По приказу

Члены ОТГ-141 в один голос, вероятно, скажут: для Гоуста нет ничего невозможного. Выбраться из адского пламени живым? Да. Выжить при падении вертушки прямо в снайперское гнездо? Ничего необычного. Одному пройти через толпы врагов незамеченным? Было буквально вчера. Они доверяют друг другу. Знают о своих возможностях, слабых и сильных сторонах и отлично компенсируют их. Всё это — результат жёсткой дисциплины, упорных тренировок и осознания цели их отряда. В случае, когда безопасность городов и даже стран может зависеть от их чистой работы, места сомнениям и непослушанию нет. Каждый из отряда это знает, каждый из отряда осознаёт свою ответственность. Поэтому своевольность техника-сержанта в горячей точке — опасность. Чёрт возьми, таких вообще нельзя допускать до службы. Их уверенность в собственной правоте подрывает не только ход миссии и план, но и авторитет вышестоящих. Нельзя сказать, что авторитет Гоуста вообще можно подорвать, конечно. Но теперь он сомневался, что подобрал правильные слова для Элизабет в момент её сомнения в руководстве. Не Гоусту утверждать, что любой приказ начальства обязательно приведёт к успешному завершению миссии. И тем не менее, он продолжает послушно выполнять приказы, даже если понимает, что они обречены на провал. Его-то задача сделать так, чтобы миссия, всё-таки, была выполнена. Ответственность не пугала Гоуста. Он беспрекословно взваливал на себя обязанности даже больше тех, которые ему полагались, и, если бы однажды Прайс приказал лейтенанту взять на себя вес небосвода, мужчина заменил бы Атланта на его посту, ни разу не вздохнув от тяжести. Вряд ли остальные члены 141-ой полагали, что есть ещё такие, как Гоуст. Загадочный, немногословный мужчина, не пускающий никого дальше определённой черты — и что было за этой чертой знал, наверное, только капитан. И ведь это не мешало быть лейтенанту неотъемлемой частью команды. Кто ещё мог бы ничего не рассказывать о своей жизни и быть настолько верным соратником, доверие к которому никогда не ставилось под вопрос, одновременно? Был ли он благодарен женщине за то, что не оставила? Может, совсем чуть-чуть. Лейтенант не тот человек, кто так просто сдастся, от завершения миссии его остановит только ядерная боеголовка, и то не факт. Координировать свои действия с человеком, который в любой момент может ослушаться приказа, будучи при этом самому раненым — сложно. Даже для Гоуста. Он не мог сказать, что не понимал, из каких соображений Квин поступает так, как поступает. Возможно, её недоверие он тоже понимал. В конце концов, Гоуст и сам считает, что доверие — вещь хрупкая, сложная, и как мишень для врага. И не лейтенанту осуждать людей за то, что стараются брать на себя больше, чем нужно. Но эти смешные попытки помочь абсолютно неравному себе напарнику. Она — пилот, её дело на кнопки жать на панели самолёта, а не пытаться поднять мужчину, почти в два раза (судя по её телосложению) тяжелее её или оказать ему первую помощь, с которой он и сам может справиться. Она явно не глупая, но для наземной битвы этого недостаточно. Впрочем, обучение солдат ЧВК — вообще не задача Гоуста. За этим Грейвз должен следить, и это его проблема, если те люди, которых он отбирал в свою армию, не понимают, что такое приказ и строгая военная иерархия. Эта женщина намеренно разбила самолёт, чтобы уничтожить технику врага. Кто в здравом уме будет так делать? Рисковать своей жизнью, чтобы в теории — потому что ей, скорее, повезло, что её план сработал — уничтожить танки. Ей повезло додуматься взять с собой тепловизионный коллиматор, который хоть как-то помог ей ориентироваться в тёмном лесу. Ей повезло, что Гоуст слушал разговоры авиации, и сразу понял, куда свалилась