«...точно выплачивал жалование гарнизону Або зимой 1504-1505 г.г. С другой стороны, банкирский дом Фуггеров становится крупнейшим инвестором в английский государственный долг. Было подсчитано, что за 1501-1503 годы Ричард III выписал долговых расписок на 200 000 тысяч фунтов. Из них 120 000 были выкуплены банком Фуггеров, а еще 15 000 и 10 000 Якобом и Георгом Фуггерами лично. Львиная доля (т. е., доля английского льва) ввозимого в Англию из Гвинеи серебра оставалась в сундуках в Аугсбурге. Благосостояние этой семьи точно так же основано на слоновой кости Бенина и русской пушнине, как и на перце Молукки и вселенских амбициях Габсбургов».
Джон Хадсон. «Экономическая история Англии в Раннее новое время», Издательство Миддлхэмского университета, 2020.
Николая провели в дом настоятеля. Настоятеля там, конечно, не было. В маленькой, простой комнате на первом этаже, не украшенной ни обоями, ни деревянными панелями, служившей аббату прихожей и одновременно кабинетом, за таким же простым, хоть и массивным, столом сидел граф Вестморленд и вертел в руках кинжал. Перед ним стоял вычурный бургундский серебряный декантер в форме замка с несколькими башнями. Рядом, в камине, над огнем, висел котел с водой. К камину был прислонен ухват. Николай только успел устроиться на массивном простом стуле напротив стола, когда эта вода закипела. Граф, не говоря ни слова, откинул крышку декантера, потом встал из-за стола, подошел к камину, взял ухват, при помощи него снял котел с огня, перелил воду в декантер (тут же запахло какими-то травами; очевидно, граф использовал декантер как чайник для своих отваров для бессонницы), не пролив на стол ни капли, закрыл его, поставил котел на пол, а ухват прислонил опять к камину, вернулся за стол, посмотрел на Николая осуждающе-любопытствующе и спросил: -И что, Мартин? Зачем это вам? Зачем вы ведете душеспасительные беседы с этим проигравшимся шулером? Неровен час, Кэтсби и вас утянет за собой. «Началось», - подумал Николай. Он хотел задать совсем другой вопрос, тот, который не успел задать королю: о том, почему ополчение из его земель решено было отправить в Выборг, да еще и под его флагом, много ли их и кто ими командует? Зачем их призвали? Зачем под его флагом? Можно ли как-то отправить их домой? Николай ничего не знал о тех землях, но ему неприятно было думать, что из-за него кто-нибудь может погибнуть. Он хотел обсудить это. Граф Вестморленд же хотел в очередной раз пожевать несвежие придворные сплетни. К счастью, от этого разговора их спас настоятель, вернувшийся в свою резиденцию, чтобы сообщить о смерти Роберта Стиллингтона. * * * Все были согласны с тем, что отправляться надо как можно быстрее. Что, даже если выйти из Халла в начале октябре, путешествие уже будет трудным, а позже оно станет просто опасны. И тем не менее, быстро уехать из Ноттингема не получилось. Сначала Николаю по какой-то причине слишком долго несли письмо короля к сыну. В течение нескольких часов никто так и не удосужился сообщить людям Николая, что они должны ждать у городских ворот и за городскими стенами (сам Николай тоже ничего об этом не знал). Были проблемы с погрузкой обоза: то у одной из телег сломалась ось, то какие-то ящики забыли в арсенале и за ними пришлось возвращаться... Но дальше было только хуже. Несмотря на то, что из ворот Ноттингема они выехали в тот день почти в полночь, на осеннюю распутицу и то, что лошади, тянущие нагруженные повозки, не могли двигаться быстро, в Йорк они прибыли уже через три с половиной дня, а ранним утром шестнадцатого октября въехали в Халл. Тогда же командиры солдат (в одном из которых Николай с неприязнью узнал cвоего шурина, сэра Роберта Брэндона) и капитаны судов (все были соотечественниками и учениками Джона Кабота, и ни одного из них Николай не знал даже в лицо) отчитались, что у них все готово: провизия, оружие, запасы пороха, теплая одежда и даже бомбарды с их ядрами погружены, а все ополченцы, даже из Ирландии, прибыли в Халл самое меньшее — три дня назад, прошли смотр и готовы сесть на корабли. Все готовы были отплыть в ближайшие часы... но наступил полный штиль. Несмотря на то, что была уже середина октября, и никакого штиля не должно было быть. Наоборот, ветер должен был быть чрезвычайно сильным. И тем не менее, целую неделю ветра не было вообще. Когда наконец ветер сменился, они потеряли еще целый день. В то утро рядом с портом встала на якорь флотилия непонятно откуда (и как) там взявшегося «Великого Капитан-Адмирала, Главного Полевого Маршала и Высокого Гонфалоньера герцогства Бретань» Николя Коатенлема, который изъявил желание отправиться в Выборг вместе с ними. Сойдя на берег, все так же ярко и дорого одетый, все такой же спокойно-жизнерадостный и настолько наглый, что это даже придавало ему известное очарование, «монсеньор Николя», отвесив Николаю и графу Вестморленду церемонный и одновременно невероятно сложный поклон, заявил, что хотел бы таким образом выполнить свои обязательства перед Англией. Отправлять письмо королю и ждать его ответа не было времени, еще один день был потерян, и граф принял решение позволить ему присоединиться к походу с условием его полного подчинения приказам графа Вестморленда. В море вышли на следующее утро. Стоило им отойти от берега на такое расстояние, что его перестало быть видно, как разразился шторм такой силы, что смерть показалась Николаю неминуемой. Корабль качало так, как-будто сейчас его опрокинет вверх килем. Шторм продолжался несколько дней и опять разделил две флотилии: английские корабли он отогнал к Бергену, а флотилию Коатенлема погнал к Датским проливам, и они, чудом не разбившись, в конце концов стали якорем во фьорде Оденсе. В Бергене капитаны долго совещались, но решили в конце концов продолжать путешествие: вернуться обратно не позволят сильные встречные ветра, идти к Егорьевску было самоубийством. Высадиться на сушу тоже было нельзя: не только Швеция, но и Норвегия периодически восставала против датского владычества, среди командиров не было никого, кто знал бы эти земли, и нарваться на засаду и погибнуть было легче легкого. Как-то пошли дальше, и даже бросили якорь во фьорде Оденсе и встретились там с Николя Коатенлемом. Как это все происходило, Николай помнил плохо. Да вообще не помнил. Он либо болел морской болезнью и блевал в ведро для нечистот, либо, когда приходил в себя, начинал бояться настолько сильно, что начинал пить. Пил все, что предложат, все, что мог найти, выпивал все до донышка, до беспамятства, и блевал уже от пьянства. Так и прошло для него все путешествие от Халла до Любека: алкоголь, блевотина, морская болезнь и чудовищная качка. В такие моменты ему опять виделось, что он опять сидит в гостиничном номере, но уже другом (с другой стороны, все они похожи). Опять было утро, на этот раз — позднее. Как-будто в конце лета или начале осени. За его спиной стояла огромная кровать со смятой постелью, слева от нее — большое окно с открытыми шторами, напротив кровати плоский телевизор показывает какой-то исторический фильм, а он сидит рядом, за столом, и в ноутбуке читает монографию по истории. Судя по всему, девятнадцатого века, и, судя по всему, переводную, потому, что стиль как-будто иногда сбивался (с другой стороны, что только пьяному в голову не придет): «...многих появился соблазн разменять Средиземноморье на Балтику. С одной стороны, уже Пий III, фигура во многом несамостоятельная и находящаяся в сильной зависимости от Чезаре Борджиа в целом ряде аспектов, вызывает князя-епископа Утрехтского в Рим и закрывает глаза на то, что вот уже седьмой год подряд по две пушки и сто пятьдесят аркебуз из арсенала в Ноттингеме отправляются в Бенин-сити. Юлий II идет еще дальше: он прекращает «великую ссору», соглашаясь на все назначения на епископские кафедры, произведенные королем Ричардом с 1496 года, и выпускает еще одну буллу под названием «Inter caetera”, где недвусмысленно, хотя и несколько пространно, провозглашает свободу морской торговли и географических исследований. И очень щепетильно, с несвойственной ему честностью и вниманием к деталям, относится к сделке с Гвидобальдо да Монтефельтро, боясь спровоцировать могущественного союзника герцога Урбинского. Проще было умиротворить Англию и направить ее внимание туда, где ни у самого папы, ни у тех, кому он покровительствовал, не было никакого интереса, чем добавлять к той задаче, которую ему каждый день приходилось решать, с постоянно меняющимся балансом сил внутри постоянных в своем непостоянстве дипломатических союзов, еще одну неизвестную, а вернее, непредсказуемую, но довольно влиятельную страну. Последовав его примеру, похожий подход избрала и Франция. В Париже были готовы закрыть глаза даже на существование англо-испанского клиента — герцогства Бретань; все ради завоевания сначала Неаполя, а потом и Милана. Скорее всего, они надеялись при этом, что возросшие благодаря завоеваниям силы королевства позволят им со временем решить и эту проблему, и скорее раньше, чем позже. Император Максимилиан, со своей стороны, нуждался в короле Ричарде в качестве медиатора в своих отношениях с Бургундией. Венецию тоже вполне устраивала нейтральная Англия, ведь для светлейшей республики она была бы не таким военным союзником, каким была торговым партнером. К тому же, Англия, если слишком усердно побуждать ее занять чью-нибудь сторону в противостоянии Венеции с ее врагами, необязательно выбрала бы республику апостола Марка. Португалия, обладая ограниченными ресурсами, прежде всего, демографическими, поначалу не могла позволить себе войну с Англией, установление контроля над королевством Конго и дальнейшие усилия по поиску морского пути в Индию одновременно, а потом вынуждена была тратить большую часть сил на контроль за торговыми путями в Индийском океане и борьбу с местными правителями, а потом и на начавшуюся в 1505 году войну с мамлюками и через них — с венецианцами, поэтому с середины девяностых годов пятнадцатого века англо-португальское соперничество, готовое в каждый момент перерасти в настоящую войну, заканчивается, сменяясь дружественным нейтралитетом и разделом сфер влияния. А кроме того, в начале нового столетия вошли в возраст и возвратились на родину пасынки Ричарда — Хайме, герцог Браганса и Глостер, и его брат Динис, став его верными и очень влиятельными союзниками в среде португальской аристократии. Отношения с Испанией оставались стабильно хорошими. С самого начала царствование короля Ричарда связывали с католическими королями особые отношения, начиная с отправленного к битве на Дадлингтонском тракте наемного отряда под командованием капитана Салазара, через поддержку Бретани и до трех свадеб, произошедших первого мая 1499 года. В Лондоне поженились Ричард, принц Уэльский, взял в жены Марию Арагонскую; в Вальядолиде младший брат Ричарда, Эдмунд, женился на младшей сестре Марии, Екатерине; а в датском Оденсе Маргарита Йоркская, представляя по доверенности свою племянницу Джейн (та была слишком мала, и в брачном соглашении было специально оговорено, что брак будет консумирован лишь по достижении ею совершеннолетия), от