Соблюдение дистанции

      Теперь, будучи полностью трезвой, Гермиона в полной мере ощущала всё то, что Малфой творил с ней, и оттого даже чуточку опьянела. Это было неправдоподобно. Невероятно. Невозможно целоваться вот так! Он делал что-то совершенно чудесное с её ртом, особенно, когда углублял поцелуй — в те мгновения словно бы искорки пробегали под кожей, и тогда прикосновения становились просто необходимыми… Необходимыми — дабы унять этот жар, циркулирующий по венам почти болезненно… Но Люциус едва ли касался её тела, и тогда Гермиона решила взять всё в свои руки, то есть — обвить ими его шею, буквально повиснув на нём, тем самым побуждая к действию. И Люциус сжал её талию так крепко, что с её уст сорвался тихий стон. Разорвав поцелуй, он попятился, настойчиво потянул Гермиону за собой и опустился на диван. Она возвышалась над ним, на секунду — лишь на секунду — оказав сопротивление. Глаза его сверкнули чёрным блеском — настолько расширились зрачки, точно бы растёкшись, заполонив собой серебристые переливы радужек.       Медленно она подалась вперёд и оказалась на нём, и Люциус, скользя взглядом по её лицу, тотчас зарылся пальцами в её волосах. Ещё миг — и он вновь целовал её, только теперь настойчивее: его язык ласково скользнул навстречу к её. Сильнее склонив голову вбок, Гермиона обхватила его лицо ладонями, очертила пальцами выразительные скулы, затем коснулась выбившихся из низкого хвоста шелковистых прядок. Какого Мерлина он настолько шикарен как мужчина? При всей его вылизанности и лоске он ни на йоту не утрачивает совершенно крышесносной и безоговорочной мужественности!       Его поцелуи перемещались на уголок её губ, на линию челюсти, пока не достигли шеи, и Гермиона распахнула веки, одну руку положив на его затылок, а другой вцепившись в кожаную обивку дивана. Каждое касание его губ сбивало дыхание, вынуждая глотать воздух, чтобы просто-напросто не задохнуться. Люциус тоже вдохнул — шумно — и, слегка оттянув свитер, приник к местечку над ключицей. Кажется, Гермиона что-то судорожно прошептала — сама не разобрала что именно, ведь кожа начала фактически плавиться — и, не в силах сдерживаться, качнула бёдрами вперёд, тут же напоровшись на… весь объём его желания. Коротко, приглушённо рыкнув, Люциус ещё сильнее вжал её в себя, принявшись поглаживать её бёдра. Внизу живота мигом запульсировало от предвкушения. И Гермиона… испугалась. Испугалась, что, если нырнёт в эту бездну, именуемую Люциусом Малфоем, — утонет. Нельзя… Однажды она уже чуть не утонула.       — В чём дело? — Малфой, сведя брови к переносице, невесомо провёл костяшками пальцев по её щеке. — Я сделал нечто… показавшееся тебе неприятным?       Избавившись от оцепенения, Гермиона неловко улыбнулась, как бы обозначая, что ничего неприятного он ей не причинил, слезла с него и сразу отвернулась. Ноги не слушались, колени грозились подкоситься, а пол, как назло, шатался, будто она плыла на корабле, что угодил в шторм. Впрочем, и в мыслях творилось нечто, похожее на бурю. Впрочем, Гермиона услышала, как Люциус поднялся и шагнул к ней.       — Мисс Грейнджер… — тихо обратился к ней Малфой.       Переведя дух, Гермиона обернулась. Люциус стоял, убрав ладони в карманы брюк, и его грудь всё ещё довольно резко вздымалась. Неловко получилось… Она сама набросилась на него, довела до исступления, а затем…       — Простите, — прошептала она. — Это было слишком легкомысленно.       — Почему?       — Потому что, — она осеклась; пришедшие на ум оправдания показались по-детски глупыми, но сказать что-то надо было. — Мы работаем вместе, к тому же, у меня есть Бернар.       — А ещё Бернар есть у его жены, — иронично напомнил Люциус.       