эта сорвиголова. Ей повезло, что снайперы, которые уже готовились снять несчастного пилота, были сняты самим лейтенантом. Ей, в конце концов, повезло просто выжить в этом огне. Убиться об стенку во время взрыва без шлема и не разбить себе череп — явно вся удача ушла на возможность выживания. Вот почему она такая проблематичная: попадает туда, куда не следует, нарывается на гнев вышестоящих, испытывает их терпение. «Да хрен тебе, я тебе не подчиняюсь» Эта фраза что-то задевала в груди Гоуста. Какие-то струны его души, если она ещё, конечно, у него осталась, вибрировали так, будто по ним провели зазубренным медиатором. Не в характере лейтенанта, впрочем, доказывать что-то. Но именно её поведение как будто бы подталкивало к тому, чтобы взять и усмирить эту нахалку. Что-то в ней не столько даже злило, сколько вызывало желание взять контроль. Взять за волосы, грубо натянуть и уткнуть в её неправоту. Жёстко надавить на спину, чтобы не рыпалась, и наблюдать, как её тело напрягается под осознанием, кто здесь главный. Навалиться сверху, прижимая к поверхности, ощущать под своей грудью её тяжелеющее дыхание, успокаивающееся под грузом его главенства. И эти мысли напрягали лейтенанта ещё сильнее, чем сама их причина. Работать в мужском коллективе намного легче.

***

Утро выдалось тяжёлым. Гудящая голова, казалось, вместила в себя лопасти вертолёта. И как только Бет попыталась встать, эти лопасти начали двигаться, вызывая жутчайший шум в ушах. Соуп явно что-то подмешал в эль, скорее всего — текилу или виски. Не бывало раньше у женщины таких ощущений после одной бутылочки. Хотелось снова упасть на подушку, удариться об её угол и потерять сознание на следующие часа 4 минимум, а лучше — 11. Но утренняя тренировка не может быть отменена из-за лёгкого похмелья (которого, вообще-то, в целом не должно было быть, ведь несанкционированная пьянка, о которой могут узнать офицеры, будет караться выговором). И потому встать всё же приходится. Медленно, чтобы не спровоцировать взрыва этой надоедливой вертушки внутри головы. Холодная вода, окропившая лицо, лучше не сделала. Казалось, глазные яблоки не помещались в глазницах. В зеркале был не солдат — всего лишь разбитая после пьянки женщина с покрасневшими глазами. Она едва ли укладывает непослушные волны волос с помощью воды, завязывая их в хвост. Вокруг шум обыденных утренних разговоров сослуживец. Сконцентрироваться на их словах сил не хватало. Свежий воздух, впрочем, как будто позволил почувствовать лёгкость. Обдавшая тело свежесть вырывает облегчённый выдох с её губ. Приходится ускориться, чтобы успеть на запланированную утреннюю тренировку. Рейчел и Ноа уже там, натягивают рюкзаки с грузом на себя, и Бет ощущает боль в плечах просто наблюдая за этим. Инструктор скрещивает руки на груди, осматривая отряд. Он казался коршуном над маленькими мышками, и его острый нос вторил этому образу. Густые тёмные брови оттеняли глубоко посаженные глаза. Он не комментировал медлительность Бет, но неотрывно наблюдал за ней. Плечи налились раскалённым свинцов, когда на них легла нагрузка. Тяжесть не способствовала улучшению и так разбитого состояния, и Бет всё ещё недоумевала, какая у него причина. Свисток издал самый мерзкий звук, ударивший прямо по барабанным перепонкам, и солдаты ринулись на продолжительную пробежку. Обмякшие ноги едва ли выдерживали вес самой женщины вместе с грузом. И по мере движения, она начала отставать всё дальше и дальше от остальных. Сил ускориться, тем не менее, не было. Глаза болели из-за яркого света солнца, так рано выбравшегося из-за горизонта, и маячившие перед глазами сослуживцы норовились раздвоиться. Чёрт возьми, ничерта это не вовремя, и ведь не выйдет свалить всё на