ее имени произнесла брачные клятвы, стоя у алтаря вместе с Кристианом — вторым сыном короля Ханса. Говорят, именно королева Изабелла предложила связать две семьи брачными узами. Именно встреча Ричарда III и королевы Изабеллы в Бресте летом 1502 года на долгие десятилетия вперед определила судьбу Нового Света и пути европейской колонизации. Смерть Изабеллы и борьба Филиппа Красивого с тестем ровным счетом ничего в этом не изменила. Казалось, Англия должна была поддержать Филиппа и Хуану благодаря тесным экономическим связям между Англией и Бургундией и английский колонии Сент-Томас на севере Нового Корнуолла с кастильскими колониями на Карибах; в соперничестве с Португалией обе страны выступали, как ситуационные союзники. Однако уже в январе 1505 года Филипп Красивый и Фердинанд Арагонский — каждый со своей стороны, называя именно себя «регентом Кастилии» - подтвердили английское соглашение с королевой Изабеллой. Ни в одном другом случае так ярко не проявлялась политика, проводимая европейскими державами в отношении Англии: по возможности не ссорясь, держать ее, однако, подальше от европейских, а особенно — от итальянских дел. И король Ричард как-будто легко соглашался на такое положение дел (единственное исключение, которое он сделал, состояло в поддержке князя-епископа Утрехта против герцога Гелдерна: в 1506, 1507 и 1508 году он даже отправлял для этого свои войска на континент). Адриана VI избрали с таким же расчетом. Его считали (и вполне обоснованно) человеком английского короля и ожидали, что он будет отстаивать прежде всего интересы английской короны. Но, поскольку никаких интересов у английской короны, во всяком случае, на западе Европы и в Италии, как-бы нет, то и от нового папы ждали пассивности и отсутствия собственной политики. Франческо Фоскари, венецианский посол в Риме, даже позволил себе написать в письме дожу и сенату: «Мы ожидаем, что новый папа будет столь же мудрым и всевидящим, но и столь же бездейственным наблюдателем наших дел, как и английский король». Вторым качеством, за которое князя-епископа Утрехта сделали Папой, была его франкофобия. Впрочем, не все были уверены и в первом, и во втором, и шансы Джованни Медичи были не такими уж низкими. И все же дипломатические таланты епископа Утрехтского, красноречие епископа Бейнбриджа, специально прибывшего на конклав, и английское серебро сделали свое дело, и пятнадцатого апреля 1513 года Адриан Буйенс был избран папой. И избравшие его получили ровно то, что хотели, не больше и не меньше. И, как бывало уже не раз, исполнение их желаний не принесло им никакой радости. До своего избрания Адриан VI был очень хорошим епископом Утрехта. Балансируя между городами, бургундскими герцогами и своими английскими покровителями, он добился того, что подданные его по крайней мере терпели, кто бы ни занимал герцогский престол, требовал от княжества не слишком много, а само княжество жило относительно мирно. После его смерти его назовут лучшим из князей-епископов, когда-либо правивших Утрехтом. Он близко к сердцу воспринимал заботы и чаяния своих людей и от всего сердца желал благополучия своему диоцезу, а потому оставался равнодушен ко всему, кроме того, что вело бы к ослаблению Франции. В год избрания он и не пытался примирить короля Фердинанда, императора и Венецию, хотя мог бы, зато подговорил императора, чтобы тот вторгся во Францию из Бургундии, предупредил дожа Кампофрегозо о том, что на Геную собирается напасть вражеский флот, добился перемирия между Псковской землей и Ливонией и признания потери Динабурга последней, а за это потребовал от Бретани поддержать императора и напасть на Францию (летом 1513 года бретонские войска попытались отвоевать Фужер). В следующем году он раздувал угли гражданской войны во Флоренции - Джованни Медичи, уязвленный проигрышем на конклаве, стал его личным врагом, а кроме того, естественным образом сблизился с Францией. Если бы он все же стал Папой, то положение его семьи во Флоренции, возможно, было бы более прочным, но не теперь. Пользуясь тем, что враги Медичи, пусть в тот момент и немногочисленные, подняли голову, папа Адриан нанял войска и сколотил коалицию из герцогства Урбино, Лукки и Сиены. Раздираемая междоусобицами, ослабленная военными действиями и внутренними неурядицами республика не смогла сопротивляться вторжению, и в следующем, 1515, году была разделена между союзниками. Сама Флоренция стала управляться напрямую из Рима. Кардинал Медичи был обвинен в ереси и брошен в тюрьму в Риме. Следствие по его делу так и не было закончено и использовалось, согласно общему мнению, как предлог для того, чтобы как можно дольше держать его в тюрьме, где он и умер двадцать пятого февраля 1518 года. В том же году он не позволил Франциску I захватить Милан. Генуя, благодарная за то, что благодаря ему сохранила свою независимость, легко согласилась нанять войско для защиты владений Максимилиано Сфорца. Угрожая Венеции и Ферраре, что следующими после Флоренции могут стать они, он заставил их отказаться от активной поддержки Франции. Наконец, он нашел такую юридическую формулу, чтобы можно было сделать Николая, наследника Анны Бретонской, королем, не вызывая при этом гнева его двоюродного деда: в королевство Бретань были включены только земли самой Бретани. Псковская земля считалась отдельным герцогством, подвассальным другому государю и связанным с королевской династией Бретани только личной унией; территория вокруг Данцига объявлялась самостоятельным «великим герцогством Данцигским», которое, однако, не включало в себя сам Данциг: он становился вольным городом внутри этого герцогства. За это регент королевства и отец короля Николая, князь Дмитрий, согласился начать еще одну войну с Францией и, когда они вторглись в Миланское герцогство, он захватил Ансени и Шатобриан, начав тем самым кровопролитную «войну за Нант», продлившуюся больше четырех лет. Тринадцатого сентября 1515 года папские отряды, наемники, нанятые Генуей, и швейцарцы (а папа Адриан пользовался уважением швейцарцев; не раз по поручению Максимилиана Габсбурга он отправлялся в Швейцарию с дипломатическими миссиями; не сказать, чтобы они сильно повлияли на отношение швейцарцев к императору, но позволили тогда еще епископу Утрехта выстроить с ними собственные, довольно продуктивные, деловые отношения) разгромили французскую армию под командованием Франциска I. Под влияние понтификов попал теперь еще и Милан, сделав главной задачей итальянской политики на ближайшие пять лет борьбу со Святым Престолом. Впрочем, своей цели он добился: у Франции не осталось сил на поддержку герцога Гельдернского, и тот прекратил нападения на Утрехт. Кроме увеличения хаоса и насилия на Апеннинском полуострове, Адриан VI делал все или почти все, что просила от него Англия. Самым светлым поступком на этом пути (и, пожалуй, вообще за его понтификат) была канонизация Генриха VI в 1516 году. Также он учредил диоцез Норфолка и подчинил его церковной провинции Йорке. Остальные его шаги были более мрачными. Он не только не снял отлучение с Хемминга Гада, но еще и почти сразу после своего избрания приказал сфабриковать против него дело о ереси (епископ Гад сумел оправдаться при помощи кардинала Джованни Медичи). Уже в сентябре 1513 года папа более-менее беспричинно отлучил от церкви Арвида Курки, назначил на его место Джона Фишера и переподчинил диоцез Або Кентербери. Надо ли говорить, насколько эти и подобные мелочные интриги поспособствовали, впоследствии, распространению протестантизма в Швеции?.. * * * Не был и Ричард III, как опрометчиво назвал его синьор Фоскари, пассивным наблюдателем европейской политики. Просто Англия предпочла сосредоточиться на том, что было действительно для нее важно. Победив Ганзу в Первой Северной Войне и внимательно следя за тем, чтобы ее влияние не превысило опять известных пределов, в одиночку помогая Дании удерживать от распада Кальмарскую унию, покровительствуя своим купцам, которые расширяли и укрепляли деловые связи в северной Норвегии по всему пути вдоль побережья до Егорьевска-на-Двине, король Англии приобрел такую власть над регионом, сравниться с которой могла только власть великого князя Московии Ивана III над восточными районами того же региона. Вместе с Норфолком в северной части Нового Света, Або и Аландских островов, наличием дружественных портов в Дании, Норвегии и Московии с многочисленными английскими общинами, а также принимая во внимание то, что Англия становится главным иностранным торговым партнером Исландии, вытеснив оттуда ганзейских купцов после окончания Первой Северной войны, король Ричард ближе кого-либо приблизился к тому званию «властителя северных морей», которое он горделиво прибавил к своему титулу. Точно так же в те же десятилетия Южная Америка стала почти исключительно «испанским» континентом. Мне могут возразить: как Англия могла контролировать такие обширные территории, обладая такими примитивными технологиями и скудными ресурсами? На это я отвечу, что конкуренты Английского королевства не сильно от него отличались. В 1500 году началась Вторая северная война, которая и утвердила Англию в звании «владычицы северных морей». Согласно тех замыслов, которые вынашивали ее противники, начаться она должна была на год позже. Любек хотел отомстить за кровавое подавление любекского восстания, заново сплотить Ганзейские города вокруг себя но самое главное — вновь сделать Балтийское море — внутренним морем Ганзейского союза, вернув себе контроль над проливами и выдавив из региона англичан. Литву и Ливонию пугало все возрастающее могущество Московии и та легкость, с которой она одерживала над ними победу за победой. Шведы и так тяготились властью короля Ханса, но особенно им не понравилась «свадьба в Оденсе» первого мая 1499 года, когда в кафедральном соборе Святого Кнута, который за день до того заново освятили после ремонта, вдовствующая герцогиня Маргарита, представляя по доверенности свою девятилетнюю племянницу, стоя у алтаря вместе с принцем Кристианом, произнесла брачные клятвы перед епископом Ренновом. В конце зимы 1500 года была достигнута договоренность о совместных действиях. В конце мая 1501 года литовцы должны были осадить Вязьму, ливонцы на кораблях перевезти войско и артиллерию под Выборг и осадить его. Великий князь Иван, связанный, таким образом, войной на два фронта, не смог бы, по их мысли, помочь даже себе самому. Шведы в это же время должны были выбить датчан из Стокгольмского и Кальмарского замков и оккупировать Сканию вплоть до Хельсингборга. Большая роль отводилась Ганзе, ее флоту и тем наемным отрядам, которые она должна была завербовать к началу военных действий. Предполагалось, что шесть тысяч этих наемников оккупируют Лолланд и Фальстер, еще шесть будут направлены на помощь Литве, а ганзейские корабли помогут шведскому флоту уничтожить датский корабли в Копенгагене и Эльсиноре и, бомбардируя Мальме и Хельсингборг, облегчат войскам шведского регента захват этих городов. Все это позволило бы шведам и ганзейцам контролировать пространство от Кальмара до Любека (возвращая последнему контроль