Вспыхнув, Гермиона чуть опустила голову. С одной стороны, он абсолютно прав. С другой же…       — Вы ничего не знаете, — она устремила на него хмурый взгляд исподлобья. — Всё довольно сложно.       — А знаете ли вы, что становится намного проще, когда перестаёшь усложнять? — Малфой поджал губы, вернулся на диван и закинул одну ногу щиколоткой на колено другой. — Я понять не могу… Вы чего-то боитесь, мисс Грейнджер?       Он, навалившись на подлокотник, подпёр висок двумя пальцами. Гермиона молчала, не зная, как себя повести. Сказать правду или насмехнуться над ним? Но Малфоя очевидно и без того задели её метания. Она отдавала себе отчёт в том, что откровенно дразнила его — как бы протягивала конфетку и тотчас забирала её. А Люциус Малфой явно не из тех, кто долго будет принимать такие правила. Рано или поздно ему это надоест, и они вернутся к прежней модели общения. Этого Гермионе не хотелось, ведь сегодня ей было так интересно с ним беседовать. Она знала, что он умён, но чтобы настолько — такого она явно не ожидала. А если они переспят, то это приведёт… Скорее всего, к тому же самому — к прежним перепалкам. Всё равно она вряд ли способна построить нормальные отношения, а Малфою они с большей долей вероятности не нужны — эти отношения. Он уже был женат, вот-вот помирится с наследником — на кой чёрт ему обременять себя серьёзными связями и тем самым как раз-таки усложнить себе жизнь?       — Я… — она сглотнула и для уверенности приосанилась. — В общем, я не считаю, что это корректно. Вы помните меня совсем ребёнком.       — Мерлин… — Люциус прикрыл лицо ладонью, должно быть, справившись с желанием хлопнуть по лбу — сперва себе, затем и ей. — Да ни хрена я не помню вас в том возрасте, о котором вы говорите. Но мне льстит, что тогда вы, в свою очередь, так хорошо запомнили меня и, возможно, исходя из ваших же слов, стремились запомниться мне.       — Не надо выводить меня на эмоции, мистер Малфой, — немного возмутившись, отчеканила Гермиона и уселась в кресло. — И вы правы: я боюсь. Но это слишком личное, чтобы рассказывать вам.       — Да неужто? — негромко, но вполне саркастично вопросил он. — Давеча я, кажется, тоже выложил вам глубоко личные вещи, о которых в таких деталях неизвестно никому. А тут вы разглагольствуете о том, что чего-то там боитесь, смешивая тем самым все карты, а затем заявляете, что мне не стать одним из тех избранных, кто посвящен в вашу страшную тайну!       — Смешиваю карты?       — А как ещё я должен расценить вашу непоследовательность? — он выпрямился и, кажется, разозлился, потому что лицо его совершенно окаменело, как всегда бывало, стоило Малфою достичь крайней степени негодования.       Конечно, когда его негодование переходило в откровенный гнев — он немного краснел и кривил рот… Грейнджер одёрнула себя.       — По-вашему, это несправедливо? Спешу заметить, мы не договаривались обмениваться секретной информацией. Вы меня посвятили в свою историю — я вам помогла с письмом, — тон её прозвучал довольно холодно.       — Хорошо. Допустим, ваш план сработает. Поверьте, в таком случае я буду весьма и весьма признателен, — он сжал челюсти и натянуто дёрнул уголком губ. — Но не увиливайте. Объясните, какого драккла вас болтает из крайности в крайность? То лёд, то пламя?       — По-видимому, у вас лишь одно на уме. И, соответственно, вы задаётесь вопросом, почему я нарушаю ваши планы и с разбегу не прыгаю к вам в койку… — Гермиона сощурилась, на что Малфой невинно развёл руками. — Давайте договоримся: я могу хоть на руках ходить, развлекая вас, но, Люциус, я не стану спать с вами. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Никогда в жизни.       