вчерашнюю миссию: осмотр показал, что Бет здорова как бык и никаких повреждений особо не получила, даже после удара о стенку. Инструктор обычно медленно пробегался рядом с отрядом, чтобы следить за правильным выполнением упражнения — по большей части, за отлынивающими. И отставшая уже больше чем на 5 метров от остальных женщина привлекала внимание. Коренастый мужчина подбегает ближе к Бет, равняясь с ней. Он был ниже техника-сержанта на полголовы, хотя это не мешало ему иметь взгляд, словно он смотрит на всех с высоты не меньше двух метров. Он наблюдал за ней ещё пару минут, после чего приказал остановиться. Крикнул остальным, чтобы продолжали пробежку, пока отвёл Бет к центру спортивного комплекса. — Снимай рюкзак, это бесполезно, ты по виду скоро в обморок грохнешься, — он упирает руки в бока, дожидаясь выполнения приказа. — Я краем уха слышал, что вчера было на миссии — дикость тебя отправлять сразу же на тренировку. Но приказ есть приказ, сама знаешь. — Да, сэр, — она тупит взгляд, пытаясь отдышаться. Ей было даже стыдно, что приходится принимать это «другое» отношение инструктора. — Я сегодня ничего в отчёт писать не буду, Бет, но имей в виду, это последний раз. Если чувствуешь себя плохо, иди сразу в лазарет, а не на тренировку. Это твоя обязанность, в конце концов, за своим здоровьем следить. Ты сейчас выглядишь, как моя племянница после ночной тусовки, честное слово, что это такое вообще? — Мой промах, сэр. Этого не повторится, — Бет не позволяет себе отвернуться, хотя и ощущает, будто её как школьницу отчитывают. Глаза на мужчину, тем не менее, она не поднимает. — Да прекрати ты, мне не дежурные фразы нужны, — его голос был прокуренный, но тон казался таким, будто он с дочерью говорит: с какой-то ноткой наставничества, тёплый и не строгий. — Иди в лазарет, вижу же, что тебе плохо. Он мягко похлопал её по щеке мозолистыми пальцами и повернулся к остальному отряду. Бет послушно направилась к санитарам. Лазарет был присоединён к баракам, но имел вход и с улицы. Солнце, конечно, сильно ухудшало общее состояние, но заходить в душные коридоры хотелось меньше. В конце концов, ранняя осень располагала к тому, чтобы наслаждаться последними приятными днями. Вообще, мысль о лазарете слегка волновала. Помимо остальных пострадавших вчера солдат, там же должен находиться и Гоуст. Бет не сказать, что было стыдно за своё поведение перед ним. Но теперь ощущалась некоторая неловкость между ними — с её стороны уж точно. Он ведь наверняка сильно недоволен, а Соуп вчера упомянул о разговоре об отчёте. Просить лейтенанта о чём-то после стольких колкостей в его сторону было как минимум странно. С другой стороны, выговор всё же получать не хотелось, а уж если Гоуст решит рассказать про намеренно разбитый самолёт… Бет решила не думать об этом. За дверью было шумно, определённо, санитарки бегали в суете, пытаясь поспеть за всеми ранеными, не забывая и про бумажки, которые нужно было заполнять параллельно. Шатенка постаралась зайти в светлое стерильное помещение как можно тише, взглядом выискивая кого-нибудь посвободнее. На глаза попалась миниатюрная рыжая девочка в белом халате, по виду, скорее ассистентка или вроде того. Она как раз сидела и заполняла карточки пациентов, поэтому Бет решила осторожно её отвлечь. — Привет, не найдётся таблетки от головы? Я могу подождать, если что, — облокотившись о стол, женщина привлекает внимание молодой медсестры, которая сразу же замешкалась. Кажется, ей было сложно осознать параллельную задачу к уже той, которая стояла перед ней. Рыжая голова завертелась в попытке зацепиться взглядом за что-то, и затем девушка встала, быстро подойдя к стеклянному стеллажу. — Могу одну только дать, — её высокий