Formidable

      Сегодня ровно год как Джонни устроился работать в офис Steel Inc., который в основном специализировался на торговле недвижимостью. В подростковые годы Джостар младший всеми правдами и неправдами протестовал против карьеры, которую навязывал ему отец. Неслучайно ему её пророчили: дед Джонни ещё в двадцатые годы основал собственное предприятие, которое успешно разрослось и по наследству перешло Джорджу Джостару, который, в свою очередь, вовремя спохватился искать преемника. В семье Джостаров родилось два сына. Старшего, Николоса, с пелёнок готовили стать акулой бизнеса, но в восемнадцать лет парень сказал деспотичному отцу "adiós" и первым рейсом сбежал из дома в соседний штат, ни в коем случае не печалясь из-за того, что Джордж полностью лишил его финансовой поддержки. Несмотря на это, Джостар старший считал, что сын через пару лет возьмётся за голову, поступит в Луисвиллский университет на экономиста, к тридцати годам остепенится и возьмёт на себя его полномочия, пока он сам будет радоваться, что выполнил долг и продолжил-таки династию. Впрочем, надеяться на это было непредусмотрительно. А между тем, по удачному стечению обстоятельств, как раз подрастал его план "Б". На плечи юного Джонни упало бремя, от осознания которого ему хотелось взвыть и залезть на стену. Он отпирался, протестовал, ругался, героически терпел саднящие пощёчины и верил лет так до четырнадцати, что не прогнётся под авторитетом отца, сбежит, как Ник, и будет жить припеваючи где-нибудь на побережье, возможно, в Майями. На брата он, кстати, не думал обижаться, поскольку любил его безмерно, хотя это больше напоминало идолопоклонство. Джонни в Бога не верил так, как верил в то, что его брат святой человек. В его глазах он обладал огромным авторитетом, и, видит Бог, если бы Ник сказал Джонни стать экономистом, он бы без раздумий так и сделал бы.       Нельзя сказать, что брат по итогу приложил руку к карьере Джонни, однако всё же он косвенно был с этим связан. Дело в том, что через три года после побега Ника стало известно о его смерти. Трагическая гибель старшего сына стала огромной потерей для семьи Джостаров. Особенно для Джонни, потерявшего не просто брата, на которого всю жизнь равнялся и в чьей правоте был убеждён до конца, а самого себя. С тех пор перечить отцу не представлялось возможным. "Ты видишь, к чему это привело?" – сурово твердил Джордж. Джонни понуро глядел в пол, нехотя отвечая: "Вижу".       В его жизни наступило то, что можно назвать периодом Великой депрессии, разве что в буквальном значении. Естественно, бунт против отцовских планов был подавлен. И хотя просветления случались, а одно из них и вовсе пробудило в нём желание вновь бороться за свои мечты, в конечном итоге Джонни сдался под натиском отца-тирана и поступил в университет. Только не в Луисвиллский, а в Ричмондский в Вирджинии. Это сыграло на руку всем: отец доволен, что сын учится на экономиста, а сын рад жить подальше от отца и при этом получать от него финансовую поддержку. Внезапно он понял, что его всё вполне устраивало. Ну, кроме некоторых нюансов, в том числе и того, что направление, на которое он учился, было ему не по душе. С другой стороны, он уже давно не знал, какое ремесло ему подходит. Хотя может быть и знал, просто не чувствовал внутри себя прежней страсти и энергии. Отучившись с горем пополам, Джонни заявил, что не готов пока работать в компании отца. Это было правдой, но ещё правдивее было его нежелание видеться с родителем, плясать под его дудку и угождать ему во всём. Поэтому он перебрался в Нью-Йорк и после долгих поисков устроился в офис Steel Inc., чтобы набраться опыта и, вероятнее всего, к годам так тридцати стать молодым директором компании в Луисвилле.       Приличное количество времени он стабильно находился на должности обычного офисного клерка, а карьерного роста так и не предвиделось. Джонни, по правде сказать, действительно конкурентоспособен, в нём есть сопернический дух, но расточать его на офисную иерархию он просто не мог. Офис в целом – страшное и токсичное место, которое на улей похоже тем, что тут все безустанно жужжат, суетятся и вечно куда-то опаздывают. Джонни это ненавидел всем своим нутром, но в то же время ему не хватало мотивации и желания дослужиться до должности, где у него будет свой личный кабинет, в котором его будут тревожить только по самым важным вопросам. Как, например, у менеджера его отдела, Диего Брандо, которого, к слову, Джонни терпеть не мог. Он ему попросту завидовал, однако не из-за факта наличия собственного кабинета, а из-за содержимого в этом кабинете. Фигурки лошадей, фотографии в рамках, газетные вырезки – этот парень явно слишком гордился тем, что преуспевал в своём хобби. Ах, как же Джонни мечтал участвовать в скачках! С самого детства он с упоением наблюдал их с трибун ипподрома, на спортивных передачах, в мультфильмах... В самых сладких снах он воображал себя верхом на лошади, пересекающего финишную черту – обязательно первым, обгоняя всех на два корпуса, – под бурные аплодисменты. Но Джонни не мог себе этого позволить. Отец даже слышать об этом не хотел, он всегда был категорически против.       