ободряюще улыбнулась и утвердительно моргнула. Запечатав конверт, он, лишь на мгновение засомневавшись, передал тот призванному Шанни и велел как можно скорее отправить. Эльф, учтиво поклонившись, уточнил по поводу обеда и поторопился выполнить поручение.
— Ну что, — Люциус встал, чуть размял плечи, обогнул стол и помог подняться Гермионе, — пойдёмте обедать?
Прохладная ладошка слегка дрогнула, и Люциус немного сжал её прежде, чем отпустить. Вгляделся в переливающиеся золотистыми прожилками радужки, отражающие густые ресницы, и ему почудилось, словно в комнате стало светлее.