голос очень подходил всему этому образу, и создавал впечатление, будто медсестра только вчера окончила колледж. — Вот, держи. Тонкая белая рука протягивает таблетку, и Бет охотно подхватывает её, сразу проглатывая, даже без воды. Техник-сержант невольно осматривается, не наблюдая того, с кем боялась здесь встретиться. — А не знаешь, случаем, Гоуст как? Поправляется? — М-м, тот мужчина, который маску отказался снимать? Он ушёл утром. Мы ему говорили, что ещё рано, но оказалось, что его срочно вызвали обратно в Великобританию, так что он улетел вот часа два, наверное, назад, — девушка совсем не стеснялась рассказать всё, что было сегодня утром. — Ой, он такой противный и упёртый. Вообще хотел всё сам сделать, представляешь? От помощи отказаться пытался, хотя у него там такой кошмар с ногой был. Ему, видимо, прямо на миссии половину осколков вытащили, что-то там промыли, а вся основная проблема так и осталась. Ещё и заживать рана уже начала, пришлось опять ворошить там всё. А он всё упирался, осмотреть всего себя не дал. Еле согласился хотя бы с ногой разобраться. А там ведь наверняка ещё что-то было! — Джесс, хватит там языком молоть! — прикрикнула санитарка постарше откуда-то из-за ширмы. — Чистый пинцет мне принеси, этот упал. — Бегу! — девушка быстро переключилась на выполнение просьбы, резво передвигаясь по лазарету. Бет решила больше её не беспокоить. Хотя история показалась ей забавной, в груди что-то защемило. Если вызвали Гоуста, Соупа, явно, тоже. И ладно лейтенант, но Джон как-то даже рукой не махнул, не передал, что улетает. Обида закралась куда-то в грудную клетку, царапая органы. Конечно, никто из них не был обязан ничего такого делать, они же, в самом деле, не друзья, даже не совсем сослуживцы. Но, с другой стороны, эти последние миссии — и посиделки после них — как будто создали ощущение сближения. И теперь на Гиббс будто вылили ведро холодной воды, так ей странно всё это ощущалось. Отвлечься от этой мысли было сложно, но Бет казалось это важным. С чего бы ей расстраиваться из-за двух мужчин, с которыми их объединяла родина и пара миссий. Гораздо важнее сейчас было сосредоточиться на продолжении службы и попытках наладить отношения с начальством. Тем более, когда перед глазами всё ещё маячила возможность получить по шапке за самолёт. Сейчас, когда поговорить с лейтенантом не вышло, эта вероятность наседала тяжёлой тучей над головой Бет. И появившийся перед глазами уоррент-офицер, казалось, не сулил ничего хорошего. — Бет, отчёт. Ты одна осталась, — женщину удивило, что в голосе Крейга не было ни капли пренебрежения или злости, скорее только усталость. Он сам выглядел понурым, чуть сгорбленным. — Давай быстрее, чтоб через 10 минут уже всё было у меня на столе. — Есть, сэр, — она притягивает ладонь ко лбу, ускоряя шаг в сторону своего кубрика. Кажется, тот сохранённый листок очень ей пригодится. Впрочем, стоило и напомнить Ноа отдать часть пачки, на которую Бет и Рейчел тоже скидывались. Иметь при себе канцелярию всегда было важно, в конце концов, они не в офисе работают, где сама компания будет обеспечивать бумагой рабочих. В кубрике было пусто, Рейчел, скорее всего, тренировку уже закончила, и сейчас было время завтрака. Бет достала листок и ручку из ящика, присаживаясь на кровать. Ей было страшно врать в отчёте, но и признаваться в намеренном крушении — всё равно, что подписать заявление об увольнении по собственному желанию. Понять, знает ли уже начальство, было невозможно по Крейгу. Наверное, он не стал бы сдерживаться, если бы уже знал, и наорал на неё сразу же, если бы не потащил за руку прямо в кабинет Грейвза. В лучшем случае. В ином, её могли и вовсе взять под стражу как изменника, предателя, который