***
Сперва они заглянули в детскую. Не в бальную залу, полную музыки и разодетых людей, напоминающих фарфоровых кукол, а в маленькую комнатку на втором этаже. Не так уж странно, раз забрались они по веревке и через открытое настежь окно. Или то была лестница? Отсюда не рассмотреть. Восемнадцать лет спустя все происходило снова, но одновременно было невозможно далеко. — Где остальные, дорогая? — спросил высокий мужчина, а потом наклонился ко мне и с интересом заглянул в глаза, словно рассчитывал прочитать в них ответ. В хороших сказках таким, как он, нужно разрешение, чтобы войти в дом, но это — плохая, и в ней все совсем перепуталось. — Мама с папой ведь не оставили тебя одну в чужом доме? Мне снова исполнилось шесть. Я вернулась назад и стала собой из прошлого, до одури желающей, чтобы они ушли. Не спрашивали, не смотрели так, будто мы перед ними виноваты, а просто ушли. Вниз, прочь, куда угодно. — Мама с папой никогда не оставляют меня одну. Ответ ему понравился. Мужчина поднялся и, вмиг потеряв ко мне интерес, грубо скомандовал остальным. На его сапогах неприятно блеснуло алое, скользкое, страшное. Кровь. Тогда я решила, что это краска, но теперь, повторив отвратительную сцену так много раз, знала наверняка. — Прочь! — фыркнул мужчина, грубо оттолкнув меня в сторону. — Стой. Смотри! — остановил его другой. — Ты тоже это видишь? Все мужчины в комнате, слишком тесной для такой толпы, разом уставились на меня. Прошло десять минут, восемнадцать долгих лет или целая жизнь, прежде чем внизу, оборвав танцы и музыку на половине такта, расцвел первый крик.Глава 1. Целая жизнь
3 апреля 2024 г. в 21:04
В девять лет я решила жить вечно.
И даже придумала план, как это осуществить.
С моим упрямством в то время могло поспорить разве что мое воображение, поэтому план вышел так себе, но я решила, что непременно им воспользуюсь и добьюсь своего: найду в мрачном подполе амброзию, сотворю философский камень или наворую у соседей полные карманы золотых молодильных яблок. Использую все шансы, что даст мне судьба, а потом вырасту, отомщу мальчишкам, невзлюбившим меня в школе, и из вредности переживу их всех. Попробую столько всего. Узнаю жизнь и дам ей узнать меня.
Стану кем угодно, но не перепуганной девочкой в кабинете врача.
— Прошу, присаживайтесь, мисс Грант. Разговор будет долгим.
За годы в покое и любви я совсем забыла, каким на самом деле может быть мир. Поверила, что чудеса случаются, а сны об огне и мертвом мальчике — это просто сны, давно сбывшиеся кошмары, которые уже не могут никому навредить.
— Все так плохо? — спросила я, только чтобы заглушить сумасшедший стук собственного сердца.
Никогда бы не подумала, что детские мечты о бессмертии, забытые уже к десятому дню рождения, когда неугомонная душа возжелала новую Барби и велосипед с синей ленточкой на руле, настигнут меня вновь в тесном и убогом врачебном кабинете много лет спустя.
В день, когда собственное тело восстанет против меня, а разум обратится в острые осколки и крошево, ранящие до крови.
— Не хотите воды? — услужливо предложил доктор, придирчиво рассматривая результаты последнего МРТ.
На черно-белых снимках мозг — жуткий и непостижимый — больше напоминал расколотый надвое орех в лепестках полевых цветов, чем живую ткань.
Зло во плоти. Мой главный враг и мучитель.
Так вот он какой?
— Давайте перейдем к сути, — попросила я.
Детские мечты неподъемным грузом обрушились на плечи, но я устояла под их натиском, решив играть в стойкость до самого конца.
— Убивайте меня смелее, доктор. Хуже от ваших слов мне точно не станет.
Я улыбнулась и лениво закинула ногу на ногу, вспомнив о роли приятной дурочки, что всегда давалась мне особенно хорошо.
Хороший все-таки совет: не можешь с чем-то совладать — хотя бы притворись, что пытаешься.
— Насколько я могу судить, ваш мозг в полном порядке, мисс Грант.
Я так долго ждала от него диагноз — или вердикт, — что теперь почувствовала себя обманутой. Не он ли обещал мне ответы на вопросы после «финального и самого важного исследования»?
— Хотите сказать, я не больна?
Отчего-то новость совсем не казалась мне хорошей.
— Не совсем. — Доктор привалился спиной к белоснежной стене и взглянул на меня сверху вниз. — Собственный организм вас убивает, и мы все еще не знаем почему. Мы не знаем, как с этим бороться. Нельзя починить то, что не сломано.
