house of memories

— Я пригласил госпожу Сон А к нам на ужин. Га Ону хочется отвести телефон от уха и проверить, не слуховые ли у него галлюцинации. Он глупо моргает, пока голос в динамике не умолкает и явно начинает переживать за его психическое состояние. Ким и сам в нём уже сомневается, потому что слова вызывают лёгкое головокружение и противный кислый ком в горле, что приходится откашляться прежде, чем ответить. — Да, я тут, извини. Сегодня? — голос звучит хрипло и парню приходится сделать большой глоток горячего чая, морщась от обжигающего ощущения в горле. — Да. Если не хочешь готовить, то можешь просто заказать что-нибудь, это не принципиально. Откладывая телефон и складывая руки на столе, парень просто укладывает на них голову и пытается дышать ровно. Он доверяет Ё Хану, знает, что тот не делает ни одно действие, не просчитав возможные исходы событий, но липкое ощущение страха никуда всё равно не уходит. Га Он не хочет признаваться сам себе, что просто ревнует. Эта женщина всегда была в поле видимости: бросала слишком очевидные взгляды, растягивала пухлые губы в ухмылке и ненароком хотела прикоснуться. Для Га Она она была показателем утончённости и изящества, чем сам парень похвастаться не мог. Он был ходячей катастрофой, влипал в неприятности и не понимал, как до сих пор ходил на своих двоих. Всё детство прошло в драках и сомнительных компаниях и даже сейчас, повзрослев, Ким был неловким, скованным и вечно путающимся в собственных ногах. Он ощущал себя белым пятном рядом с мужчиной, что был к месту в любой ситуации, всегда знал, что ответить и куда надавать, добиваясь своего, пока Га Он был подобием милого вислоухого щенка, который только и мог, что хлопать глазами-бусинами и выглядывать заинтересованно из-за ноги старшего. Был милым и забавным дополнением, и как бы не старался, не мог себя изменить. Не мог быть таким же хитросплетённым, собранным и готовым к любому исходу. Был просто удобным. Готовя ужин, парень утопал в своих мыслях, как в тягучей смоле, а Элия, вдруг вызвавшаяся помочь, только хмурила брови и предотвращала случайные попытки Га Она отрезать себе пальцы. Она видела отрешенность своего хёна, что путал специи, витал в облаках и выпил уже пару бокалов вина, обычно морщась от привкуса напитка. — А к чему такой богатый стол? Ты и обычно-то не видишь рамок, а сегодня даже сам себя перепрыгнул. У нас будут гости? — Да. Элия складывает руки на груди, когда Ким уже в сотый раз что-то проверяет в своём телефоне и её терпение явно подходит к концу, только девочка даже под страхом смерти никогда не признается, что переживает за старшего. Тот дёргается, вечно смотрит в телефон или окно и Элия не знает, чего ей хочется больше: ударить Га Она по голове или по ней же погладить. — И что я должна с этого понять? Кто придёт? — Сон А. И снова короткий ответ, что для Кима звучит вполне логично и понятно, а вот девушка только глаза закатывает. Она не знает эту даму лично, но видит, как каждый раз при упоминании этой особы губы Га Она показательно кривятся, а сам он весь подбирается, выпрямляя спину, будто проглотил линейку. Она была слишком любопытной и слышала однажды фразу своего дяди: "Она поцеловала меня, вот и всё". Тогда, спрятавшись за дверью, хотелось ударить уже любимого дядю за его прямолинейность и честность, потому что Ким не привык к такой открытой игре. Ё Хан всегда видел в младшем равного и только Элия понимала, как тот в себе неуверен. Раньше старший Кан никогда не приводил никого домой и даже его помощник бывал у них достаточно редко, но Га Он жил с ними уже долгое время: заполонил дом своими фикусами и кошачьими игрушками, а носить одежду Ё Хана для