Чуть ссутулившись, он потёр подбородок, покосившись куда-то вбок, а затем посмотрел вверх, словно прослеживал движение отзвука произнесённых ею слов. Пока они, и без того невидимые, окончательно не испарились в воздухе. Тогда Малфой устремил взор на Гермиону.       — Вы уж извините, мадемуазель, — протянул Люциус, — но до утра обетов целомудрия я не принимаю.       — Мне не до шуток… — стушевавшись, отметила Гермиона.       — Ладно, — он как бы невзначай чуть прихлопнул по коленям и поднялся. — Надо поужинать. Останетесь?       Тем не менее, Гермиона уловила в его интонации явственное нежелание ужинать с ней. Потому лишь поблагодарила и торопливее, чем следовало, засобиралась в отель; эльфийка принесла её почищенное платье, туфли, колье и клатч — всё это было аккуратно упаковано в новенькую кожаную сумку. Люциус по-джентльменски проводил её до крыльца, и Гермиона по-хорошему рассмотрела шале — накануне ей было не до этого. Окружённый раскидистыми соснами большой дом: светлый, с покатой крышей, крупными окнами и деревянными балками на фасаде. В общем, изысканное шале в стиле… шале.       — Мисс Грейнджер, — донёсся до неё голос Малфоя. — Спасибо за прекрасный день.       — И вам. Я надеюсь, до встречи?       Он стоял в нескольких шагах и всё равно будто бы нависал над ней. Ветер трепал его волосы, и Люциус раздражённо стянул с хвоста ленту. И промолчал. Гермиона помялась на месте, разглядывая припорошенные снегом носки лоферов. Не хотелось вновь оставаться в одиночестве… Стало холодно.       — Может, прокатимся завтра утром, часов в десять? — спросила она, и клубок пара вырвался из её рта.       Он лишь кивнул. А ей захотелось превратить всё ещё путающийся меж порхающих снежинок пар в бабочку.

***

      Тёплые, такие, по сравнению с её собственными, большие ладони управляли её запястьями. Шёпот замысловатого заклинания опалял ухо, врывался в её сознание, отдаваясь там эхом. И она повторяла следом — беззвучно.       Он стоял позади, но Гермиона не отвлекалась на близость его тела — с кончика её палочки, как и с кончиков пальцев, срывались мерцающие разноцветные нити и устремлялись к потолку: на нём проявлялась та самая дымка, которая, закручиваясь вихрями, обретала глубину и оттенок.       — Господи… — прошептала она. — Получается…       — Не отвлекайся, — Люциус чуть сильнее сжал её кисть.       Она чувствовала это. Чувствовала воздух — те частицы, из которых состояло всё вокруг. Эту энергию, которая наощупь оказалась приятно-колючей, немного вибрирующей, где-то шелковисто-прохладной, но при взаимодействии с ней — нагретой. Однако его ладони всё-таки были теплее.       Это была вторая попытка зачаровать потолок. И это после пяти дней медитаций и постоянных упражнений с беспалочковой магией, которые, кстати, венчались успехом — Гермиона смогла выполнить сложную трансфигурацию, а также без особых усилий наколдовать Инсендио и Агуаменти. Малфой был дьявольски хорошим учителем — он рассматривал саму суть предмета и отталкивался от неё: от этой базы, от самой сердцевины, и уже тогда наращивал слой за слоем, так, как придал цвет голубоватому дыму. Это было гениально: вторгнуться в теорию преломления света, заставить этот свет преломиться так, чтобы приобрести окраску — такую, какую пожелаешь! Безусловно, это требовало чрезвычайной концентрации и самообладания — обладания сперва каждой клеточкой своего тела… Но даже профессор Флитвик, преподавая заклинания и чары, не вдавался в такие подробности, а ведь у Гермионы он был одним из самых любимых профессоров Хогвартса. Несомненно, он всё это знал, и она понимала, почему он не погружался настолько глубоко с основным потоком — времени не было. Тем не менее, всё равно закралось некое подозрение. Оно заключалось в том, что Люциус Малфой в степени своего чутья, пожалуй, превосходит даже признанного всеми мастера…       Звёзды загорались под исчезнувшим потолком. Мигали над их головами; подмигивали то красным, то фиолетовым, то жёлтым, то зелёным, словно они не иллюзорные вовсе. Хотя, кто решил, что это иллюзия, если частицы самые что ни на есть настоящие?       — У нас получилось… — выговорила Гермиона, любуясь результатом.       — У вас получилось, Гермиона.       — Я и не предполагала, что способна на подобное, — она развернулась. — Без вас ничего бы не удалось…       И, не сумев обуздать нахлынувших эмоций, обняла его. Он не отверг, хотя с того вечера, когда он «не принял обет целомудрия», физический контакт между ними снизился до минимума — Малфой лишь корректировал её движения при выполнении того или иногда заклинания. Но установился зрительный. Гермиона не могла не признать, что они разглядывали друг друга, когда спускались со склонов по утрам, когда обедали в ресторане, увлёкшиеся беседой; он разрывался лишь тогда, когда они отдыхали каждый в своём жилище, но стоило вечером Гермионе неизменно прийти в его шале — возвращался. Ей и самой было бы некомфортно на фоне произошедшего, но Люциус сразу обозначил, что не нужно поднимать эту тему. Что проблемы нет. И она была ему благодарна.       — Вы очень талантливы, — пробормотал он и отстранился. — Ещё немного практики — и вы сможете делать это самостоятельно. У меня получилось зачаровать потолок раза с двадцатого. И тоже с помощью другого волшебника.       Вот будет забавно, если с помощью профессора Флитвика…       — Профессор Флитвик предлагал мне пройти обучение под его руководством, чтобы получить степень мастера чар. И постараться дойти до магистра… — вдруг негромко обмолвился Люциус, и Гермиона, прикрыв рот, хихикнула. — Что вас развеселило?       — Я просто вспоминала про него. Только что. Однако неожиданно, что он изъявил такое желание… — она вновь поглядела вверх, на потолок; по небосклону проплыло пушистое синеватое облачко. — Но вы вправду очень сильны в чарах, Люциус. Жаль, что мир не знает, какие чудеса вы способны творить. Я благодарна вам, что вы поделились со мной своими знаниями.       — Пожалуйста, — Люциус призвал свою трость и задумчиво покрутил её. — Выпьем?       — Не возражаю.       Он поманил её за собой к столовой, и они устроились за овальным столом — он во главе, а она слева от него. Появившийся эльф зажёг свечи и, выслушав поручения хозяина, исчез. Через минуту на столе появилась тарелка с разнообразными сырами — камамбером, бри, швейцарским голубым блюшателем… — и фруктами; фарфоровая конфетница, наполненная шоколадками, бутылка игристого и хрустальные фужеры-креманки. Люциус открутил мюзле, но вдруг замер, и глаза его блеснули лиловым от дребезжащего пламени свечей.       — Показать трюк? — с хитринкой предложил он.       — Что, сделаете из мюзле трезубец? — хмыкнула Гермиона. — Я тоже умею.       Ухмыльнувшись, он взялся за пробку, и, когда та с хлопком вышла из горлышка, вместе с шипящей пеной вылетела… стая маленьких разноцветных бабочек. Взмахивая крылышками, они закружили прямо над Гермионой.       — Какая красота, Люциус! — воскликнула она и рассмеялась.       Бабочки всё сновали и сновали. Гермиона, любуясь ими, бросила беглый взгляд на Малфоя, и… её внимание полностью переключилось на него. Он улыбался. Широко, белозубо, очень… светло — в уголках его глаз появились почти незаметные лучики морщинок, а на щеках неглубокие ямочки. Такую улыбку она не видела в исполнении Люциуса Малфоя. Такую улыбку она вообще никогда не видела. Гермиона резко умолкла, но всё ещё никак не могла заставить себя моргнуть.       — В чём дело? — чуть напрягся он, подавшись вперёд; горлышко бутылки замерло над фужером, который Люциус хотел наполнить.       — Мерлиновы яйца… — медленно проговорила она и, наконец, моргнула. — У тебя и ямочки на щеках, Малфой… Ты откуда вообще такой идеальный взялся? Тебе не тяжело нести такое бремя?       Ничего не ответив, он разлил игристое по фужерам и протянул один Гермионе.       — У красивых людей красивые проблемы, — изрёк Люциус, а после, не отрывая от неё выразительного взора, поднёс хрусталь к губам и сделал глоток.       Проблемы… что-то знакомое. Когда-то он уже такое говорил, при том — совсем недавно. Точно! Тогда, в кровати, он назвал её саму всяческой проблемой, а когда она, в конце концов, угомонилась и начала засыпать — сквозь сон услышала…       — Ох! — её скулы моментально покрылись жгучим румянцем. — Выходит, это комплимент?       Подавшись к ней, Люциус плавно смахнул локон с её лба и невесомо провёл костяшками пальцев по щеке, но вот только жар никуда не делся, а распалился ещё явственнее, особенно тогда, когда до Гермионы донёсся полушепот:       — Констатация факта, — и выпрямился.       А, почему, собственно, нет? Тогда он ведь был прав: она — свободна и вольна делать всё, что угодно… в рамках закона, разумеется. И неважно, к чему приведёт их общение, важно то, что Люциус Малфой оказался обходительным джентльменом, не лишённым чувства юмора. Важно то, что происходит прямо сейчас. И будь что будет.       — Я красивая, ты красивый, — постаравшись избавиться от смятения, Гермиона пригубила вина. — Получается, всё идёт по плану?       — Даже не сомневайся, — он с мимолётным удивлением дёрнул бровью и наколол на вилочку сыр. — Впрочем, один план у меня точно имеется…       — Какой же?       Усмехнувшись, Малфой взял шоколадную конфету и протянул Гермионе. Она уже потянулась было навстречу, как Люциус поднял руку вверх.       Он дразнил её, как она — его… И несколько дней назад сравнивала это как раз с тем, чем он сейчас занимается. Гермиона уже было испугалась — неужели он умеет читать мысли? Но никакого вторжения в свой разум она не ощутила… Грейнджер взяла другую конфету.       — Сдалась без боя? — с деланным огорчением вздохнул он, рассматривая конфету, как Гамлет рассматривал череп. — И вот, у тебя уже другая конфета… А ведь та, что хотел дать тебе я, вкуснее.       — Давай пока без игр. Сперва объясни: что за план?       — Завтра можем сходить на новогоднюю вечеринку в твоём отеле и посмеяться над пьяными богатыми простофилями, — он закинул конфету в рот.       — Если ты будешь входить в их число, то я согласна, — улыбнулась Гермиона и, прищурившись, шутливо добавила: — Богатенький простофиля.       — Но-но, мисс Грейнджер, не смейтесь надо мной, ведь богатенький простофиля и ходячая проблема вместе вполне претендуют на то, чтобы получить приз зрительских симпатий, то есть — запомниться очень надолго. Особенно, если проблема станет танцующей.       — Надо замаскироваться, а то богатенький простофиля рискует стать восьмым чудом света, если пустится в пляс.       — Между прочим, я искусно танцую вальс. Или вам нужны доказательства прямо сейчас?       — Разве что, отрепетировать наш завтрашний триумф.       Встав, Люциус протянул ей руку, а уже потом махнул на блистающий своим рупором граммофон, стоящий в углу на консоли рядом с раскидистым фикусом. Полилась восхитительная мелодия вальса. Притянув Гермиону к себе, Малфой повёл этот медленный танец, и Гермиона, краснеющая всё сильнее с каждым шагом, в конце концов прислонилась щекой к его груди. И вдохнула непередаваемый аромат его парфюма, отчего у неё закружилась голова, но Люциус держал её крепко, и она продолжила машинально переставлять ноги в такт неторопливому звучанию.       