над проливами), увеличивало территорию Швеции и отрезало Данию от Норвегии. Дерпт, Данциг и Ревель должны были не только предоставить корабли для перевозки орденских войск к Выборгу, но еще и блокировать город с моря на время осады. Любек, Гамбург, Данциг, Ревель, Дерпт и Рига должны были нанять по две тысячи наемников каждый. Гамбург должен был участвовать и в боевых действиях в проливах и около Лолланда и Фальстера. В Любеке, Вендене, Стокгольме и Вильно, понимали, что их дипломатические усилия не останутся незамеченными. Знали они и о военных приготовлениях своих противников, как и о том, что в Саутгемптоне для московского государя строились еще две большие каракки (они получат имена «Сокол» и «Орел»), но надеялись, что смогут, быстро и надежно изолировав своих противников друг от друга, одержать победу. Кроме того, в Любеке считали, что король Ханс готовится воевать в Дитмаршене, а литовцы, в свою очередь, полагали, что великий князь Иван готовит сухопутное войско, чтобы продолжить войну с сибирскими татарами на стороне Казанского ханства. И, хотя к лету1500 года союз еще не вполне сложился из-за противоречий между участниками (например, при посредничестве Ганзы удалось погасить вражду между Стеном Стуре и Сванте Нильсоном, но отсутствие вражды не означало ни дружбы, ни желания сотрудничать; власти Данцига прямо, хотя и не публично, заявляли, что будут придерживаться нейтралитета в любой предстоящей войне с Англией и Московией; Дерпт и Ревель, подчиняясь Любеку и Ливонскому магистру на словах, не предпринимали, однако, никаких действий по подготовке к войне), в Любеке с надеждой смотрели в будущее, вполне обоснованно надеясь, что все разногласия удастся уладить за лето, с тем, чтобы уже осенью в деталях разработать план кампании на следующую весну. В конце концов, согласования совместных действий, особенно когда это касалось совместных расходов, внутри Ганзы никогда не были ни быстрыми, ни легкими, а разногласия шведских и вообще скандинавских аристократов, городов и крестьян между собой и друг с другом были давно и хорошо известны всем. К несчастью для Любека, Иван III оказался чуть быстрее и гораздо хитрее. Третьего мая 1500 года сразу три его армии пересекли литовскую границу. Трехсторонняя договоренность о совместных военных действиях между Великим Княжеством Московским, Данией и Англией была достигнута еще на свадьбе в Оденсе, где в качестве почетных гостей присутствовали будущий великий князь Василий III и Даниил Щеня Патрикеев. Великий князь Иван хотел продолжить свои завоевания в Литве, король Ричард стремился еще уменьшить влияние Ганзы и окончательно закрепиться в балтийском регионе, а король Ханс вынашивал амбициозные планы касательно Шлезвига и Померании, однако понимал, что без окончательной победы над жаждущей реванша Ганзой и окончательного же усмирения противников его власти в Швеции и (в гораздо меньшей степени) Норвегии эти планы так и останутся не более, чем бесплотными мечтами. Для него не были секретом настроения, царившие в Швеции после «свадьбы в Оденсе». Само трехстороннее соглашение было довольно сложным и предусматривало совместные действия против Ганзы на море, помощь Дании людьми и кораблями в случае нового восстания в Швеции, а также английскую помощь Великому Княжеству Московскому в завоевании Смоленска. Король Ханс расплачивался за помощь тем, что передавал великому князю Ивану город Або, а великий князь передавал Або в аренду Англии на сто лет с сохранением права датчанам и подданным московского князя свободно селиться в городе и пользоваться портом и складами в общем порядке. Кроме этого англичане прощали все не выплаченные к тому времени платежи за уже поставленные Великому Княжеству Московскому пушки и бомбарды. Король Ханс и король Ричард обратились к своему родственнику, королю Якову Шотландскому. Анна Бретонская тоже выказала желание присоединиться к коалиции: слишком сильно зависели бретонские рыбаки, которые вели промысел в северных морях, что омывали вновь открытые земли, от английских разрешений на свободное хождение по этим морям и когда угодно заходить в порт Норфолка, хранить там китовое мясо, ус и ворвань и торговать ими. Герцогиня пообещала снарядить за свой счет несколько кораблей и выдала англичанам и шотландцам несколько разрешений на вербовку наемников в своих землях. Союзники договорились выступить одновременно третьего мая 1500 года, через день после важного в Англии и Дании праздника. За две недели до этой даты под власть Ивана III перешел Семен Бельский со всеми владениями, в результате чего Литва лишилась значительной части своих земель еще до начала войны. Литва немедленно разослала союзникам просьбы о помощи. К десятому мая о начале войны знали в Стокгольме, Вендене и Любеке. Из всех них только Стен Стуре и его шведские сторонники готовы были вступить в бой хоть завтра. Данциг одиннадцатого мая разослал прокламацию о собственном нейтралитете, Ревель и Дерпт отказались предоставить великому магистру фон Плеттенбергу корабли для похода на Выборг, отговариваясь бедностью и упадком торговли, из-за чего невозможно нанять достаточное количество опытных моряков, тем, что паруса рваные, а доски во многих местах прогнили и тому подобными вещами. Рига и Гамбург призывы Любека проигнорировали. В конце концов стало ясно, что тому предстоит сражаться в одиночестве. Однако для того, чтобы доставить письмо куда-либо нужно было от нескольких дней до нескольких недель. Примерно столько же потребовалось бы флоту или армии, чтобы добраться в условленное место сбора. Прибавьте к этому как обычные опасности путешествий, так и связанные с войной, и вы поймете, почему столица Ганзейского союза начала подготовку своего флота только во второй половине мая. От планов морской атаки на Выборг пришлось отказаться. Вместо этого фон Плеттенберг и Александр Ягеллончик договорились, что войско ордена по суше отправится в Смоленск, чтобы там соединиться с литовской армией гетмана Константина Острожского. Проблема, однако, была в том, что еще раньше чиновникам были разосланы инструкции о том, как надлежит действовать в случае войны, а седьмого мая великий магистр объявил войну Московии. Старые инструкции пришлось заменять новыми, что создавало ужасную путаницу. Некоторые сначала приходили в Ревель или даже в Ригу, прежде, чем узнавали, что должны быть совсем в другом месте, некоторые запрашивали разъяснений, и в результате отправлялись в путь с большим опозданием. А комтур Дерпта, то ли из солидарности с собственной купеческой общиной, то ли и правда не получив разъяснений на противоречивые инструкции, так и не покинул город в течение всей кампании. Войско отправилось в Смоленск несколькими «колоннами», которые, к тому же, еще и Венден покинули в разное время. Две такие колонны были разгромлены на марше князем Александром Ростовским, захватившим, к тому же, их обозы и артиллерию. Всего до Смоленска добралось не больше пяти тысяч ливонцев. В тот же день, когда, исполняя условия соглашения, московские войска выдвинулись к литовской границе, «Георгий Победоносец» снялся с якоря у Выборга и в сопровождении тридцати кочей пошел к Копенгагену, где уже собирался датский флот, пятитысячное датское войска, набранное в Фюне и Зеландии, и две с половиной тысячи ландскнехтов, нанятых королем Хансом. Одновременно с ним Кале покинул большой флот. В его составе были свежепостроенные «Орел» и «Сокол», кроме того, три самых больших корабля английского королевского флота — ста десяти пушечная «Императрица Елена» и девяностопушечные «Grace Dieu» и «Цецилия Римская», три (из пяти) каракк флотилии города Кале, четыре каракки и десять меньших кораблей, предоставленные Анной Бретонской, тридцать пять шотландских кораблей (пять каракк и тридцать судов меньшего размера). Также на этих кораблях ехали восемьсот опытных ветеранов из города Кале и с острова Мэн, тысяча двести ирландских ополченцев под началом Мориса ФитцДжеральда, пятьсот шотландцев графа Аррана и двести пятьдесят — короля Якова, а кроме них — две с половиной тысячи завербованных в Бретани наемников, тысяча лучников из южной Англии и четыре английских осадных орудия вместе с артиллеристами. И, хотя Джеймс Гамильтон, первый граф Арран, как адмирал Шотландии, командовал кораблями, всем походом командовал Джон Помфретский. Эта военная кампания ознаменовала собой начало превращения Шотландии в фактического вассала Англии, «комнатную собачку английского короля», как только и оставалось желчно шутить французам после того, как «старый альянс» навсегда ушел в прошлое. Ветер отнес их к Нюборгу, поэтому в Копенгаген они прибыли только шестнадцатого мая. Утром семнадцатого мая объединенный флот, везший объединенное войско, под командованием Ханса Датского, Джона Помфретского и графа Аррана вышел в море. Датская его часть состояла из тридцати каракк и пятидесяти рыбацких бусов, на которые установили пушки. Изначальный план предполагал атаку на два города и подразумевал, что сопротивление будет серьезным и упорным. В полдень восемнадцатого мая объединенный флот, застав врасплох, без сопротивления со стороны защитников захватил Травемюнде на побережье Балтийского моря, «морские ворота» Любека. Здесь остались «Императрица Елена”, “Grace Dieu” и «Цецилия Римская», так как их капитаны опасались, что из-за размеров кораблей им будет слишком трудно маневрировать в русле Траве, которое в этих местах то сужалось, то расширялось, и «Святой Георгий», «Орел» и «Сокол», так как их команды были недостаточно знакомы с той местностью. Остальные же к закату было недалеко от города. Дождавшись ночи, нападавшие прошли мимо северных ворот и атаковали городские укрепления между ними и западными воротами. Одновременно солдаты, высаженные на берег чуть севернее, по суше попытались штурмовать северные ворота, обстреляв их предварительно из пушек. Нападение застало ганзейцев врасплох: ночное время, несколько направлений атаки, артиллерийский огонь осаждающих, подавивший, во всяком случае, в первые несколько часов, артиллерию защитников — все это не позволило городу организовать эффективную оборону. Впрочем, нельзя сказать, что город не пытался оказать сопротивление. С наступлением рассвета канониры принялись стрелять из пушек, три тысячи наемников, которых Любек успел нанять с тех пор, как узнал о том, что война началась, сделали вылазку за крепостные стены и попытались по палубам кораблей, сгрудившихся в бухте, дойти до английских, шотландских и датских кораблей, однако были остановлены огнем из луков, арбалетов и аркебуз. В гавани вспыхнул пожар, из-за которого пострадали пять шотландских кораблей, еще четыре датских и семь бретонских кораблей получили повреждения от любекских пушек. Было потоплено до двенадцати кочей и бусов. Защитникам удалось разбить ядром одну из осадных бомбард. Наконец незадолго до полдня рухнула одна из мощных башен северных ворот, в которую били с ночи, а сразу после этого от обстрела из корабельных пушек образовался пролом в северо-западной части крепостной стены. Начался штурм, в котором погибло больше тысячи семисот