него вообще стало в пределах нормы. Даже сейчас он кутался в кофту старшего, которую тот обычно носил дома, а Ким нагло отобрал вещицу и таскал на своих плечах постоянно. Гостей у них было мало и такой резкий гостеприимный Ё Хан — это что-то новенькое в их буднях, что значило лишь одно — старший что-то задумал и никого в известность так и не поставил. Элии не привыкать, она стойко сносила все закидоны дяди, а вот Га Он не привык к таким резким поворотам, что ещё немного — и в столб, вот и выглядел сейчас потерянным и даже разбитым. Элия никогда не умела поддерживать, не была этому обучена, привыкнув, что им с Ё Ханом было достаточно лишь немного одиночества и просто помолчать рядом друг с другом. Ким же был другим и это усложняло и радовало одновременно. С появлением его в их огромном, но пустом, особняке, они наконец стали понимать, что такое — семья. Не выстроенный фасад благополучия, а настоящее тепло, вкусный ужин и посиделки вместе, даже если они просто занимались своими делами: читали, пили молча чай после трудного рабочего дня или сидели в саду прямо на газоне. Всё было уже по-другому. Стук каблуков о деревянный пол резко будто лопает уютный мыльный пузырь, окутывающий их дом и Элия наконец-то видит причину всех страхов и опасений Га Она. Стройная, с походкой от бедра и осиной талией. Округлые черты лица, пухлые губы, окрашенные малиновым оттенком — идеальная. Только вот девушка могла видеть дальше, смотреть за фасад и понимала, что их гостья острее любого ножа, а миловидная улыбка на лице, затрагивающая только уголки губ — лишь умелая привычка для расположения к себе. Она вся будто соткана из фальшивых нитей — потяни за одну и развалится весь холст. — Наконец-то я снова оказалась в этом доме. Будто ничего и не изменилось, не правда ли, господин Ё Хан? Мужчина же не отвечает и только отодвигает стул для девушки, помогая сесть. Та выглядит незаинтересованной, постукивая ноготками по столешнице, но взгляд цепляется за парня, что суетится у плиты и помешивает что-то бурлящее к в кастрюле. — Настолько нервничал? — Ё Хан едва ощутимо касается поясницы, вставая рядом на допустимое расстояние, но даже от этого парень дёргается и чуть не роняет крышку. — Мы просто немного увлеклись с Элией. Будто услышав, упомянутая забавно фыркает и складывает руки на груди, ведь увлёкся тут только Га Он, а она лишь спасала его конечности от встречи с ножом, что могли оказаться в блюде вместо нарезанной моркови. Смакуя вкус на языке, Ким хмурит брови и даже губами причмокивает, — Не понимаю, хватит ли соли. Крепкая ладонь обхватывает тонкое запястье, что удерживает деревянную ложку, поднося ближе к лицу, чтобы подуть на горячий соус и попробовать блюдо. Ё Хан выглядит довольным, прикрывая глаза и слегка улыбаясь, — Вкусно, но будто у тебя может быть по-другому. Лёгкий румянец окрашивает бледные щёки, а рука, поглаживающая напряженную спину, не успокаивает, а только мурашки вызывает. Старший не позволяет себе многого, но даже этого хватает, чтобы острый взгляд красной мишенью прожег дыру между лопаток Кима. Он чувствует почти физически чужое недовольство и непонимание, но старается просто расставлять блюда на стол и не выронить при этом ничего. Напряжение витает в воздухе, а сам ужин проходит в молчании, нарушаемом только стуком палочек о керамические блюдца. Ё Хан и Элия привыкли к такому, ведь раньше не часто могли хотя бы позавтракать вместе, а Га Ону некомфортно до ужаса. Для него уже стало привычкой обсуждать что-то за столом, смеяться со старческих, по мнению Элии, шуток старшего и просто любоваться тем, как обычно закрытые, скованные люди, открываются из-за обычной еды и совместного