Всё, что бы он ни делал, заставляло Гермиону чувствовать себя окруженной магией как никогда. Каждое его слово, каждое его движение — иногда дерзко, но всегда безупречно изящно. Пропитано волшебством. Он очаровывал, околдовывал, обольщал и, возможно, часто делал это нецеленаправленно. Сколько же дам теряло голову от такого неописуемого магнетизма? Это было нечто сверхчеловеческое, нечто такое, от чего сама Гермиона Грейнджер была в ярде от того, чтобы спятить. Он сказал, что она путала все карты? Нет, это делал он.       — У тебя было много женщин, Люциус? — оторвавшись от его груди, полушепотом обратилась к нему Гермиона.       — Может быть. Не знаю. Но у некоторых женщин точно был я, — он ухмыльнулся, но в следующее мгновение посерьезнел. — А у тебя было много мужчин?       — Не хватает только одного.       — Проясни, Гермиона, — выгнув бровь, Люциус наклонился чуть ближе.       Гипнотизировал. Завораживал. Одним лишь взглядом распалял воображение, и она уже не ощущала власть над собой. Хотелось его. Его. Вопреки всем принципам и страхам. Гермиона готова была сдаться и, как сама не так давно выразилась, «с разбегу прыгнуть в его койку». Она впрямь непоследовательна… Она окончательно обезумела. Ну и плевать. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть.       — Никто из них не целовал меня так, как ты… — с придыханием призналась Гермиона, подалась вперёд, но желанного поцелуя не последовало; он чуть отвернулся, и её губы угодили в уголок его рта.       Отстранив Гермиону от себя, Люциус покрутил её в пируэте. Выражение его лица было трудноопределимым. Прозвучали заключительные ноты, игла зашуршала о пластинку, и наваждение развеялось, сменившись неловкостью. Гермиона постаралась улыбнуться как можно более непринуждённо, но вышло тошнотворно жалко.       Вернувшись за стол, они выпили ещё немного игристого вина. Висело безмолвие, и Гермиона непроизвольно постукивала ногой по паркету, стараясь избегать зрительного контакта, хотя ощущала, что Малфой смотрит на неё.       — Я вот думаю… — начала Грейнджер и прикусила губу. — Как завтра мне одеться..?       — К примеру, чтобы все… Как бы цензурные выразиться, — он многозначительно кашлянул. — Опешили, в общем.       — О… — она хитро прищурилась. — Думаю, у меня найдется кое-что подходящее.       Одобрительно сверкнув глазами, Малфой отсалютовал фужером.

***

      Он терял самообладание. Эта девчонка решительно лишала его холодного рассудка. В одну секунду она заставляла Люциуса сгорать от желания, а через две — леденеть от замешательства. Она словно бы сама с собой договориться не могла. То ей почему-то страшно, и она едва ли не клянётся, что никогда не станет с ним спать, то сама намекает именно на это. Это и выводило из себя, и крайне интриговало. Люциус уже отвык кого-то завоёвывать — обычно женщины сами из кожи вон лезли, чтобы ему понравиться. Хотя, женившись, он долго был верен Нарциссе, несмотря на то, что брак их был основан на договорённости предков, а не на большой любви. Но Нарцисса была прекрасной женщиной, и Люциус любил её не всепоглощающе и самозабвенно, а довольно рационально, но всё же любил. Те немногочисленные интрижки на стороне во времена затишья… Наверное, от скуки. Женщины на него буквально набрасывались, а он был и не против. Быть может, тешил этим своё эго.       Но измена… ведь она, плотская, не может быть полноценной — лишь в сердце измена настоящая, а в сердце Люциуса всегда была его королева Цисси. И когда она ушла… там, в этом органе, который предназначен отнюдь не только для перекачки крови, на фоне гула этой самой крови образовалась гремящая пустота. Там звучало лишь эхо серебристо-хрустального голоса Нарциссы. И неожиданно стало приобретать совершенно иные обертоны, схожие с карамельно-бархатным смехом Гермионы.       