нападавших, однако к ночи девятнадцатого мая Любек был полностью захвачен и подвергся двухдневному разграблению. Погром, который устроили в городе вражеские солдаты, не шел ни в какое сравнение даже с подавлением восстания зимой 1496 года. Когда двадцать третьего мая они покинули город, казалось, в городе не осталось ни одного не тронутого дома. Северную и северо-западную часть города подожгли и они выгорели полностью. Вместе с тем, нападавшие вполне сознательно и дисциплинированно разрушили сооружения любекского порта, северные и западные ворота, почти всю крепостную стену на западе и несколько протяженных участков на севере. Все чужие корабли в бухте, которые были на плаву, осаждающие затопили, проделав в них пробоины. Все пушки с таких кораблей были сброшены в воду. Для столицы Ганзейского союза война закончилась, не начавшись. Проявлением военного гения было решение напасть на город и начать обстреливать его ночью, когда нападавшим самим почти ничего не было видно. Проявлением военного гения и невероятной удачи явился успех этой атаки, когда еще до рассвета городу был нанесен значительный ущерб, что предопределило судьбу всей осады. Считается, что автором этой невероятной тактики был Джон Помфретский, но нам представляется, что это не так. Скорее всего, все задумал и осуществил один из его капитанов, сэр Ричард Герберт, который уже воевал здесь в 1496-1597 году, а незаконнорожденному сыну короля победа была приписана пропагандой уже после, как это бывало почти всегда в те времена. Тем более, что сэр Ричард происходил из семьи с сомнительной лояльностью и сложным отношением к королю Ричарду. * * * Объединенный флот под предводительством короля Ханса появился в Данциге тридцатого мая. Власти города вступили с ними в переговоры и объявили о своем нейтралитете, после чего флот разделился: английские и московские корабли вместе с ирландскими ополченцами, солдатами из Кале и с острова Мэн, английскими лучниками, артиллеристами и осадными орудиями под командованием Джона Помфретского и Мориса ФитцДжеральда ушли в Выборг, а остальные вернулись в Копенгаген, куда прибыли четвертого июня, и где узнали о восстании в Швеции. Шведские повстанцы были готовы к бою, повторим мы. Правда, только в том, что касалось сухопутного войска. Захватив двенадцатого мая Стокгольмский замок и собрав к девятнадцатому мая в Стокгольме десятитысячную армию (плюс еще пять тысяч, которые привел Сванте Нильссен), Стен Стуре столкнулся с дилеммой. Он до сих пор не получил новостей от союзников, за исключением фон Плеттенберга, и не знал причин их промедления. Должен ли он дожидаться их, чтобы, возможно, получить поддержку флота, но потерять то преимущество, что дает неожиданность, или начать боевые действия без поддержки, но застать противника врасплох? Регент Швеции выбрал нечто среднее. Двадцать третьего мая Сванте Нильсен осадил Кальмар. Двадцать пятого шведские войска заняли Лунд, а двадцать шестого - Мальме. Дальше они, отдохнув, двинулись к Хельсингборгу, который и захватили второго июня. В Хельсингборге состоялся военный совет, на котором было решено двигаться дальше (ведь шведское войско еще нигде не встретило сопротивления и король Дании как-будто не спешил на помощь своим гарнизонам). Двенадцатого июня регент Стуре попытался захватить одновременно Эльфсборг и Бахусскую крепость, но натолкнулся на сопротивление. Кроме того, из-за того, что в каждом захваченном городе он был вынужден оставлять верный ему гарнизон, его армия уменьшилась почти наполовину. В это время Стен Стуре получил послание от Кнута Альвссона: тот, узнав об успешном шведском наступлении в Скании, спешно созвал трехтысячное ополчение недалеко от Осло. После обмена письмами решено было действовать совместно: сначала захватить Эльфсборг и Бахусскую крепость, чтобы отрезать Норвегию от Дании, а потом — Осло и находящийся западнее Тенсберг. Двадцать седьмого июня они предприняли штурм Бахусской крепости, который натолкнулся на ожесточенное сопротивление гарнизона во главе с Генрихом Крюмедиге. Защитники были поддержаны вылазкой из Эльфсборга. Вылазка эта, хоть и сумела некоторым образом помочь осажденным, все-таки была отбита и ослабила гарнизон уже Эльфсборга, что позволило Стену Стуре и Кнуту Альвссону на следующий день захватить его, хотя и с боем. Армия повстанцев несла потери. К началу июля у Стена Стуре осталось не больше четырех тысяч солдат, а у Альвссона — не больше полутора тысяч. О походе в Норвегию не могло быть и речи. Кнут Альвссон вынужден был вернуться домой, в свои владения недалеко от Осло, а шведы приняли решение отступать к Стокгольму через Фальчепинг и Эребу. Король Ханс в это время столкнулся со своими трудностями. Верные регенту Стуре гарнизоны в Мальме и Хельсингборге не сдавались, несмотря на постоянные бомбардировки. Тогда король Дании переправил свои войска в Кальмар, где сначала попробовал вступить в переговоры со Сванте Нильссоном и переманить его на свою сторону обещаниями сделать его своим наместником в Швеции. Одновременно с этим он поручил своему сыну завербовать еше несколько тысяч наемников в Германии, а также обратился к Ричарду III и великому князю Ивану с просьбой прислать людей. Людей прислать они не смогли, однако в середине июля в Копенгагене появились «Святой Георгий», «Сокол» и «Орел» (которые до этого помогли Джону Помфретскому и князю Ивану Рузскому вместе с кораблям английского флота взять под контроль Або и Расеборгский замок), а также двенадцать шестидесятипушечных каракк английского королевского флота из флотилии, которая отвезла войска под командованием герцога Норфолка в Егорьевск-на-Двине. Она вышла третьего мая из Бишопс Линна и, кроме двенадцати английских каракк в ней было двадцать два шотландских корабля (две каракки и двадцать кораблей меньшего размера) и тридцать кораблей разного типа, водоизмещения и размера, которые были спешно выкуплены у купцов и использовались в качестве транспортных. Везла она четыре бомбарды, тридцать полевых пушек разного калибра, шесть тысяч пехотинцев и одиннадцать сотен кавалерии, а также огромное количество боеприпасов разного типа. Бросив якорь в устье Северной Двины пятнадцатого июня, двадцать первого она, высадив войска герцога Норфолка и пополнив запасы, вдоль северного побережья Скандинавского полуострова, мимо Нидароса и Ставангера, отправилась в Балтийское море и четырнадцатого июля была в Копенгагене. Сванте Нильссон отказался вступить в переговоры, считая, что положение повстанцев вполне прочное, и войскам короля Ханса пришлось вступить с ним в бой. Войска Нильссона были рассеяны, а сам он вынужден бежать, но прорыв осады стоил королю Хансу почти половины войска. Завербованным наемникам нужно было время, чтобы добраться до театра военных действий, и поэтому до середины июля король Ханс мог выделить на осаду Мальме и Хельсингборга не больше, чем по три тысячи человек на каждый из городов (Лунд при этом сдался почти сразу). Появление еще пятнадцати кораблей, которые тут же присоединились к бомбардировкам, качнуло чашу весов на сторону датского короля, и оба города сдались к первому августа. Король Ханс не пожелал проявить милосердие, и повелел казнить всех командиров в обоих отрядах. В то время, когда король Ханс осаждал Хельсингборг и Мальме, а Иван Борисович, рузский князь с приданными ему семью сотнями английских лучников и тремя бомбардами, захватывал Тавастегус, Кусто и изгонял оттуда епископа (следующим, кто посетит свой диоцез, будет Джон Фишер в 1520 году), Джон Помфретский совершил нечто, не предусмотренное никакими договорами: оставив в гарнизоне Або четыреста человек и распустив весь, находившийся под его командованием, флот, кроме трех самых больших кораблей, он с остальными своими людьми и этими кораблями захватил Аландские острова, после чего, отпустив оставшиеся английские корабли домой и самовольно назначив Мориса, графа Ноттингема, капитаном Або, а себя — лордом-лейтенантом Аландских островов, решил остаться там зимовать. Но, конечно, не Шведская Финляндия была главным театром той войны. Главная ее сухопутная битва состоялась четырнадцатого июля в землях, недавно присоединенных к Великому Княжеству Московскому, рядом с городом Дорогобужем. К концу июня все ливонские отряды собрались в Смоленске, где соединилось с подошедшей армией гетмана Острожского. Объединенное войско выступило навстречу московским ратям под командованием Юрия Кошкина и Даниила Патрикеева. Орденско-литовские войска имели небольшое численное превосходство (на тысячу или две тысячи человек) и, возможно, больше артиллерии. Но разногласия в командовании (Плеттенберг с самого предлагал идти на Псков, да и в целом, похоже, к июню расхотел воевать), плохая подготовка, усталость и страх ливонцев, отсутствие слаженности как между союзниками, так и между отдельными отрядами в ливонском войске вместе с недооценкой противника привели к тому, что литовцы и орденцы сначала попали в ловушку, подстроенную московскими командирами, после чего некоторые части крестоносного войска дрогнули и побежали, что вызвало панику и замешательство уже среди литовцев. Литовско-ливонские силы были наголову разбиты. Острожский и фон Плеттенберг попали в плен. После этого московские войска дошли до Смоленска, и, вероятно, следуя ранее полученному приказу, осадили город, несмотря на то, что у них не было осадных орудий. Осадные орудия вскоре прибыли в обозе еще одного войска - русско-английского. Выйдя из Егорьевска двадцатого июня, отряды под командованием герцога Норфолка и Чарльза Хилла, барона Мортэна, двадцать шестого июля были в Новгороде, где их встретили великий князь Василий Иванович, боярин Андрей Челяднин и Джон Помфретский (который передал под командование герцога Норфолка семьсот лучников и три осадных орудия, которые привел из Финляндии). Вести о битве при Ведроше только что дошли до города, поэтому после недолгого военного совета решено было придерживаться прежних планов и двадцать седьмого июля из Новгорода выступило восемнадцатитысячное объединенное войско с семью английскими и пятью русскими осадными орудиями. Формально им командовал великий князь Василий Иванович, на деле же, в силу его неопытности, все решения принимались совместно боярином Челядниным и герцогом Норфолком. Двенадцатого августа передовые отряды этого войска достигли Смоленска. К тому же времени относится загадочный случай, о котором историки спорят до сих пор. Василий Иванович и герцог Норфолк пятнадцатого августа выехали в Дорогобуж. Цели поездки были неясны, возможно, там их ожидал кто-то из приближенных московского государя. Обоих сопровождала свита и небольшой отряд воинов. В какой-то момент в середине дня семнадцатого августа герцог Норфолк со своими людьми немного отстали... и все, что мы знаем, это то, что оба решили, не доезжая до Дорогобужа, повернуть назад и ехали, при этом, чрезвычайно быстро, вернувшись в лагерь под Смоленском уже девятнадцатого августа. Связано ли это с произошедшим на Свинском поле, что там произошло, почему Василий III всю оставшуюся жизнь называл Томаса Говарда братом и прямо просил, чтобы