намеренно пытался подорвать ход миссии. Рука подрагивала, когда она пыталась заполнить шапку отчёта. Не хватало решимости, чтобы продолжить описывать произошедшее. В голове вновь пронеслась вчерашняя миссия, ворох событий и мыслей закрутились в торнадо. Выдернуть оттуда какую-то идею, чтобы начать описывать было проблематично. Всё ведь началось с того, что осмотр самолётов был не закончен. Женщина решила просто расписать не всю правду: да, диагностика была не закончена, выявить конкретную проблему у самолёта Рейчел времени не хватило — хотя это ответственность Бет, она это понимала — и это было причиной смены самолётов. Конечно, посадив рядовую, которая ещё не прошла экзамен на пользование управляемыми ракетами, техник-сержант поступила опрометчиво. И она надеялась, что в данном случае обеспечить безопасность отряда было важнее. Приходилось детально описывать образовавшуюся с двигателем проблему, свои действия для попытки её нивелировать, а дальше — подбитие хвоста. Пришлось написать и об ослушании приказа Гоуста, и обстоятельствах смерти отряда. Отчёт выходит достаточно большим, и ей не хватает этого одного листка. Было, конечно, опрометчиво думать, что Бет не придётся искать дополнительную бумагу. Время уже поджимало, и искать Ноа было некогда. Пришлось снова выпрашивать листки у канцелярского отдела с обещанием вернуть сегодня же. Впрочем, их это не удовлетворило, поэтому бумагу отдали только за обещание вернуть в двойном объеме. Выбора-то не было. Добежав до кубрика обратно, Бет уже в спешке дописывает остальные детали операции: оказание Гоусту первой помощи, путь из города к точке эвакуации с теми заминками, которые произошли. Думать о формулировках уже времени не хватало. Поэтому оставив подпись где-то внизу, Бет подхватывает исписанные листки, уже бегом добираясь до кабинета уоррент-офицера. Она стучит в дверь, как и положено, дожидаясь разрешения войти. Крейг даже не взглянул на вошедшую женщину, продолжая громко стучать пальцами по клавиатуре компьютера. Бет тихо подошла ближе, укладывая листки бумаги на стол. — Долго, — единственное, что сказал он. Отстранённо и безразлично. — Прошу прощения, сэр. Она дожидается, пока Крейг пробежится глазами по строкам, в страхе, что он заметит ложь. Нервно кусая губы, Бет старалась вести себя как можно тише, едва ли двигаясь. Брюнет поднимает уставшие глаза на женщину, выжидающе смотря. Он открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но всего лишь громко выдыхает. Скрепляет листы степлером и оставляет подпись на одном из листов. — Иди давай, чего встала? — выдыхает он, возвращаясь к клавиатуре. Видимо, последствия прошедшей неудачной миссии сказывались на всех служащих. И пехота отделалась ранениями и смертью, в то время как вышестоящие получали по шапке за неправильный расчёт плана и траты, которые последовали за потерями. Скорее всего, им самим ещё придётся отчитываться за те смерти, которые произошли. И ведь не все тела удалось забрать с собой — сейчас уж точно — показывать родным нечего. На самом деле, в армии к этому относились строго: вышестоящие должны были обеспечивать максимальную выживаемость всех отрядов. Редко, конечно, когда делали какие-то выговоры, когда это условие не выполнялось. По крайней мере, когда миссия была успешная. В ином случае, били за всё подряд: херовый план, большое количество погибших солдат и гражданских, финансовые потери. У Бет сегодня была возможность позвонить маме. Обычно эта возможность передавалась по очереди, поскольку мобильные телефоны на базе были запрещены — за исключением редких случаев — и все пользовались стационарными. Гиббс планировала подойти к телефонам чуть позже, после завтрака. В столовой сейчас было