Диего не выглядел как человек, который с детства получал всё, что захочет. Он скорее был тем, кто отбирал всё, что захочет. Причём отбирал в ожесточённой схватке. Эта черта проявлялась у него в основном в офисных делах, но Джонни готов был поставить задницу на то, что в скачках этот мошенник не даёт никому продыху.       Работа Джонни в основном была неблагодарная. Он то и дело заполнял отчёты об отчётах, отвечал на неутихающие телефонные звонки и в целом выполнял все рутинные обязанности офисного клерка, которые только можно придумать. У Диего была какая-то особенная фиксация на этом конкретном сотруднике, потому что любил он грузить его бессмысленными поручениями и наблюдать, как тот постепенно теряет терпение. С одной стороны, подобное тестирование нецелесообразно, ведь работник под давлением просто-напросто уволится и направит всех причастных к чёртовой матери, а с другой стороны, Джонни не был ни полезным, ни выдающимся сотрудником, поэтому такая потеря кадров незначительно скажется на производительности компании.       Таким образом прошёл целый год, и Джонни изрядно поднадоело быть мальчиком на побегушках. Годовщину своего рабства – а иначе назвать язык не повернётся, – он не отмечал. Зато по великой случайности намеревался сегодня пропустить пару рюмок в местном баре в честь дня рождения кого-то из коллег, на празднование которого его зачем-то пригласили. Отказываться Джонни, впрочем, не стал, всё-таки за халяву он готов многое стерпеть. А ещё там будет его любимая знакомая Хот Панц, которая точно не даст ему заскучать. Так что не всё так плохо, как могло показаться. И вообще, Джонни мало на что жаловался.       Следуя офисному дресс-коду, он выглядел на свой возраст и даже слегка старше, то есть в диапазоне от 23 до 25 лет. Но когда Джонни одевался так, как ему вздумается, его даже совершеннолетним трудно назвать. Нередко ему приходилось отчаянно убеждать продавцов, барменов и прочих всяких в обратном, поскольку те упрямо верили, что перед ними очередной юнец, пытающийся их надурить, даже после того, как им под нос сунут паспорт. Хотя сложен он крепко, ростом не вышел, а в купе с миловидным округлым лицом и большими глазами он вовсе создавал впечатление юноши в разгаре пубертата, когда на самом деле этот период миновал уже давно. Даже суровый и пронзительный взгляд, выдававший в нём человека бывалого и закалённого жизненными трудностями, не мог противостоять иллюзии первого впечатления. Если бы только люди встречали по уму, а не наоборот!..       Однако сам Джонни сомневался в своей способности, как говорится, блеснуть умом. Он предпочитал выступать в роли слушателя, пока другие радостно пользовались такой услугой. Не стоило даже утруждать себя слушать, достаточно вовремя кивать и качать головой, как бы выражая своё отношение к рассказу. Люди были этим сыты по горло и не ожидали от Джонни большего. Порой он ощущал нужду вставить про себя что-нибудь, но каждый раз терял дар речи, словно и не было в его жизни ничего такого, чем можно поделиться. Ему трудно вспомнить, когда в последний раз он смеялся или злился на кого-то, кроме себя или Диего; когда встревал в передряги или ввязывался в безумное приключение, после которого возвращался домой лишь под утро; когда влюблялся или чувствовал хотя бы необходимость пофлиртовать с кем-то.       Нет, он помнил. Последние два года старшей школы. Воспоминания покрывались пылью, ржавели и плесневели, разрушались со временем, пока Джонни с ужасом осознавал, что начинает их забывать. Психолог говорил, что оно и к лучшему: пусть прошлое останется в прошлом, а ему, то есть Джонни, уже давно следует двигаться дальше. Но Джостар знал, что воспоминания будут жить в его голове, пока он ходит по земле. Они исчезнут только вместе с ним; останутся в прошлом, только если он сам станет частью прошлого.       Нельзя об этом думать, только не сейчас!.. Это может его сломать, и он заплачет. А для слёз на чужих днях рождениях должна быть веская причина, иначе это дурной тон. Ведь это не его день.       