Англия именно его прислала на коронацию, почему в Лондоне с такой неприязнью относились к Дмитрию-внуку, почему сам Дмитрий сразу же, как сошел с корабля в Йорке, не стал представляться даже членам городского совета, а вместо этого в тот же день нашел корабль, шедший в Нант, почему дипломатический кризис 1502 года был так быстро улажен — этого мы не узнаем, видимо, никогда. Смоленск был взят штурмом первого октября. Андрей Челяднин и Томас Говард, герцог Норфолк, остались зимовать в городе вместе со своими войсками. Десятого августа наследник датского трона, принц Кристиан, привел в Лунд восемь тысяч ландскнехтов. В тот же день король Ханс объявил союзникам, что считает их обязательства исполненными, после чего «Георгий Победоносец», «Орел» и «Сокол» ушли в Выборг, четыре английские каракки — Або (они составят флотилию этого города), остальные же возвратились домой, едва успев к закрытию навигации в Северном море. Сам же король Ханс двенадцатого августа двинулся к Стокгольму, куда недавно возвратился регент Стуре с остатками своего войска. Во второй половине августа датчане осадили Стокгольм. Датский флот зашел в озеро Меларен и принялся бомбардировать город. Все эти события позволили Хеммингу Гаду начать свое сражение — в кулуарах Римской курии. Он, представляя факты в выгодном ему свете, утверждал, что Дания, Англия и Шотландия в союзе со схизматиками прямо воюют с крестоносцами, Литва уже пала под их ударами и только Швеция остается единственной, пока еще не павшей крепостью, на пути ереси и безбожия. Шведский посол при папском дворе просил Александра VI наложить на Англию, Данию и Шотландию интердикт и объявить крестовый поход против схизматиков. Начаться этот поход должен был, по его мнению, с очищения Шведской Финляндии. Папа ожидаемо не решился на интердикт. Его отношения с Ричардом III и без того находились в том положении, которое можно назвать дипломатической войной, и в курии вполне обоснованно боялись, что тот, кто вооружил огнестрельным оружием язычников, вряд ли что-то остановит, при определенных обстоятельствах, от более тесного союза с христианами-схизматиками. С другой стороны, в курии знали о настроениях в Дании и Шотландии и о недоверии, испытываемом многими жителями северных немецких земель, к Ливонским крестоносцам. К тому же, Александр VI все еще вынашивал планы большой войны против турок и понимал, что без помощи великого князя Ивана осуществить их не удастся. Было и еще кое-что: такой резкий разрыв с Англией означал бы ухудшение отношений с Испанией и империей и делали Францию, по крайней мере, на время, единственной силой, на чью поддержку он мог бы положиться, чего Папа Александр, очевидно, не хотел. Излишне говорить при этом, что король Ричард был единственным католическим правителем, который мог бы добиться освобождения Вальтера фон Плеттенберга. Из-за всего, перечисленного выше, Александр VI так и не решился на интердикт, хотя издал буллу о крестовом походе, только не против московитов, а против турок и неких «народов, которые им помогают», не перечисленных по имени. А еще разрешил на три года продажу индульгенций в Литве, Ливонии и Швеции для того, чтобы покрыть расходы на это богоугодное дело. Известно как минимум о пяти случаях (по одному в Мальме, Кальмаре и Лунде, и двух — в Хельсингборге), когда священников высекли без суда за чтение этой буллы прихожанам, в Зеландии и Норвегии ее вообще не обнародовали, а весной 1501 года, после того, как в Балтийском море опять появились корабли английского короля, в регионе стал распространяться некий трактат, направленный против Хемминга Гада, который той весной вернулся в Швецию, избранный епископом Линчепинга. Его аргументация слишком сильно напоминала ту, которую король Ричард использовал, когда занял трон и когда критиковал правление своего брата, чтобы это было простым совпадением. Епископ обвинялся там в многочисленных грехах, пренебрежении десятью заповедями и священническими клятвами, лжи, с помощью которой он пытался ввести в заблуждение Папу и кардиналов, коррупции и непотизме, а также утверждалось, что он является государственным изменником потому, что восстал против законного короля Ханса. В конце памфлета содержался призыв к самому епископу — добровольно отказаться от всех титулов и должностей и покаяться, а к публике — не доверять человеку, погрязшему в многочисленных грехах и преступлениях. Здесь имя Хемминга Гада увязывалось, хотя и обиняками и не вполне убедительно, с индульгенциями и объявленным крестовым походом. Сам поход объявлялся «не истинным», ведь объявлен он был, утверждал анонимный автор, после угроз епископа Гада отдать Швецию схизматикам, уйдя под руку «московского архиепископа». Изданный сразу на латыни, греческом, средненижненемецком, западнорусском и древнешведском языках, памфлет распространялся очень энергично и, по видимому, настолько широко, насколько было возможно. Об этом свидетельствуют находки: в 1873 один из экземпляров трактата был обнаружен в Рейкьявике, еще один в 1875 нашли в Белозерске, и целых два — в Казани в 1888 году. Иногда его авторство приписывают лично Ричарду III, но мы считаем это маловероятным. Вообще же, 1501 год стал годом, когда были доиграны партии, которые игроки не успели закончить в предыдущем году. Во-первых, еще в январе в Стокгольме Кальмарская уния была продлена еще на несколько лет. Лед на озере Меларен встал к концу декабря, что заставило датские корабли уйти оттуда еще раньше и вынудило короля Ханса растянуть силы своей сухопутной армии, окружая город ее силами. У него заканчивались деньги и иностранные наемники начинали выражать недовольство затянувшейся до зимы, несмотря на численный перевес, осадой. Столкнувшись с возможностью потерять свое войско либо от постоянно ухудшающейся погоде (зима в тех местах выдалась особенно суровой), либо из-за бунта, либо из-за того, что наемники просто отправятся по домам после того, как он перестанет выплачивать им жалование, король Ханс в середине января решился на штурм. В боях пятнадцатого и шестнадцатого января 1501 года город был взят, однако датский король и его командиры не знали того, что в городе, блокированном с суши и с моря, жители которого ослаблены недоеданием, разразилась чума (очагом которой на этот раз был, вероятно, Стокгольмский замок). Штурм и присутствие в городе вражеского войска только помогли распространению эпидемии. Из двенадцати тысяч человек, которые насчитывала армия короля Ханса к окончанию штурма, к концу апреля, когда эпидемия пошла на спад, осталось не больше четырех тысяч. Само население города сократилось с семи до двух тысяч. Но хуже всего пришлось тем, кого король Ханс приказал арестовать и содержать в тюрьме, намереваясь судить за измену: из них не выжил никто, даже те, кто, как Стен Стуре, содержался в замке в более комфортных условиях. Сам король Ханс не пострадал, покинув город еще восемнадцатого января. Во-вторых, Выборг остался единственным торговым центром Шведской, а теперь уже русской, Финляндии. В течение зимы и ранней весны граф Ноттингем закрыл в Або все купеческие конторы и предупредил купцов, что товары могут оставаться на городских складах лишь до первого июня. Московские и английские купцы, торговавшие через Выборг, добились запрета на торговлю в английском Або: в нем запрещалось отныне организовывать ярмарки и вообще заключать торговые сделки, а из всех товаров разрешалось хранить там только рыбу и пушнину, только тому, кто добыл их, и не больше пяти недель в год. В третьих, за осень и зиму великий князь Иван очень быстро и прочно установил свою власть на новых для него землях, не оставляя ни Литве, ни Швеции ни единого шанса возвратить их. Он даже предпринял попытку, правда, неудачную, еще увеличить свои владения, отправив войско под командованием Ивана Борисовича Рузского осаждать Олафсборг. Олавинлинна на долгие столетия останется пограничной крепостью между Шведской и Русской Финляндией. Литва, лишившись двух главных союзников (великий магистр фон Плеттенберг пребывал в плену, а польский король Ян умер в начале лета), боялась что-либо предпринимать, а пятитысячное войско, легко разбитое русскими под Смоленском, похоже, было послано только затем, чтобы оценить, как быстро и насколько большие силы они могли собрать для того, чтобы отразить нападение на западном направлении. Английские войска во главе с Джоном Помфретским и герцогом Норфолком, за исключением семисот пехотинцев, усиливших гарнизон Або, отбыли домой в последних числах июня 1501 года. Первого июля, когда князь Иван Рузский снял осаду с Олафсборга, а за много миль от него, на границе Норвегии и Швеции, гарнизон, оставленный в Эльфсборге Стеном Стуре, решил признать власть датского короля, собственно военные действия этой войны закончились. Начались переговоры. С июля 1500 года власти Данцига неоднократно предлагал всем сторонам свои «добрые услуги» и предлагал свой город в качестве места проведения переговоров, однако желающих воспользоваться его предложением не нашлось: переговоры между воюющими сторонами шли с конца лета 1500 года и ни у кого не было нужды в большой конференции. Сам Данциг направил еще в феврале 1501 года отправил послов в Лондон и Москву, пытаясь договориться о взаимовыгодных условиях торговли исключительно для своего города. Ревель и Дерпт, воспользовавшись тем, что великий магистр фон Плеттенберг до сих пор пребывал в плену и временно воцарившимся в Ливонии безвластьем, отправили четверых своих синдиков в Москву, чтобы уладить старые обиды, препятствовавшие возобновлению торговли в прежних объемах. На этом фоне Любек выглядел безнадежно опоздавшим: он изъявил желание заключить мир лишь в начале 1503 года, на несколько месяцев позже Литвы, и не добился даже временного перемирия даже с Шотландией. Впрочем, не только далекая и почти не заинтересованная тогда в балтийских делах Шотландия, не только Московия и Англия, но даже другие участники Ганзейского союза, такие, как Гамбург, не придали этому большого значения: Любек надолго, если не навсегда, потерял свое влияние. Король Ханс вступил в переговоры со Сванте Нильссоном и той частью шведского дворянства, чьи интересы представлял Стен Стуре. Он даровал широкую амнистию повстанцам, распространив ее на Кнута Альвссона и его норвежских сторонников, повторил свое обещание назначить Сванте Нильссона в шведский риксрод и даже в феврале 1502 года выразил протест королю Ричарду и великому князю Ивану против захвата Шведской Финляндии, который они совершили без его разрешения и ведома. 