чересчур шумно — множество солдат, наконец, освободившиеся от утренних дел, смогли добраться сюда. Почти все столы были заняты болтающими мужчинами и женщинами, активно обсуждающими события прошедших дней. Часть из них — Бет была уверена — обсуждали именно последнюю миссию. Наверное, ей и самой бы не мешало поделиться своими мыслями с кем-то, но не посвящать ещё больше людей в обстоятельства потери самолёта хотелось больше. Наверное, Бет была одинока. Иногда казалось, будто и нет такого человека, которому она могла бы рассказать всё. По большей части, это было особенностью её работы — тайны миссий должны были оставаться тайнами, часть из них нельзя было даже сослуживцам рассказывать, что уж говорить про гражданских? Вот и получается, что армия искусственно сильно ограничивала круг общения людей. А о чём ещё говорить в армии, если не о миссиях? На хобби тут времени нет — и алкоголь в хобби явно записать не выйдет, — о семье разговаривать тоже особо не хотелось — и было непринято, — об окружающих мужчинах… ну, это не в характере Бет. Да и если не брать в расчёт постоянный риск именно на заданиях, её жизнь была крайне скучной. Зачастую не хватало времени даже чтобы книжку почитать, если, конечно, получалось её ухватить. Поднос наполнился парой тарелок и стаканом с соком. Пришлось хорошо постараться, чтобы найти место, где можно присесть. Рейчел и Ноа, на удивление, уже не было, но, может, оно и к лучшему. Рядовую вообще должны отправить в отпуск с завтрашнего дня, во-первых, потому что она уже писала заявление, а во-вторых, потому что именно её самолёт разбился, и теперь приходилось ждать, пока закупят — а скорее переведут из другого отряда — новый. Бет села рядом с ребятами, из которых знала только одного — Эда. Его она знала ещё с регулярной армии, и в ЧВК он попал в ту же эскадрилью, что и Бет, но в отряд Клык-1. Сидевший широкоплечий мужчина вскинул брови, когда заметил Бет. У него были большие зелёные глаза, казавшиеся чрезвычайно добродушными и наивными. Улыбка коснулась его тонких искусанных губ, когда он переключился с разговора с другими мужчинами на техника-сержанта. — О, Квин! Давно тебя не видел, как у тебя дела? — Эд был неплохим напоминанием о родине, поскольку был одним из немногих урождённых британцев здесь. Правда, всё же, его акцент всё больше и больше становился похожим на американский, но бисквиты печеньем для него так и не стали. — Неплохо, сам как? — Бет не надеялась на какой-либо разговор, когда подсаживалась, но этим щенячьим глазкам Эда никак нельзя было отказать. — Да отлично! Недавно с побывки вернулся, так давно не был дома. Родителей повидал, сестру. Она, кстати, вышла замуж у меня недавно. Жаль, что поприсутствовать не смог, — он пожал плечами, откусывая сосиску. — Я на свадьбе своей — правда, кузины — тоже не присутствовала, но она говорила, что особого празднования и не было. Они просто расписались, она тогда уже беременная была, — было сложно не вспомнить, как в сердце Бет что-то закололо, когда она узнала, что Стейси беременна в 20 и уже выходит замуж. Это не было каким-то беспокойством, Гиббс точно знала, что этот парень — будущий муж кузины — сам по себе неплохой, ответственный. Это было что-то сродни зависти, и отделаться от ощущения тяжести собственного сердца было очень сложно. В тот момент грудная клетка будто сжалась, и не вмещала больше в себя лёгкие. У Бет не было особых возможностей познавать всю эту любовь, потому что была занята зарабатыванием денег, а потом и служению стране — почти бескорыстно. Эта мысль до сих пор задевала её иногда, хотя прошёл уже год. Элизабет ведь не была ничем хуже кузины. Единственное, что её ограничивало — постоянно меняющиеся обстоятельства: сначала