И вот сейчас он стоял у двери её гостиничного номера с поднятым кулаком, готовый постучаться.       — С наступающим, — бросил проходящий мимо незнакомый волшебник, но Люциус лишь кивнул, сверля взглядом дверь.       Плевать на статус крови, на разницу в возрасте, на прошлые разногласия. Плевать на всё, ведь ему впервые за много-много лет было по-настоящему интересно.       Она открыла почти сразу, и Люциус мазнул взглядом сперва по её изысканно-бледному, непередаваемо красивому лицу, а затем и по точеной фигурке. На ней было чёрное платье с искрой, закрывающее практически всё тело — не было видно даже ключиц. И это, по её мнению, кое-что подходящее, чтобы все о…пешили?       — Ты решила придерживаться целомудрия даже в выборе наряда? — хмыкнул Люциус.       Грейнджер поправила забранные в высокую причёску волосы и, улыбнувшись на одну сторону, поманила за собой. Стоило ей развернуться спиной — Люциус обомлел. Вырез доходил почти до…       Сглотнув, он прошёл в номер. Гермиона указала на диван и обозначила, что скоро вернётся. Он опустился на атласную ткань и, неестественно выпрямившийся, то поправлял бабочку, то покручивал трость. Вскоре она вернулась, плавно неся себя с двумя фужерами шампанского. Самое то, чтобы смочить напрочь пересохшее горло.       — Для огонька в глазах, — протягивая ему один из них, объявила Гермиона, устроилась рядом и соединила их фужеры. — Шикарно выглядишь.       — В самом деле, ты тоже, — сделав глоток вслед за ней и тотчас подобравшись, известил он. — Но кое-чего не хватает.       Его фужер завис в воздухе по щелчку пальцев. Люциус достал из кармана белоснежного смокинга маленькую коробочку, которая увеличилась в его ладони. Гермиона, затаив дыхание, раскрыла футляр красного дерева и тихо ахнула.       — Нет… Люциус.       — Да, — отрезал он и, встав, потянул её к зеркалу, которое заметил в прихожей. — Я сам зачаровывал. Не испытывай моё терпение.       Это были серьги белого золота в виде бабочек, крылья которых были покрыты чёрно-белой эмалью, а их ободок усыпан мельчайшими бриллиантами: белыми на чёрной стороне и чёрными — на белой. Как только Гермиона их надела — бабочки взмахнули крыльями.       — Мы же оделись так, — начала она и прикусила изнутри щёку, — не сговариваясь. А у тебя, кстати, чёрная бабочка.       — Я заметил… — глухо протянул он, завороженный видом, что демонстрировало зеркало.       Отображался он, стоящий позади и на голову возвышающийся над самой прелестной женщиной, которую он только встречал. Её пальцы прохладно пробежались по его, горячо охватывающим её талию. Вся эта картинка была просто великолепной.       — Чёрный галстук, белый шум… — в тон откликнулась Грейнджер, однако, в конце интонация её ушла в полувопросительную.       — Никакого белого шума, — выдохнул Малфой и приник губами к местечку за её ухом. — Чистая диалектика.       От Гермионы всегда тонко пахло сладковато-пудровым ароматом, — как он успел заметить, она не пользовалась духами, — но сейчас он уловил также и капельку острого, словно лезвие ножа, режущего сковавшие всё тело путы и, тем самым, дарящего долгожданную свободу, парфюма. Перец, табак и такая несовместимая, но столь уместная с ними нотка пиона. Гермиона откинула голову на его плечо, а он покрывал её нежную кожу поцелуями и, прижавшись губами к слегка выпирающему шейному позвонку, прохрипел:       — Может, не пойдём никуда?       Веки её распахнулись, и взор её мог бы разбить это чёртово зеркало на мириады осколков. И каждый из них Люциус готов был пересчитать, дабы вновь сложить её облик и запечатлеть его навсегда. Чтобы упиваться ею из раза в раз. Но бабочки-серьги махнули крыльями, и Гермиона отстранилась…