1502 год вообще был годом разногласий между союзниками. Весной бежал в Бретань Дмитрий-внук. Существует легенда, согласно которой он доехал от Москвы до Або за четыре дня, загнав по дороге нескольких лошадей, которых дали ему верные люди, в Або несколько недель до начала навигации скрывался на складе с пушниной, а потом бежал в Йорк на английском рыболовецком корабле, спрятавшись в куче с уловом. В Йорке он якобы получил совет от Хамфри, архиепископа Йоркского и его знаменитой тети, Маргариты Бургундской, которая в те дни гостила в городе, после чего купил на одолженные ими деньги лошадей и отправился в Бристоль, откуда отплыл в Нант на еще одном рыболовецком корабле — только на этот раз это было, как гласят некоторые варианты этой истории, судно бретонских китобоев, которые возвращались в Нант из Норфолка, продав свою добычу в Бристоле. Скорее всего, это всего лишь красивая легенда, притом, сочиненная гораздо позднее. Во-первых, если у опального наследника московского престола были сомнения в том, что его примут в Англии (а такие сомнения должны были быть, и притом, вполне обоснованные), то ему необязательно было бежать в Бретань через Йорк — он мог сесть на бретонский корабль. За год до того король Ричард разрешил бретонским кораблям (не более, чем семи в год) ходить в Выборг и Егорьевск в составе английских конвоев при уплате пошлины и согласии капитанов, осуществлявших охрану. Китовые туши, поскольку быстро портились, обычно продавались китобоями тут же, в Норфолке, где мясо приготавливалось, а жир выплавлялся в ворвань английскими колонистами. Бретонские моряки никогда не были китобоями: китобойным промыслом занимались баски из Испанской и Французской Наварры. Наконец, ни с Маргаритой Бургундской, ни с Хамфри де ла Полем князь Дмитрий не был знаком, а в случае архиепископа Йоркского он вряд ли вообще знал его имя. Не так давно Уильям Стаббс высказал предположение, что побег из Московии был организован Анной Бретонской, которой был нужен достаточно зависимый от нее, но достаточно знатный муж, чтобы сохранить независимость ее династии и ее королевства. Мысль довольно интересная, тем более, что двадцать первого ноября 1504 года юный князь женился на юной герцогине по католическому обряду. В этой связи тем более странно, что в Москве поверили в причастность Англии к побегу Дмитрия-внука. Однако, как мы знаем, конфликт был быстро улажен. Трудно сказать, что повлияло на великого князя Ивана. Конечно, ему должен был польстить его портрет, который отправил в Москву король Ричард. Возможно, свою роль сыграло заступничество вновь назначенного наследника московского престола, великого князя Василия. Скорее же всего дело было во взаимовыгодной торговле, английских кораблях и золотых английских монетах, которые наполняли его сундуки. Уже в июле прерванные было переговоры возобновились, а в августе 1502 года великий князь согласился «проявить милосердие» в ответ на «мольбу» Маргариты Йоркской и передать ей великого магистра фон Плеттенберга. «Grace Dieu” и «Святой Георгий» должны были войти в порт Данцига, где магистра передали бы с одного корабля на другой, после чего герцогиня Маргарита должна была отвезти его в Антверпен, откуда он по суше должен был отправиться в Венден. Из-за того, что вдовствующая герцогиня не успела бы прибыть в Данциг, пока это было безопасно, обмен отложили до следующей весны. Но наконец, после трех лет плена, фон Плеттенберг был свободен. В день смерти папы Александра он в сопровождении шести телохранителей Маргариты Бургундской вернулся в свою столицу. Между тем дело опять шло к большой войне. Опять испортились отношения короля Ханса с его подданными. Сванте Нильсон, который сразу после назначения был вполне верен, к 1504 году попал под подозрение, а весной 1505 вынужден был уехать в Эдинбург. И не без оснований. Единожды отправив королю Ричарду и великому князю протесты против захвата Финляндии, король Ханс не сделал более ничего, чтобы вернуть эти земли. Поражение в войне 1500-1501 годов и жестокость датского правителя, то, что господство знакомых им ганзейцев в торговле заменяется господством англичан, аугсбургского дома Фуггеров и московских купцов на востоке, рост налогов и податей (король Ханс все сильнее впадал в долговую зависимость от Англии и от банкирского дома Фуггеров) — все это не могло не вызывать недовольства шведов. С 1503 по 1505 год король Ханс пытался завоевать Дитмаршен. Кампания, которая стоила ему огромных денег и закончилась полным поражением, подтолкнула их к мысли, что датский король достаточно ослаб, чтобы у их восстания появился шанс на успех. Но события, приведшие к войне, произошли не в Стокгольме, Шлезвиге, не в Витебске и даже не в Москве, а в Ренне и Нанте. Получив в Рождество 1505 года сведения о смерти своего деда, князь Дмитрий сразу же заявил свои права на московский престол. Тогда же герцогиня Анна заявила, что собирается снарядить за свой счет флот и нанять армию, которые помогут ее мужу отвоевать то, что принадлежит ему по праву. Флот начали готовить в Нанте в январе. В Португалии купили десять каракк, еще пять — в Испании, и еще двенадцать нашли в Бургундии. Весь год агенты герцогини вербовали наемников в самой Бретани, Брабанте и Шотландии. В то же время князю удалось связаться со своими сторонниками в Псковской земле, которая за семь лет до того не приняла Василия Ивановича в качестве своего наместника, и сейчас была готова отвергнуть его в качестве великого князя. Установили они дипломатическую переписку и с Ливонией. Наконец, первого сентября флотилия покинула Нант, увозя в Ливонию князя Дмитрия вместе с семитысячным наемным войском. Двадцать первого сентября был захвачен Ивангород, после чего, оставив там две тысячи человек и весь флот — в устье Нарвы, армия претендента маршем прошла до Пскова, где «государя всея Руси Дмитрия Ивановича» двадцать пятого сентября тепло встретили жители города. До этого, в середине июля 1506 года, после не вполне удачного казанского похода московского государя, Псков перебил его чиновников и московский гарнизон, закрыл ворота перед подкреплением, отправленным из Москвы и присягнул на верность Дмитрию Ивановичу. В те же дни в пределы Московского государства вторглось войско Ливонского ордена. Василий Иванович, после, повторим мы, не вполне удачной военной кампании в Казани не мог сразу заново собрать войско, а, собрав его, вынужден был сначала отражать ливонское нашествие, поэтому позволил мятежникам закрепиться и даже дождаться своего «государя». Впрочем, нельзя сказать, чтобы он не сделал совсем ничего, чтобы подготовиться к возможному развитию событий. Предупрежденный заранее королем Англии о том, что ему придется, возможно, воевать на северо-западных рубежах своего государства, и, возможно, опять против Ливонского ордена, он усилил гарнизоны в Торопце и Великих Луках и предупредил наместников в Новгороде и Выборге (подкрепление, посланное в Псков, наткнулось на закрытые ворота). Великий князь заказал на верфях Саутгемптона еще один корабль. К королю Ричарду стекались сведения от его шпионов в Северной Европе и от его посла в Ренне еще с весны. Сообщали ему и о кораблях в Нанте. Обо всем этом он написал Василию Ивановичу в двух письмах, одно из которых было отправлено в конце мая, второе — в середине августа. Столкнувшись с войной двух его союзников между собой, король Ричард сосредоточился в основном на дипломатических усилиях, призванных, с одной стороны, помочь его главному союзнику, а с другой — как можно скорее закончить саму войну на условиях компромисса. Еще летом английские дипломаты при папском дворе добились от Юлия II отлучения от церкви Хемминга Гада. Через племянницу он убеждал Шотландию отказаться от вступления в войну на стороне Бретани и князя Дмитрия. Особые инструкции были разосланы командирам английских гарнизонов. Когда в октябре 1506 года корабли Дмитрия Ивановича попытались войти в Выборгский залив, путь им преградили английские корабли флотилии, стоявшей якорем в Або. Те были вынуждены повернуть обратно. Крестоносцы опять потерпели неудачу. Они, вопреки договоренности, не были поддержаны Дмитрием Ивановичем, стремившимся показать себя защитником государства и ревнителем православной веры. Попытка взять Великие Луки штурмом окончилась ничем, а когда они организовали осаду, к городу подошла рать Даниила Патрикеева. Разбитые, они вынуждены были возвратиться домой ни с чем. После этого московские войска осадили Псков. Однако, узнав, что в городе находится пятитысячное войско, Даниил Щеня был вынужден снять осаду и увести московское войско: Псков было невозможно взять и тогда, когда город защищали гораздо меньшие отряды. В начале октября, вдохновившись псковским восстанием, очевидно не встретившим никакого сопротивления, и затянувшимися выборами нового польского короля, город Данциг объявил, что уходит под руку герцогини Бретонской и «государя всея Руси Дмитрия Ивановича» и вместе с тем — о выходе из Ганзейского союза. С 1495 года Данциг тяготился пребыванием, с одной стороны, в составе Польского королевства, с другой стороны — Ганзы, и при этом все больше зависел от торговли с англичанами и русскими. При этом вражда с Великим Княжеством Московским, в котором ни Литва, ни Ганза не были успешны, а Польша втягивалась все больше и больше благодаря личной унии государей, входили в резкое противоречие с ее интересами. Этот мятеж был попыткой соблюсти свои экономические интересы и при этом сохранить хотя бы призрак легитимности своих действий. Одновременно с объявлением о переходе к другому государю Данциг от имени города разослал просьбы о помощи королям Англии, Дании и Шотландии. Король Сигизмунд, который намеревался после своего избрания воевать с Москвой за возвращение Смоленска и других земель, был вынужден начать войну с Данцигом. По-настоящему война началась следующей весной, после того, как и польский король, и московский великий князь тщательно подготовились к военной кампании и смогли собрать максимально возможное количество отборных, самых лучших войск. Великий князь Василий и его военачальники вполне представляли себе, с чем им придется столкнуться: до этого еще никому не удавалось взять Псков. В мае 1507 года город окружила огромная армия московского князя (хотя цифра в сто тысяч представляется маловероятной). Чуть раньше, в середине апреля, войско польского короля осадило Данциг. Начались две осады, которые продлятся ровно год. Данциг был полностью защищен с моря, во-первых, сам обладая мощным флотом, а во-вторых, будучи поддержан Англией и Шотландией. Король Ричард не отправил туда английских солдат, однако на его деньги были завербованы пять тысяч солдат в Швейцарии и Германии, а также — две тысячи шотландцев, и еще две тысячи предоставили шотландский король и граф Арран, который опять отправился Балтийское море во главе англо-шотландского флота, который перевез в Данциг войска, посланные на помощь вольному городу. Три тысячи ландскнехтов оплатил Якоб Фуггер, который все более и более вовлекался в местные дела. Начиная, как агент английского короля, выплачивавший жалование английским войскам под Смоленском и в Або, к 1506 году он имел уже конторы в Выборге, Новгороде и Москве, равно как и в нескольких ганзейских и скандинавских городах, претендовал на несколько металлических месторождений в Швеции... Везде, однако, он вынужден был терпеть суровую конкуренцию и чужие привилегии. Он давно уже мечтал заработать себе такое положение в одном из Балтийских портов, чтобы самому пользоваться привилегированным положением, защищающим его от конкуренции... В помощи Данцигу он увидел свой шанс. В конце лета