нехватка времени в школе, затем развод родителей, поступление в академию, регулярная армия и ЧВК. И вот, последние несколько лет основное её ограничение — снова нехватка времени и устав, который явно против отношений внутри армии. В таких обстоятельствах ни о какой любви и речи не шло. Куда уж там, когда на каждой миссии умирают сослуживцы, да и сама Бет имеет неплохие шансы не вернуться. Поэтому она старалась убеждать себя, что отношения для неё — балласт, пустая трата времени и нервов. Кому нужно каждый раз волноваться за своего партнёра — или позволять волноваться ему. Но где-то внутри она знала, что это самообман. Иногда дома Бет втихую примеряла подушку под свою футболку, просто чтобы представить, каково бы это было. Мама подливала масла в огонь своими словами о собственной старости — она использовала это только тогда, когда ей было нужно — и желании понянчить внуков. Эта женщина так хотела, чтобы дочь нашла себе кого-нибудь, что при каждом визите Бет намекала ей на соседских мальчишек — уже, вообще-то, мужчин — которые когда-то ходили с ними в одну церковь. Совсем другое дело, что было очевидно безразличие потенциальных женихов к самой Бет. Техник-сержант не была похожа на идеал христианина. Она не была хрупкой, не была послушной, в конце концов, она была убийцей — Бет это отлично понимала, даже если выполняла приказы во благо страны. Может, поэтому Бет так следила за Рейчел? Рядовая, конечно, ребёнком не была, но создавала впечатление как минимум младшей сестры. Многие её действия наводили на мысль, что технику-сержанту просто необходимо приглядывать за новичком. Элизабет ни за что бы не призналась Уилл, что так о ней думает. Но это помогало компенсировать — хотя бы немного — это несчастное и глупое желание заботиться о ком-то уязвимом и маленьком. Бет не замечает, как доедает всё содержимое тарелок за каким-то лёгким разговором ни о чём. Остальные сидевшие за столом так и не присоединились к Эдварду, но это не было проблемой. Женщина даже почувствовала себя немного лучше, словно мысли об одиночестве и обиде на Соупа — которой, по мнению Бет, всё ещё не должно было быть — улетучились. Пришлось попрощаться, вспоминая об очереди к телефонам. Хотелось, всё же, воспользоваться возможностью, которую дают здесь. Мама, определённо, ждала звонка Бет сегодня — она знала расписание, поэтому всегда освобождала этот день для себя и разговора с дочкой. Не забыв отнести поднос к стойке, Бет размеренным шагом проходит к небольшому помещению, разделённому перегородками. Впереди было всего три человека — и это было удачей. Из-за стенок доносились довольно тихие разговоры, сливающиеся в какой-то бессвязный поток слов, едва различимых. Все здесь, наверняка, очень скучали по родным, которые остались за базой. Время разговоров было ограничено, а потому приходилось говорить очень быстро, чтобы расспросить обо всём, что происходит там. Кто-то из них звонил жёнам и мужьям, кто-то родителям, кто-то — друзьям. Почти у всех находились те, кому необходимо позвонить. Иногда даже приходилось чередовать: в одну неделю — родителям, во вторую — супругу и детям. Элизабет, может, в этом плане повезло — она всегда звонила только маме. Очередь медленно подходила к ней, и Бет уже прокручивала заученные цифры домашнего номера в голове. Предвкушение от мысли, что она услышит голос мамы, разлило тепло в её теле. Хотелось услышать какие-нибудь хорошие новости и удостовериться, что у неё всё хорошо со здоровьем. Наконец, пальцы коснулись кнопок, набирая номер. Не пришлось слушать гудки слишком долго, уже вскоре, через пару секунд, трубку на другом конце провода взяли. Раздался мягкий женский голос, выдающий в ней нежность и хрупкость. Мама определённо