В этой жизни когда-нибудь бывают его дни?       – О чём задумался? – спросила Хот Панц своим обыкновенным равнодушным голосом, которым она разговаривала, казалось, всю сознательную жизнь. Джонни не мог просить о большем: холодная и рассудительная Хот Панц оказывала на его больную душу такой же эффект, какой лёд оказывает на ушиб.       – Ничего особенного, – он пожал плечами и уставился на остатки виски на донышке стакана.       – Не хочешь потанцевать? – предложила она, готовясь встать с места. Это означало, что от его ответа вообще ничего не зависит.       – Не-а, – Джонни качнул головой и кисло улыбнулся. – Не умею.       – Как знаешь. Не скучай, – она ободряюще похлопала его по плечу и смешалась с толпой. В её случае это, конечно, затруднительно: с таким-то ярко-розовым каре!       Джонни развернулся на барном стуле и облокотился на стойку, с унылым видом оглядывая танцующих. Они, кажется, веселились. Или делали вид. Джонни уже давно не умел притворяться счастливым, но не понаслышке знал о такой необходимости. Кто-то делал это для других, чтобы не получать нежелательных вопросов. А кто-то для себя. "Я счастлив. Я живой. Я чувствую. Я живой. Я живой, чёрт возьми!" – твердили они самим себе каждый божий день и в то же время с трудом верили в свои слова. Это называется выдавать желаемое за действительное. Джонни устал от притворства. От притворства устала Хот Панц. В этом они сошлись: они не скрывают, что давно потеряли свой маяк. Но их почему-то всё равно любили коллеги, хотя ничего толком о них не знали. Джонни, например, называли славным малым. Хот Панц не называли никак – она ненавидела прозвища. Вообще-то "Хот Панц" это тоже своего рода кличка, которую, согласно слухам, ей дали, когда она работала стажёром в Steel Inc. и несколько раз проливала раскалённый кофе на колени своих будущих коллег. Однако Хот Панц утверждала, что это ни разу не прозвище, и по документам она действительно Хот Панц. Джонни никогда этого не проверял, но порой погружался в серьёзные думы по этому вопросу. Х.П. – это её имя или имя и фамилия? Её зовут Хот или всё-таки Хот Панц это неделимая единица? У неё есть фамилия? Или Панц – её фамилия? Она сама придумала себе такое незаурядное имя? Или её родители большие шутники? "Стоит спросить, когда она вернётся," – решил Джонни и разом покончил с виски, отставив пустой стакан в сторону.       В толпе промелькнул Кевин – коллега Джонни. Он недавно развёлся с женой. А ещё он посещает сеансы групповой терапии для алкоголиков и коллекционирует купоны со скидками, хотя всегда забывает их использовать. А вот стоит Рон, чья лысая голова блестит даже в полумраке танцплощадки. Три месяца назад он вышел на работу после того, как провёл год в различных реабилитационных центрах из-за попытки самоубийства. Правильно ли будет назвать её неудачной? Джонни не решался ответить на этот вопрос. А вот и именинник Стэнли, прямо светится от счастья. Он был человеком невинным и отнюдь не хитрым, а в его большом сердце, казалось, нашлось бы место для любого негодяя. Такие люди могут быть легко обмануты. "Я не имею права говорить, что мне его жаль. В отличие от меня, он хотя бы чувствует эту жизнь, знает куда ему идти, и что он будет делать завтра. На его фоне жалко только меня," – заключил Джонни, грустно вздохнув и почувствовав острую нужду в ещё одном глотке виски. "У того парня что, золотые зубы? Вот ему точно не позавидуешь! Такая безвкусица," – мысленно посмеялся он, пока не увидел лицо этого человека. Ему повезло находиться в сидячем положении, потому что иначе бы его колени подкосились, и он бы рухнул замертво на пол. Человек скрылся с виду, а сердце Джонни продолжало бешено колотиться. "Мне показалось. Мне точно показалось. Я пьян, мне душно, меня тошнит..." – в попытках найти любое объяснение своему видению, он не заметил возвращения Хот Панц.       – Ты в порядке, Джонни? – спросила она с едва уловимой ноткой беспокойства – Ты бледный. Как будто призрака увидел.       "Разве что призрака прошлого," – подумал он и тут же отогнал эту мысль прочь.       – Знаешь, давай выйдем подышать? Мне кажется, меня тошнит.       – Тогда тебе лучше пойти сразу по назначению, – она указала рукой в сторону уборной.       – Нет, я уверен, что мне просто не хватает свежего воздуха. И твоего сопровождения, – глухо добавил он.       Хот Панц не стала препираться. Они выбрались на крыльцо и спрятались под козырёк. Моросил дождь. Редкие машины шумно проносились мимо, рассекая колёсами лужи. Джонни прильнул спиной к поручням и стал наблюдать за тем, как Хот Панц зажигает сигарету.       – Как ты? – поинтересовалась она.       – Меня мутит.       – Ты точно не перепил?       – Я выпил всего ничего: я трезв как стёклышко! – протестовал Джонни, чувствуя, как ужасно вспотели его ладони, как невыносимо скрутило живот и как тяжело ему выровнять дыхание. Его знобило.       Хот Панц не на шутку взволновалась, когда Джонни в лихорадочном приступе какой-то неизвестной ей паники сел на пол.       – Я в норме, – твёрдо сказал он, заметив перемену в её лице. – Это сейчас пройдёт.       – Ты меня пугаешь, – ответила Хот Панц. Дрожь чувствовалась в её движениях, пока она курила. Она выглядела как человек, готовый в любую минуту сорваться с места и прийти на помощь, стоило ему только попросить.       Джонни не солгал: ему полегчало от ощущения ледяных перил на затылке, от шума дождя и от присутствия знакомой рядом. Хотя он то и дело жмурился и прикладывал большие усилия, чтобы не заплакать. Непонятно только от чего: от страха и беспомощности или от душевной боли, которую он испытывал, вспоминая о том человеке. По ощущениям прошло 5 минут, а на деле целых 15, и несчастная Хот Панц начала ёжиться от холода.       – Пошли внутрь, – сказал Джонни, поднимаясь с пола. Он очень не хотел возвращаться, а ещё больше ему не хотелось делать вид, что всё нормально.       – Может, домой пойдём? – предложила Хот Панц, сочувственно глядя на приятеля. На мгновенье ей стало горько от того, сколько всего она о нём не знает.       – Нет, мы ведь... – Джонни заколебался, посмотрев сначала на девушку, затем на дверь, потом ещё раз. – Ты права. Лучше уйти. Только надо предупредить Стэнли.       – Останься здесь, а я ему всё объясню, – решила девушка, устремившись к входной двери, из-за которой доносились грохочущая из колонок музыка: веселье в самом разгаре.       – О, нет, лучше я сам, – Джонни опередил её, преградив путь, – он начнёт беспокоиться, устроит переполох... Пусть веселится. К тому же я оставил свой рюкзак в камере хранения.       С этими словами он прошмыгнул внутрь, оставив Хот Панц в растерянности. Она решила не спорить, хотя язык чесался. В конце концов, Джонни лучше знает, как ему стоит поступить.       Первым делом он забрал рюкзак и закинул его на одно плечо. После он вновь пересёкся с Хот Панц, и уже вдвоём они направились к имениннику, чтобы обменяться любезностями, отдать швартовы и разбежаться по домам.       Стэнли, кажется, действительно огорчился, судя по сведённым домиком бровям и по интонации, которую он вложил в "уже?". Джонни мог бы почувствовать укол совести, если бы в нём не преобладало ощущение победы от скорого побега. Какое же, на самом деле, жалкое зрелище: человек бежит, сверкая пятками, вместо того, чтобы взять себя в руки, встретиться с последствиями прошлых ошибок лицом к лицу и достойно понести за содеянное ответственность.       Он был в паре метров от выхода, когда его окликнули:       – Эй, парень, ты обронил бумажник!       "Этот голос, – подумал он, прикусив губу, – я не обернусь ни за что, нет! Пусть заберёт все деньги, раздаст их бедным, оформит на меня кредит – что угодно! Нет, Джонни, ты не обернёшься".       Как назло, Хот Панц схватила его за руку.       – Джонни, тебя зовут, – сказала она. Наверное, стоило её предупредить.       Как бы сильно ему ни хотелось сбежать, непростительно будет так некрасиво обойтись с человеком. По крайней мере, он бы себе не простил, особенно после всего, что он сделал пять лет назад. Чёрт, неужели прошло целых пять лет?.. Господи. Пять лет, и они ни разу не созвонились даже на Рождество. Джонни ни разу не удосужился объясниться перед другом и даже не написал простое "как дела?". Он откладывал это до тех пор, пока не стукнуло пять лет, и призраки прошлого сами не вышли на его след.       Джонни развернулся, настойчиво убеждая себя не поднимать глаз даже под страхом смерти.       Чёрт.       Джайро выглядел таким невинным, совершенно не оправдывал ожиданий. Ведь он не постесняется раскрасить кулаком лицо каждому, кто ему насолит, так почему сейчас его губы растянулись в полуулыбке? Неужели он не ненавидит Джонни после всего, что произошло? Любой бы ненавидел.       Он так изменился. Он вырос, кажется, ещё на сантиметров десять. Его волосы прилично отросли, а чёлка больше не скрывала лоб. А вот глаза всё те же. Тёпло-зелёные.       – Спасибо, – сдавленно ответил Джонни, взяв в руки кошелёк. Глаза наполнились солёной влагой, и ему пришлось склонить голову, чтобы не выглядеть ещё более жалко.       Задерживаться он не стал. Ноги понесли его к выходу, Хот Панц двигалась рядом. Они шли по домам, однако Джонни знал, что это лишь формальное название. Его дом не здесь.