герцогиня Анна отправила на помощь «своему городу» две тысячи воинов, и еще две тысячи отправила на помощь своему мужу. Для этого ей пришлось, как и почти двадцать лет назад, заложить многие личные вещи, включая золотую и серебряную посуду. Ведь сама она вынуждена была все лето держать большое войско недалеко от Бреста, чей гарнизон король Ричард увеличил до десяти тысяч человек, отправив туда подкрепления из Ирландии и Южной Англии. Доходы герцогства от торговли и рыболовного промысла в также уменьшились, ведь английский монарх отозвал все разрешение на рыбную ловлю в водах, которые считал своими, и запретил пользоваться английскими конвоями для путешествий в Московию. Подмога от бретонской герцогини, преодолев все непогоды Северного моря, прибыла только в октябре. Те две тысячи, которые шли в Данциг, прибыли туда благополучно (как, в общем, и все товары и люди, путешествовавшие в город морем во время той осады), а вот те, кто направлялся в Псков, не смогли достичь его из-за русских войск и были вынуждены остаться в Ивангороде, увеличив его гарнизон до четырех тысяч человек. Десятитысячное русское войско уже не смогло его взять и сняло осаду, когда гарнизон города был две тысячи человек. Теперь они пришли с пятнадцатитысячным войском и осадили его. Гораздо большее русское войско не могло ничего поделать с Псковом. Несмотря на наличие осадных орудий и опытных и талантливейших командиров, несмотря на полное окружение... Впрочем, окружение не было полным. Численное превосходство двадцати семи «бретонских» каракки над тремя кораблями московского флота было слишком большим, хоть последние и были оснащены большим количеством пушек. Командиры великого князя Василия пытались, конечно, усилить «Святого Георгия», «Орла» и «Сокола» флотом из нескольких десятков кочей, но и так две их атаки провалились: им не удалось запереть устье Нарвы и помешать снабжению двух городов. Так что припасы, включая порох, пули и даже ядра, прибывали на морское побережье или покупались в городе Нарва, после чего перегружались на малые суда и отправлялись вверх по течению Нарвы к Псковскому озеру и реке Великой, где на речной пристани их принимали псковичи. Оба города умудрились таким образом даже обмениваться гонцами, узнавать о положении друг друга и получать приказы от князя Дмитрия. Тот даже сумел отправить из Пскова послание датскому королю, где просил его о помощи, как союзника. Два таких же послания в 1507 году отправил ему и Василий Иванович. Неизвестно, что думал о притязаниях на московский трон дяди и племянника король Ханс — помочь ему было нечем. Весной 1507 года, решив, что их властитель по-прежнему слаб, а его союзники будут слишком заняты войнами за Псков и Данциг, шведские и норвежские противники Кальмарской унии восстали. Сванте Нильсон сушей вернулся той весной в Любек, откуда инкогнито отплыл в Мальме, чтобы семнадцатого мая быть уже в Стокгольме и возглавить восстание. Замысел состоял в том, что Кнут Альвссон захватит Осло и Тенсберг, застав врасплох датские гарнизоны и чиновников, двадцатого мая, и в тот же день шведский флот атакует Мальме и Хельсингборг, помешав королю Хансу и принцу Кристиану быстро подавить восстание в Норвегии. Пользуясь этим, шведы должны были восстать уже по всей стране, заставляя кальмарского властителя растянуть силы. Кнут Альвссон действительно захватил Осло и Тенсберг двадцатого мая, но переход от Стокгольма до Мальме занимал больше одного дня, и повстанцы обнаружили себя, в силу чего датчане смогли сразу же отбить их атаки. Сванте Нильссон достиг соглашения со старшинами Любека о поддержке, но после того, как любекский флот из двадцати кораблей у острова Лолланд был разгромлен датчанами под командованием Сорена Норби, а пять купеческих коггов, принадлежавших местным купцам, были остановлены и конфискованы английскими и датскими кораблями по законам, принятым одновременно в 1504 году в Англии, Дании и империи о том, что поддержка шведских повстанцев считается преступлениям и иностранные подданные могут быть подвергнуты за нее репрессалиям, в каких бы водах ни был обнаружен их корабль, Любек из войны вышел. Гораздо успешнее было восстание Альвссона, который продержался в Осло до 1509 года. Однако, не поддержанное никем в Норвегии и лишившееся союзников в самом начале, оно не имело серьезных последствий и не представляло угрозы для власти короля Ханса. Сванте Нильссон опять скрылся, чтобы на Рождество объявиться в Гамбруге, а уже летом 1508 года — снова в Эдинбурге. Король Ханс жестоко наказал жителей Стокгольма за то, что укрывали его прошедшей весной и не донесли о готовящемся восстании (офицеры гарнизона сообщили королю сразу же, но они пользовались плодами исключительно своих наблюдений), казнив почти сотню из них, включая городской совет в полном составе. Тем временем, осада Пскова подходила к концу. Вторая осада Ивангорода была снята еще в ноябре 1507 года, а весной 1508 года князь Дмитрий и Василий Иванович согласились встретиться на одном из островов Псковского озера при посредничестве английского посла в Москве. Обе стороны выдохлись и были готовы к переговорам. Такая долгая осада истощала силы Московского государства и делала его уязвимым перед Польшей и Крымским ханством, правитель которого уже совершил набег на русские земли летом 1507 года. В свою очередь, Псков хоть и снабжался припасами, но довольно скудно. Защитники города недоедали, у них заканчивались боеприпасы. У Дмитрия Ивановича не осталось денег, даже с занятых у псковских купцов, его солдаты начинали роптать, а капитаны и матросы его кораблей стояли на пороге бунта. К тому же, он обнаружил, что даже в соседнем Новгороде у него не очень много сторонников. Однако обе стороны не доверяли друг другу. Василий Иванович вспоминал случай на Свинском поле, а Дмитрий Иванович постоянно повторял, что даже в присутствии иностранного посла боится нападения, похищения и бессудного заточения в тюрьме. Именно это, по его мнению, случилось с его матерью. Он категорически отказывался вести переговоры где-либо в Московии, равно как и в Скандинавии и даже в Данциге. В конце концов договорились о том, что великий князь Василий отведет свои войска, а великий князь Дмитрий уведет свои корабли и сам сможет уехать. Через год, первого июля 1509 года, стороны должны были встретиться в Йорке в присутствии архиепископа Йоркского, королей Шотландии и Англии. Каждая сторона могла включить в делегацию кого угодно, главное, чтобы они обладали полномочиями заключить соглашение. Дмитрий Иванович отплыл в Данциг. Там, видимо, уверовав в свой военный гений, он решил дать бой польским войскам за стенами города. Результаты битвы были... неочевидными. Стороны разменялись: князю Дмитрию удалось опрокинуть правый фланг сигизмундова войска, а поляки смяли его левый. И все же Дмитрию удалось захватить часть польской артиллерии, а тяжелые потери, понесенные поляками, окончательно сломили их дух. Сигизмунд увел свои войска, не предлагая, однако, даже перемирия, надеясь вернуться через год. Этим планам, однако, не суждено было сбыться: летом состоялось продолжавшееся до поздней осени восстание Михаила Глинского, попавшего в опалу из-за того, что король Сигизмунд считал его виновным в потере Данцига (возможно, это мнение было не совсем, а вина — преувеличенной из-за наветов врагов воеводы). Несмотря на то, что боевые действия охватили значительную часть восточных земель Великого Княжества Литовского вплоть до Житомира на юге, единственным заметным успехом мятежа стал захват Полоцка, и то, не военной силой, а угрозами и посулами, и присоединение его к Псковской земле. Дело в том, что Михаил Глинский объвил о своей присяге «герцогу Димитрию и герцогине Анне». Трудно сказать, почему он поступил именно так: из-за возможности ли сохранить прежний образ жизни или из-за того, что он тоже считал, что лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме... Переговоры из-за этого шли трудно. Встречу в Йорке перенесли на год, на первое июля 1510 года. Василий Иванович не нарушил перемирие, однако ревностно следил за успехами своего племянника. Присоединение Полоцка разозлило его, и на переговорах с герцогом Норфолком он еле сдерживался: Полоцк хотел завоевать он. Королю Ричарду и его послам приходилось использовать все свои дипломатические таланты и находить, казалось, невозможные способы, чтобы доставить корреспонденцию как можно скорее. К весне 1509 года успехи английской дипломатии были таковы, что из Василия Ивановича и Дмитрия Ивановича удалось сколотить даже анти-польскую коалицию, пусть и непрочную. В мае она начала наступление на севере от Полоцка вдоль границы с Ливонией, и на западе — на Витебск, Оршу, Могилев и Пропойск. Со стороны Василия III эта кампания была почти так же хорошо подготовлена, как и последний поход Ивана Великого на Литву. Англичан на этот раз о помощи не просили (очевидно, за девять лет русская армия многому научилась и уроки пошли в прок), хотя в осадах участвовали две «великие бомбарды», заказанные за год до того в Лондоне. Ни та, ни другая не дошли до наших дней, но, судя по описаниям, они были не меньше знаменитой «Монс Мег». Войска Дмитрия Ивановича были гораздо хуже подготовлены, у них было гораздо меньше артиллерии, а войскам часто задерживали жалование. И если для полководцев государя Василия Ивановича кампания была успешной, удалось захватить и удержать за собой и Витебск, и Оршу, и даже Пропойск, то Михаил Глинский забрал себе только узкую полоску земли вдоль границы и захватил Браславль, где, надо отдать ему должное, быстро были построены временные укрепления, не позволившие полякам вернуть свои земли. Осень ознаменовалась возобновлением переговоров, правда, только между послами Василия Ивановича и Дмитрия Ивановича при посредничестве Ричарда III и герцога Норфолка: король Сигизмунд, не сумев взять Гданьск и защитить северо-запад Литвы, просто прекратил боевые действия, не заключая мира. Дмитрий Иванович, возвратившись из Данцига, не заезжал даже в Нант, а поселился под Лондоном, в Виндзорском замке, откуда вел переписку со своими людьми и переговоры с английским королем. Поскольку в Лондоне именно его считали ответственным за покушение на Василия Ивановича на Свинском поле и Ричард III, вероятно, под влиянием герцога Норфолка, считал князя Дмитрия бесчестным человеком. Остается только гадать, каких усилий английскому королю стоило держать лицо в общении с ним. Возможно, если бы речь не шла о Бретани и союзнических обязательствах перед герцогиней Анной, он позволил бы Псковской земле пасть под ударами московских войск. Наконец все было улажено, и тридцатого июня 1510 года Даниил Патрикеев вместе с епископом Коломенским Митрофаном и настоятелем Симонова монастыря Варлаамом прибыли в Йорк, где первого июля начались переговоры. К посредникам и свидетелям будущего соглашения присоединилась, по просьбе обеих сторон, еще и Маргарита Йоркская...» «Какая Маргарита Йоркская?!» - подумал Николай. - «Откуда?? Разве она не должна быть почти семь лет, как мертва?..» Он продолжил читать, желая узнать, какие еще неожиданности готовит для него этот текст. «...