Я хотела, чтобы доктор рассмеялся собственной совсем не смешной шутке и списал мой последний припадок на репетиции, недосып, неудачную диету и что угодно еще, вернув отмеренное судьбой время назад в дырявые карманы, но он остался пугающе серьезным, пожалев для меня даже улыбки.
Словно происходящее было правдой, для которой наконец пришло время, и истиной, с которой даже спорить глупо.
— Боюсь, в вашем случае дело в генетике, мисс Грант, и редкой наследственной лотерее, — сказал доктор, а потом крепко ухватил меня за ладонь, словно боялся, что я умру или сбегу, если он не попытается меня утешить. — Если бы я мог обследовать кого-то из ваших старших родственников по женской линии, скажем, мать или бабушку, а потом взять анализы и провести некоторые исследования, мы могли бы сделать больше.
Я сухо отметила, что бросаться громкими словами вроде «вылечить» или «спасти» он не спешил, несмотря на сумму, что отец пообещал за счастливый исход. Плохой знак, скверный.
— Меня удочерили, — хмуро напомнила я, хотя он и так знал все из медицинской карты. — Другие идеи есть?
Грубость, не имеющая ровным счетом никакого смысла, заставила его поморщиться, но не помогла моему сердцу смягчиться.
Мне не стало легче, никогда уже не станет.
Хотя злиться — куда лучше и веселее, чем грустить и бесконечно раздумывать о том, что будет дальше. Как именно все случится.
Разве не сам доктор говорил об этом на нашей прошлой встрече?
— Мы можем скорректировать план лечения и попробовать что-то другое. Привлечь специалистов и купить экспериментальное лекарство в Штатах. Я возьму деньги вашей семьи, с чистым сердцем назначу новый препарат и буду следить за вашим состоянием со всем чаянием, но едва ли это приведет к приятным для всех нас результатам.
Я посмотрела ему в глаза, ожидая продолжения. Так прямо со мной давно никто не разговаривал, и это ударило больнее, чем мне того хотелось.
— И сколько мне осталось?
— Год или два. Сложно сказать наверняка.
Вот как.
Обстоятельства не позволили мне быть благодарной за такие слова и сопровождающую их смелость, но я все же кивнула.
А потом представила все эти дни, минуты, часы. Постаралась объять их, прочувствовать и сосчитать.
Не вышло.
— Как все будет?
— Как мы выяснили, ваш контроль над телом слабеет после каждого приступа. Вероятно, вскоре вы совсем его потеряете. Видения станут сильнее, а повреждения сознания — интенсивней и чаще.
Выходит, сумасшествие и комната с мягкими стенами в каком-нибудь приличном заведении, что несомненно подберет отец, и есть будущее? Это меня ждет? Только оно?
— Как свеча, — тихо сказала я.
— Что, простите?
— Напоминает догорающую свечу. Огарок.
— Признаться, я об этом даже не подумал. Красивое сравнение.
Мы помолчали.
— Спасибо за честность. И за то, что пытались помочь.
Я подхватила сумочку и резко поднялась, собираясь сбежать с разгромленного поля боя не попрощавшись, но доктор помешал мне, вовремя заслонив проход. Высокий и крепкий, он вдруг показался мне великаном из старых сказок. Злым и коварным, как и остальные.
— Я действительно не могу помочь вам, но это не значит, что никто другой не сможет.
И все же есть в великанах что-то особенное, чарующее, даже магическое: им веришь и надеешься на что-то, даже понимая, что никакой надежды нет. Даже когда они сами отбирают эту глупую и пустую надежду.
— Хотите сказать, вы знаете кого-то, кто сможет меня вылечить? — Голос предательски дрогнул от подкатившей к горлу тревоги, но взгляд, хотелось верить, остался твердым. — Или хотя бы разобраться, что именно не так?
Я хотела жить, хотела чуда, но запретила себе верить в него и представлять счастливый исход, до которого по-прежнему оставалось как до луны и обратно и даже дальше.
Невыразимо, невозможно далеко.
Мне ни за что не дотянуться.
— Мисс Грант, если позволите, я передам вам контакты одного моего заграничного коллеги. Он — настоящее чудо медицины и весьма известное в наших кругах дарование. Но попасть к нему будет нелегко и весьма дорого.
— Деньги не проблема, — спешно заверила я.
Его предложение, столько же щедрое, сколько неожиданное, напомнило мне сделку с дьяволом. С погубленной душой, кровью и контрактом, на который мне не дали даже взглянуть.