ждала звонка, видимо, сидя прямо рядом с телефоном — или находясь в одной комнате с ним. — Дорогая, наконец-то! Я всё ждала, когда ты позвонишь, думала, уже забыла или что-то случилось, я переволновалась! — женщина залепетала, быстро проговаривая слова. — Мам, всё хорошо, со мной ничего не может случиться, — мягко и успокаивающе произнесла в ответ Бет. В голове возник портрет женщины в возрасте 50-ти лет с убранными назад волосами. В причёске виднелись редкие седые локоны, но мама не стеснялась их, а потому и закрашивать не спешила. У Элизабет были мамины глаза: такие же светло-голубые, как перед дождливым рассветом. Вокруг глаз женщины наверняка собираются морщинки от улыбки, когда она слышит голос дочери. — Ну а как ещё может быть, Бетти! Тем более, ты позвонила, конечно же у меня всё хорошо, — Бет слышит тихий смех. — Я вот убралась в доме сегодня, а завтра на смену пойду, но там ничего интересного не будет, как обычно. Ты лучше расскажи, как у тебя там дела? — Ты же знаешь, я много рассказать не могу. Всё хорошо, с последней миссии невредимой вернулась, — лицо Бет расслабляется. По лицу расплывается мягкая добродушная улыбка. — Да ты же мне врёшь небось, — ворчит женщина в трубке. — Опять вся в ссадинах, наверное, просто мне говорить не хочешь! — Ну, когда я тебе врала последний раз? — Три месяца назад, ты потом домой вернулась, а у тебя там ноги и руки в синяках! Чем вы там вообще занимаетесь? — Да я на тренировке упала просто, я же тебе говорила, — вздыхает Бет. — Ну хватит, хватит. Со мной правда всё в порядке, честное слово. — Ладно уж, поверю, — в голосе мамы звучала какая-то притворная обида, но она вызвала только улыбку у техника-сержанта. — Как там твои сослуживцы? Всё ещё не нашла себе там друзей? — Мам, быть сослуживцами ближе, чем быть просто друзьями. Мы буквально отвечаем за жизни друг друга, — иногда приходилось объяснять, казалось бы, совсем очевидные вещи. Бет не могла сказать, что ей не нравилась забота мамы, скорее, она будто была не по возрасту. Иногда приходилось отвечать на такие вопросы, будто Элизабет ещё в школе учится. — Но я недавно, вроде, сдружилась с одним парнем. Он из Шотландии. Много рассказать не смогу всё равно. — Ой-ой! — восторженно отозвалась она. — Симпатичный? — Мам, перестань, — к щекам прилила кровь, и Бет хотелось бы уйти от этого разговора как можно скорее. — Мы просто пару раз выпили и разговорились. Он наверняка со всеми такой: дружелюбный и общительный. — Да может ты ему понравилась! Ну что ты так? Почему бы не попробовать узнать, может, ты в его вкусе? — Ну хватит, я больше не буду на эту тему разговаривать. Ты знаешь, что нам запрещено, — Бет оглянулась на очередь в дверном проёме, сверилась с часами на стене. — У нас почти время вышло. Папа не звонил? — С чего бы ему звонить, скажешь ещё. Зато твоя кузина звонила, они с мужем хотят приехать через месяц, может, ты сможешь отпуск выпросить? Посидим вместе, посмотришь на ребёночка, понянчишься — я фотографии видела, он такой миленький у них! Пухленький, румяный, прям как булочка. К тому же, я соскучилась, уже давно свою дочку не видела, — голос на долю секунды показался более печальным, чем обычно. — Я постараюсь, мам. Сообщу, если получится. Уже надо бежать, так что давай. Береги себя и не перенапрягайся, пожалуйста! — Скажешь тоже. Мне 54, а не 70! — гордо произнесла она. — Давай, Бетти, люблю тебя. Пусть Господь хранит тебя. Женщина с сожалением повесила трубку. Этого времени явно не хватало, чтобы почувствовать всё тепло разговора с мамой. Хотелось провести так час, если не два. Бет быстро освобождает телефон, вспоминая, что обещала отдать задолженные листы бумаги в канцелярский отдел. Придётся для начала найти Ноа.