было подписано соглашение. Первые его абзацы представляли собой декларацию. Сначала говорилось о том, что московским государем не может быть не православный человек (по слухам, с этого вопроса Василию Ивановичу и его епископату начал переписку по поводу заключения мира король Ричард). Далее говорилось о том, что ради женитьбы на Анне Бретонской Дмитрий Иванович перешел в католичество, после чего шло утверждение, что раз поменявший веру не терял права на московский престол не только сам, но и его дети ни при каких обстоятельствах не могли его унаследовать. Далее Дмитрий Иванович подтверждал эти декларации и обещал не искать для себя короны у Папы Римского (про детей при этом ничего не было сказано) и не упоминать более о своем происхождении от Рюрика, за что получал довольно странный титул «Великий князь и государь Псковской земли» вместе с Ивангородом и гарантиями неотчуждаемости своих земель и даже некую автономию во внешних сношениях. Псков обязан был давать людей в великокняжеское войско, но, если московский великий князь будет воевать с кем-то, с кем государство Дмитрия Ивановича и Анны Бретонской до этого заключило соглашение о дружбе, то город от этой обязанности освобождался. Псков волен был торговать, с кем считал нужным. В нем ходила монета нового государства, при этом псковичи вместе со своими государями сами решали, будет ли в их землях иметь хождение московский рубль и как при этом будет определяться обменный курс. При этом сам Дмитрий Иванович и его потомки должны были приносить московскому государю клятву верности, свободно пропускать исключительно московское войско через псковские земли и нести все расходы, связанные с постоем этого войска в псковских землях, если во время войны это потребуется московскому князю или его воеводам. Полоцк должен был управляться совместно двумя воеводами. После этого, осенью, король Ричард окончательно восстановил привилегии бретонских купцов и рыбаков. В Балтийском регионе вроде бы установился мир, хотя все понимали, что это ненадолго. И в целом следующее десятилетие обещало стать гораздо более беспокойным, чем предыдущее. И Балтийская политика начала постепенно становиться частью общеевропейской, и другие великие державы больше не намерены были оставлять Англию одной из двух больших рыб в маленьком пруду. Началось все в том же году, когда было подписан мир между московскими князьями. Юлий II предложил Дмитрию Ивановичу и Анне де Дре королевские короны, и, хотя из той затеи ничего не вышло в силу соглашения с Василием III, папу горячо поддержал Максимилиан Габсбург. Трогательное согласие в годы Итальянских войн. Следующий раз, когда Максимилиан Габсбург почувствует, что слишком надолго оставил Англию в Балтийском регионе, случится в 1515 году, когда в угоду своим новым союзникам он попытался воздействовать на Ричарда III, чтобы тот уменьшил поддержку Московии и понял, что не имеет действенных инструментов. Англия настолько закрепилась в регионе, так глубоко вросла в местную систему связей, что вполне могла проводить политику, которая входила бы в прямое противоречие с имперской. Единственный человек, который одинаково хорошо знал и Максимилиана, и Ричарда, и к кому английский король мог бы прислушаться — его сестра Маргарита, умерла 11 августа 1510 года. Он не мог воздействовать на Англию даже через Папу Римского, два раза за два года спутавшего ему все карты! Впрочем, и сам король Ричард не мог действовать через Папу. Адриан VI, неукоснительно выполняя все его просьбы, проводил, тем не менее, собственную политику, не всегда выгодную Англии. Чего стоило только превращение Бретани в королевство, что грозило новой усобицей между Рюриковичами, что могло привести к военному успеху Польши и даже переносу военных действий на московские земли и даже к территориальным потерям Москвы, что уменьшило бы объемы торговли между двумя странами! Нет, как бы ни хотел этого сам Ричард, Англия втягивалась в Итальянские войны, хотя бы и через своих союзников и клиентов. К тому же, начались разногласия между союзниками на Балтике. Жестокость короля Ханса, а потом и его сына Кристиана, их неумение решить дело миром с собственными подданными, те суммы, которых стоило поддержание единства Кальмарской унии и королевских амбиций вне ее и которые датские короли брали в долг у Англии, постоянные просьбы к Лондону и Москве о помощи людьми и кораблями — все это начинало тяготить английского и русского монархов. В 1511 году в Эдинбурге Даниил Патрикеев и Генри Скруп, седьмой барон Скруп из Болтона, встретились со Сванте Нильссоном. Тот предложил признать русские завоевания в Финляндии и английское завоевание Аландских островов в обмен на прекращение поддержки Дании и помощь в завоевании земель от Мальме до Хельсингборга. В 1516 году Ричард III объявил Аландские острова принадлежащими Англии по праву завоевания, а себя - герцогом Аландским, после чего передал и титул, и земли своему младшему сыну, Фердинанду — в тот год обсуждались планы поженить его с княжной Анастасией Петровной, внучкой Ивана III. В этот же год датские амбиции вошли в прямое противоречие с английскими. В 1516 году умер Яков IV. В браке с Анной де ла Поль у него родилось только две девочки — Изабелла (1498-1501) и Маргарита (1507-1562). Кристиан II заявил свои права на шотландский престол как ближайший родственник мужского пола. Благодаря уважению, которым пользовалась королева Анна, а также войска под командованием Генри Скрупа, которые высадились в Данбаре, помогли удержать ситуацию. Ссылаясь на прецедент Маргариты, Норвежской Девы, Анна де ла Поль провозгласила свою дочь королевой в Михайлов день 1516 года и короновала через три месяца, в Сочельник. К сожалению, на этом шотландский кризис не кончился. Когда 18 марта 1518 года умерла сама вдовствующая королева Анна, Кристиан II все же взобрался на шотландский престол. Правда, всего через два года его правление надоело шотландским баронам, и они прогнали его. К тому же, король Ханс распылил свои силы, что привело к открытому восстанию в Швеции и обретению ею независимости со Сванте Стуре-младшим в качестве короля. К сожалению или к счастью, но король Ричард этого всего не узнал. Он мирно скончался между четырьмя и пятью часами вечера первого мая 1517 года...» Текст почему-то заставил Николая почувствовать довольно сильное беспокойство и еще какое-то чувство... неприязнь? Страх? Дискомфорт? Николай не мог сформулировать, но оно было сродни чувству, которое испытываешь, когда ищешь что-то в поисковике и в ответ на твой запрос тебе неожиданно среди первых же результатов выдают что-нибудь мерзкое или страшное. Николай встал из-за столика и принялся быстро ходить, почти бегать по крошечному, в сущности, гостиничному номеру, глядя в пол, как-будто искал там что-то. -Откуда первое мая 1517 года? - спросил он самого себя вслух. - Почему Маргарита дожила до 1510 года? Папская Флоренция?? Восстание в Любеке?.. Почему Дмитрий-внук поехал сразу в Бретань? Разве он не должен был жить в моем Лондонском доме полгода?.. Нет, я, конечно, рад, что все они... Вдруг он остановился, кое-что вспомнив: -А Уайатт... - пробормотал Николай. - Хороший же человек был. Куда-то делся в восемьдесят пятом, когда воевали с Тюдором... как он в Любеке оказался... Он поднял глаза... и уперся взглядом в оконное стекло. Через него он увидел город, расположенный на берегу Балтийского моря (это он знал точно — ни цвет этого моря, ни это небо, ни эту природу на берегу нельзя было не узнать). В остальном он почти напомнил ему безликий европейский город со зданиями «из стекла и бетона» и зданиями «под XIX век», когда ты даже не понимаешь, где ты — то ли в Базеле, а то ли в Милане. Только вот вдалеке, на острове, виднелась явно русская крепость с белыми стенами, которую, казалось, перенесли сюда откуда-нибудь из Пскова или Смоленска, а на площади, на которой стоял его отель, между «модных» современных зданий, обезличенных до полной политкорректности, стоял кирпичный дом как-будто тюдоровской архитектуры, и два, напомнившие ему московские боярские палаты (и тоже, как и крепость, с белеными стенами). Вдруг какой-то шум отвлек его. Он оглянулся — это был телевизор. Там аляповатый Петр, стоя среди аляповатых декораций, дал пощечину аляповатому «Алексашке» Меншикову. -До последнего фартинга все возвернешь! - кричал «Петр». - И над сим чеймбером демолишен учинишь, за свой пёрс! И над тем!! И над тем!!! А то ишь, вздумал, видно, что хай тризон стейту причинил, и кроме барс ничем не поплатишься! Нет, голубчик!! На сем месте еще пол ера назад должен был драй док быть, чтобы нау на сто ганов строить!! Ты скоро Псковскую землю воевать пойдешь!! Рядовым пойдешь!!! Ты как Йоханнесбург брать собрался?! Там знаешь, какой порт?! Там карго каждый день столько проходит, что во всей нашей кантри и за ер нету!! Или думаешь, море пред тобой расступится, аки пред Моисеем?! Нет, Алексашка, для Моисея на тебе грехов многовато!!.. После чего он влепил князю Меншикову еще одну пощечину, такой силы, что с него слетел парик, а сам он почти упал на землю. Падая, он подставил царю спину, и тот ударил его еще раз, на этот раз кулаком между лопаток. Киношный Петр все больше распалялся. Надо сказать, что у актера, игравшего его, это (в отличие от всего остального) получалось довольно натурально, и Николай даже немного заинтересовался происходящим. Теперь царь подобрал с земли трость, которую выронил «Алексашка» и бил князя уже ей. -Каналья! - кричал Петр. - Коксакер!! Пис оф шыт!!! Пред тем, как ту билд э флит, надобно Выборг расчистить!! Демолиш всю эту шитти архитекчур!!! А ты, значит, комит э тризон вздумал!!! На лесоповале сгною!! На болотах в Або!!! На сидж Вильны с голыми хэндс отправлю!!! Нет!!! Этими вот хэндс на бритиш флэг порву!!! Ты мне дело запорол!!! Я хотел тут «Орла» о двухста ганах и шести мастах строить!!! Мант эгоу хотел строить!!!.. -Что вообще происходит? - повторил вопрос (и опять вслух) Николай. - Зачем строить «Орел», если он уже давно построен?.. Зачем мучить этого несчастного торговца пирожками, если он ничего, кроме пирожков... Вдруг из ванной комнаты послышалась какая-то ругань и кто-то принялся колотить изнутри по двери с большим прямоугольным зеркалом. Зеркало затряслось, подернулось рябью, а потом пошло вертикальными волнами и... Николай проснулся. Его вырвало прямо на дощатый пол. Вокруг было по-прежнему темно и по-прежнему холодно и душно, но пол больше не ходил ходуном, грозя поменяться местами со стенами. Он был в своей каюте. В своей старой одежде, в которой он помнил себя еще в Бергене. И даже на поясе у него висели ножны с кинжалом, про которые он помнил, что повязал их еще тогда, когда корабли готовились отплывать из Йорка. В дверь кто-то со всей силы колотил, так, что ему даже в темноте было видно, что она трясется: -Просыпайтесь, сэр! - кричал Энтони. - Милорд, просыпайтесь! Вы должны подняться наверх!! Вас ждут... мы прибыли в Любек!!.. Николай наспех, как мог, пьяный и в темноте, поменял одежду, опять повязал на пояс ножны с кинжалом и вышел из каюты.