приёма пиши, что для всех семей — базовое понятие. Иногда Ё Хан и сам позволял себе побыть немного ребёнком, когда они с племянницей устраивали шуточные бои палочками, пока Га Он не давился соком от смеха, что тот почти шел носом. — Вы стали здесь постоянным гостем, судья Ким? — голос Сон А настолько приторный, обманчиво сладкий, что режет уши и хочется затолкнуть ей в горло кусочек тофу, лишь бы она замолчала. Га Он замирает с поднятым ко рту кусочком кимчи, не зная что ответить, чтобы не подставить старшего, чтобы не упасть в грязь лицом и снова всё не испортить, только неугомонная Элия решает всё и за всех. — Га Он-а стал хорошим хозяином для этого тухлого дома. Я, конечно, иногда начинаю чихать от пыльцы его растений, но за его рулетики из омлета готова всё простить. — девушка довольно при этом жуёт, пока сам Га Он не знает за что хвататься, чтобы не завалиться на пол, как неваляшка. Парню кажется, что сейчас разверзнется земля, упадёт потолок прямо на их головы, но повернув с опаской голову к старшему, видит только губы, что растянуты в улыбке. Нога сама по себе начинает нервно дёргаться под столом, а тёплая ладонь оказывается прямо на колене, скрытом салфеткой. Пальцы чуть сжимаются, стараясь приободрить, но на этом не останавливаются и двигаются выше по бедру, сжимая с внутренней стороны. Га Он дёргается резко, больно ударившись мизинцем о ножку мебели и шипит сквозь стиснутые зубы. Ё Хан выглядит довольным, его плечи даже немного дёргаются от скрытого ладонью смеха. В горле пересыхает, и, обхватив ножку бокала, делая глоток уже нагревшегося вина, младший снова дёргается от пальцев, что так и не покидают его бедро, а лишь сильнее сжимают. Дрожащие пальцы не удерживают фужер и терпкая жидкость попадает на идеально белую рубашку, моментально впитываясь. Ситуация, что может случиться с каждым, кто не Кан Ё Хан, например, и от этого младшему так тошно, что он готов спрятаться под стол, как ребёнок, и обещать вылезти только на рождество. Он так боялся снова опростоволоситься, а мужчина подливал масло в огонь, играя с его телом и разумом. Как и всегда. Ким просит прощения за свою оплошность, кланяется слегка и обещает скоро прийти. Ему срочно нужно поменять одежду, окунуться головой под струи холодной воды, и, возможно, удариться ей пару раз об кафельный пол. Мокрая ткань неприятно липнет и холодит кожу, но Ким не обращает на это никакого внимания, просто опираясь руками на комод, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце. Этот мужчина имеет слишком большую власть над ним, раз от одного касания уже начинают дрожать колени и хочется наплевать на всё, лишь бы забраться к нему на колени и попросить не останавливаться. Скрип двери даже не пугает, как и руки, мягко оглаживающие бока. Хочется откинуться назад, опереться спиной на грудь и просто стоять так, пока рой мыслей в голове не уляжется. — Думаешь, не смогу переодеться сам? — Думаю, ты так напуган, что можешь просидеть в комнате до завтрашнего дня. — пальцы уверенно стаскивают с плеч тёплый кардиган, а после и подцепляют мелкие пуговицы на свободной рубашке. Га Он всегда выглядел так — будто сотканный из льна, сахарной ваты и теплого молока с мёдом. Он вызывал у всех лишь ощущение комфорта, слепого доверия и чувства, будто солнечный зайчик скользит по лицу. Ё Хан тоже повёлся на это, как неразумный школьник, но в чём было его отличие от других людей, окружающих младшего: он знал, каким Га Он мог быть по-настоящему. Как тот мог откидывать голову на плечо Кана, смотря на себя сквозь полуприкрытые веки через зеркало, смачивая пересохшие, приоткрытые губы слюной. Его грудная клетка ходила ходуном, пока ладонь