И все же… Устоять оказалось нелегко, даже невозможно.
Да и чем мне было рисковать? Парой лет постоянных приступов и сожалений?
— Где же оно?..
Покопавшись в ящике низенького письменного стола, слишком старого и вычурного на фоне прочей кабинетной обстановки, доктор извлек из стопки медицинских бумаг визитку и протянул мне. Я послушно потянулась за ней, но забрать сразу не смогла. Доктор отпустил свою сторону только долгое и странное мгновение спустя. Неохотно и с улыбкой, мелькнувшей в уголках губ.
Эта улыбка совсем мне не понравилась, но вернуть визитку, зашвырнув ту доктору прямо в лицо, я все же не решилась. Вместо этого я крепче сжала подарок в руках, провела пальцами по тисненным золотой нитью буквам и, повторив их сложный узор, попыталась найти скрытый смысл и посыл, неприметные на беглый первый взгляд.
И не нашла ничего похожего.
Визитка выглядела как визитка, а еще — шанс не хуже любого другого. Может, единственный, что мне готовы дать. И последний.
— Спасибо.
Принять, что мне уже не служить в большом и известном театре, снова не сняться в кино и просто не выйти на сцену, задыхаясь от чужих взглядов и горячего, как солнце, света, оказалось тяжело, но я почти смогла. Убедила себя, что это мой рок и плата за то, что случилось много лет назад.
Но теперь…
«Лазло Балаш, частный врач. Будапешт, Венгрия».
Я прочла надпись трижды, каждый раз упуская нечто важное. Из вещей, что трудно заметить, хоть они и на виду.
Что-то недостающее.
Конечно!
— Но здесь ведь нет точного адреса и даже телефона. — Я подняла глаза на доктора, но тот только пожал плечами. — Вы предлагаете мне обходить город с картой и стучаться в каждую дверь?
Шутка вышла грустной.
— Доктор Балаш уже много лет не берет пациентов с улицы. Чтобы попасть к нему на прием, вам понадобится провожатый из своих. Если позволите, я свяжусь кое с кем из старых приятелей и найму для вас подходящего человека. Он встретит вас в аэропорту и сопроводит к доктору.
Его добродушие, безотказность и отчаянное, незамутненное желание помочь все сильнее меня беспокоили. Трудно поверить в бескорыстность, когда вокруг — только выгода и тлен. Конечно, отец щедро одарит его, но только ли в этом дело?
— Это будет мужчина? — не сумев сдержаться, быстро спросила я.
После летней истории с Роуэном я старалась быть осмотрительной и не допускать ситуаций, которые могут закончиться плохо. Держаться от мужчин так далеко, как смогу.
Я могла сколько угодно притворяться, что никакого проклятия нет и случившееся — просто стечение гнусных обстоятельств, но поверить так и не смогла.
Сын моих названых родителей пострадал из-за меня, и это ничего уже не изменит.
— Моя старая знакомая — женщина. Вам не о чем переживать.
О, поводов для переживаний у меня было достаточно.
То же возвращение Роуэна на рождественские праздники. Необходимость говорить, улыбаться и дышать с ним одним воздухом… Но все это потом. Еще не скоро и будто не со мной.
— Мисс Грант?
Я обещала не вспоминать о том дне, но снова вспомнила, в очередной раз нарушив данную себе клятву. И, замечтавшись, пропустила последнюю фразу доктора мимо ушей.
— Мы с доктором Балашем учились вместе много лет назад. За его профессионализм и золотые руки я готов поручиться головой.
Представив, как светлая докторская голова будет смотреться среди хищных чучел в охотничьей комнате отца, если все пойдет не по плану и вне его высоких ожиданий, я усмехнулась.
Люди вечно не представляют, о чем говорят…
— Расскажите мне о нем еще, — попросила я.
Мы вернулись к красивому докторскому столу и, вновь превратившись во врача и пациентку, расположились напротив друг друга, но будто в разных мирах. Еще никогда пропасть между нами не казалась мне такой огромной и непреодолимой.
— Что вы сделаете с визиткой? — будто не услышав моих слов, спросил доктор.
В его голосе послышался искренний интерес и… страх? Точно нечто очень близкое к нему.
Откинувшись на спинку стула, я внимательно посмотрела на доктора, но тот успел взять себя в руки и нацепить уже знакомое выражение приторного участия.
Плохой актер, деревянный и неумелый. Такой не продержался бы и года.
— И правда, что же мне с ней делать?
Вспомнив любимую привычку еще из театральной школы и далекой теперь жизни, я ответила вопросом на вопрос, оставив доктору простор для толкований.
И без того мы оба знали, как я поступлю.