протискивалась между их телами и ладонь целенаправленно сжимала пах через ткань брюк Ё Хана. Тот мог, соскучившись за день, сесть на колени перед мужчиной, сидящим на диване в кабинете, устроившись между его разведённых ног и смотря снизу вверх так невинно и преданно, пока пальцы расстёгивали ширинку, что старший даже терялся на мгновение, боясь выронить стакан с виски. Ким Га Он не был святым, это уж точно. В нём сочеталась безудержная похоть, огненная ревность и смущенный румянец с отведённым взглядом, когда его мягкие губы так правильно и горячо смыкались на головке члена. Га Он — самая интересная, до сих пор, и, наверное, никогда не разгаданная Кан Ё Ханом головоломка, и под каким бы углом он не смотрел, как бы не вертел в своих руках — никогда не мог найти выход, что нравилось до помутнения рассудка. В один момент младший мог ярко улыбаться, жмурясь от солнечных лучей, а в следующий — холодно оглядывать преступника, представшего перед судом, выворачивая факты и, будто представляя, как тот уже горит на электрическом стуле. Ё Хан никогда не поддавался эмоциям, даже в сексе был расчётлив и прагматичен, но не с этим мальчишкой, что нарывался каждый раз, будто не зная, какую власть имел над старшим, пока тот не уводил его за руку в свой кабинет, вжимая грудью в панорамное окно и вставая за его спину, прижимая своим телом, пока руки сжимали округлые бёдра и мягкие ягодицы сквозь ткань классических брюк, скрывающих очертания тела, которые Ё Хан успел уже выучить. Ким протестовал ради приличия, сетовал на тонкие стены и возможных свидетелей, но в противовес своим же словам тёрся бёдрами о пах мужчины, где возбуждение уже приносило боль. Сейчас парень тоже смущенно отводил взгляд, пока с его тела стягивали одежду слой за слоем, ненароком проходясь кончиками пальцев вдоль позвоночника, что покрывается мелкими мурашками. — Ты знал, что ревность — это греховное чувство, Га Он-а? — хриплый шепот касается порозовевшего уха, а зубы тут же смыкаются на мочке, от чего глаза сами собой закатываются. — А сжимать моё бедро под столом, пока у нас гостья — это не греховно? — парень язвит, хотя реакция тела выдаёт его тяжёлым дыханием и губами, что краснеют от зубов, что впились в них, стараясь скрыть тихие стоны. — А я и не претендовал на статус святого, родной. Резкий толчок в спину вынуждает откинуться грудью на комод, успев вовремя выставить руки и упереться ими в него, но, растерявшись, младший пропускает момент, когда с него стягивают домашние кремовые брюки, оголяя ещё больше кожи, а на правую ягодицу прилетает резкий удар раскрытой ладонью. Не сильный, но такой неожиданный, что Га Он не успевает прикрыть рот ладонью, скрывая вскрик. Он слышит, как лязгает чужой ремень, а сам мужчина ложится уже оголённой грудью на его спину, придавливая и не давая пошевелиться. Ощущение сухих губ, скользящих по плечам и зубов, что смыкаются на загривке, заставляют скулить, уткнувшись лбом в дубовую поверхность. Контраст горячего языка на сгибе шеи и прохлады от смазки, что Ё Хан бессовестно уже размазывает по внутренней стороне бёдер младшего, мимолётно иногда соскальзывая на яички и основание члена, вызывает дрожь в коленях и если бы не предмет мебели и тело, прижимающее к нему, то Га Он бы уже упал на пол бесформенной кучей. — Мне, в какой-то мере, приятна твоя ревность, но понимаешь ли ты, насколько она беспочвенна? — Ё Хан понижает голос, сжимает влажными от смазки ладонями бока, пока младший под ним рассыпается на атомы и уже плохо понимает, что у него спрашивают. — Да? Я бы посмотрел на тебя, если бы Су Хён, к примеру, вдруг поцеловала меня. Это запрещённый приём, Ким знает и понимает, когда пальцы оттягивают волосы на затылке, губы впиваются в шею, всасывая тонкую кожу до ярких отметин, а между плотно сведённых бёдер проталкивается горячий член, задевая мошонку. — Я сверну её тонкую шею, если она хотя бы попробует. Это должно напугать младшего, вызвать возмущение, но только увеличивает накал возбуждения, скопившегося в теле. Мужчина срывается почти на рык, оставляя всё больше отметин на бледной шее парня, что завтра придётся скрывать плотной тканью водолазки. — Ты должен усвоить и запомнить, что это ты стонешь подо мной, что это ты выводишь меня из себя и что тебя я люблю. И этого правда оказывается достаточно. Ё Хан привык показывать свою заботу действиями и защитой, да и самому Га Ону было этого достаточно, но слышать от мужчины прямое признание каждый раз кажется чем-то нереальным и почти эфемерным. Он всегда, в такие моменты, смотрит в глаза прямо, либо сжимает в своих руках так сильно, что младшему кажется, будто он и правда самое ценное, что имеет Кан Ё Хан. Тело наконец расслабляется окончательно, а вскрики сдерживать Ким даже не пытается, концентрируясь только на ощущении члена, проникающего между плотно сжатых бёдер; пальцах, в такт скользящих по его члену и хриплых стонах, срывающихся с губ старшего. Ему плевать, правда ли слышно их крики и шлепки тела и тело на кухне, потому что единственное, чего правда хочется — чтобы Ё Хан не останавливался, о чём он и просит, срываясь почти на мольбу. Старший же увеличивает амплитуду толчков, толкается резче и грубее, стараясь попадать в такт руке на чужом члене, наращивая темп. Ему правда приятна ревность младшего в глубине души, что доводит до сытой улыбки, но иногда ему всё же смешно, что младший не замечает, какую власть имеет над ним. Весь Ким Га Он — сплошной кинк Кан Ё Хана. Порой его одержимость доходила почти до абсурда, когда он не мог остановиться, покусывая кожу на внутренней части бедра, явно имея перед ними слабость, или просто ночью, не имея возможности уснуть, оглаживал, едва касаясь большим пальцем контур пухлых губ. Га Он не замечал, какими взглядами порой его провожали как женщины, так и мужчины, а вот Ё Хан видел даже слишком много и часто, срываясь и устраивая ладонь на пояснице младшего, кидал острые взгляды в наблюдающих. Показывая, кому принадлежит этот мальчишка. Ревность младшего — резкая, полыхающая и яростная, в то время как ревность Ё Хана — ледяная, режущая и почти смертельная для окружающих. Чувств так много, что перед глазами давно скачут белые пятна, и, не сдерживаясь, впиваясь зубами в открытую шею почти до боли, совершая последние движения, мужчина чувствует, как тело под ним выгибается, дрожит и сам отпускает себя, доводя обоих до разрядки, что каждый раз — будто впервые, так же бьёт под дых и выбивает мысли из головы, создавая в черепе лишь белый шум и бегущую строку с единственной фразой: "я-люблю-ким-га-она". Сам Ким же теряется в пространстве и времени, позволяет привести себя в порядок, даже нацепить на тело одежду и поправить растрепавшиеся волосы. В столовой их встречает пара глаз, одни из которых смотрят с усмешкой и искорками, а вторые наполнены льдом всех айсбергов в мире. Га Он смотрит тоже, не отрывает взгляд, чувствуя, как мягкие губы его мужчины касаются виска, а рука — поясницы. В груди поднимается что-то тёмное и ядовитое, но это больше не неуверенность, а ощущение превосходства, ведь его шея сейчас усыпана бардовыми следами, тело ещё горит от горячих ладоней, что Сон А сразу же замечает, скривив губы в показательном отвращении. Только Кима это не волнует даже на толику, а в голову приходит лишь одна мысль — он выиграл войну, даже её не начав, за сердце Кан Ё Хана.