***
Тяжело повернув на правый бок, самолет вспорол плотную массу облаков и медленно пошел на снижение. Я выглянула в иллюминатор, но в свете салона различила лишь собственное бледное отражение: худую незнакомую девчонку, готовую рискнуть всем, чтобы спастись. Даже вернуться в город, причинивший столько боли… В Будапешт, все такой же великолепный, прекрасный и пугающий, как в день, когда нас разлучили. — Приведите спинку кресла в вертикальное положение, пожалуйста, — попросила стюардесса, одарив меня смущенной улыбкой. Я послушно выровняла кресло, еще раз проверила, пристегнут ли ремень, убрала телефон и наушники в карман перед сиденьем, но не почувствовала себя и на капельку лучше. Полеты выжимали все силы каждый чертов раз. Сложись актерская карьера иначе и как мне того хотелось — со съемками по миру и интервью белозубым ведущим светских новостей, — перелеты превратились бы в настоящую проблему. С детства каждый из них — пытка, паника и страх. Но теперь о таком можно не переживать. Если неделя в Будапеште закончится провалом, чудовищным, но вполне ожидаемым, — все окончательно потеряет смысл. Какая разница, убьет меня падение сейчас или недуг несколькими годами позже? При хорошем раскладе — убьет, а не отправит в мир кошмаров и жутких грез… О, ирония. Даже думать о таком было больно, но я повторяла и повторяла слова доктора про себя, стараясь смириться с уготованным будущим, принять его хотя бы в собственной голове. Получалось не очень хорошо. А ведь еще недавно казалось, что смерть, взявшая плату жизнью самых дорогих мне людей, осталась далеко позади. Но, похоже, только казалось… Все это время она шла по моим следам, чтобы явиться во всем величии сейчас. В момент, когда все, казалось, наконец стало таким, каким я хотела видеть. Так некстати. Стараясь отвлечься от густых, как смола, мыслей, я нервно поправила шторку и снова выглянула в иллюминатор, но не увидела за ним ничего, кроме облепившей стекла темноты и капель дождя, сложившихся в замысловатый узор. Город притаился. Замер, благоразумно решив не показываться до последнего. Пока не станет слишком поздно. Как бы я ни храбрилась днем, приблизиться к воплощению своих кошмаров оказалось нелегко. Почти так же, как убедить себя, что иногда сны — это только сны, а не обрывки детских воспоминаний, которым не место в жизни ни одного ребенка. О жизни до удочерения и семьи, давшей мне все. — Ваша первая поездка в Венгрию? Сосед по ряду, мирно дремавший через проход и свободное место от меня все два с половиной часа полета, грузно зашевелился в своем кресле и, ухватившись за подлокотники, резко выровнялся, продолжая смотреть прямо перед собой. Так что я не сразу поняла, что обращается он именно ко мне. — Не бывали в Будапеште, барышня? Приемная матушка любила говорить: от незнакомцев жди беды. Но разве я когда-то ее слушала? — Да, — проиграв битву с собственным благоразумием, соврала я. — Так заметно? Удовлетворенный ответом, попутчик кивнул и облизнул пересохшие тонкие губы. Жест получился таким хищным и странным, что я невольно попятилась, прикидывая, смогу ли укрыться от новых вопросов за книгой или рекламным журналом. Не смогла. — Никогда не любил Будапешт, — не замечая моего замешательства, продолжил мужчина. — Дрянной, гадкий город и всегда таким был. Я мысленно приказала себе замолчать, оставить вопрос при себе, но все равно задала его, каждой клеточкой чувствуя, что не стоит этого делать: — Почему? Услышать его версию было интересно, хотя я и сама могла бы кое-что рассказать о местных порядках и особом жутком колорите. — Sár. Tűz. Halál, — задумчиво протянул он. — Провались оно все в ад. Грязь, огонь и… Значение третьего слова я не помнила, но с таким соседством оно бы точно мне не понравилось. А ведь я думала, что совсем забыла родной язык, что толком не успела его выучить… Странно, но даже через столько лет — не совсем. Спасибо языковым курсам, на которых настаивал отец. — Зачем же вы возвращаетесь? — спросила я. Попутчик не спешил отвечать. Заплутав в лабиринте собственных мыслей — причудливых и путаных, — он будто забыл обо мне. Вздохнув, вынул из кармана помятого пиджака красивое кольцо, явно на женскую руку, и, щурясь, стал рассматривать его на свет. Алый камень в обрамлении потускневших от времени креплений, напоминающих птичьи когти, показался мне уродливым и даже зловещим. — Хотел продать его на блошином рынке или в антикварный, — сухо и без эмоций пояснил мужчина, завороженно уставившись на драгоценность. — Семь поколений в нашей семье. Реликвия. — Разве не проще было продать его в Лондоне? Мужчина издал сдавленный смешок. — Моя дочь должна была надеть его на свадьбу, как делали все женщины до нее, но я бы ни за что не позволил ей прикоснуться к нему. Никогда бы не отдал. Разговор петлял и перескакивал с одного на другое. Я никак не могла уследить за ним или уловить суть. — Вы хотите продать семейную реликвию, чтобы не отдавать ее родной дочери? — удивилась я. Его тирада нравилась мне все меньше, но прервать ее поток я не могла. Что-то внутри, неосознанное и отчаянно любопытное, ни за что бы не позволило оставить все так. — Оно мое, — сурово ответил попутчик и разве что пальцем мне не погрозил. — Пока мое. Я подумала о хоббитах, кольцах власти и пресловутом осеннем обострении, о котором вечно все говорят. Что-то в его словах заставляло сердце биться быстрее, тревожило мысли и заставляло ждать чего-то неправильного и дурного. На какой-то момент мне захотелось отвернуться, притвориться частью обстановки, моля всех богов, чтобы странный мужчина больше никогда со мной не заговорил. — Хотите, я отдам его вам? — спросил попутчик, впервые за время странного диалога посмотрев прямо на меня. Взгляд у него оказался таким же бесстрастным и пустым, как и слова. Словно передо мной сидел не человек, а восставший из могилы мертвец. — У меня нет денег, — спешно отказалась я. — И мне не нужны украшения, простите. И проблемы тоже. Своих хватит с головой. — Вы должны захотеть, — сказал он, окончательно меня запутав. — Иначе ничего не выйдет. Я бросила быстрый взгляд на часы. И когда уже самолет приземлится и пытка общением закончится? — Если честно, не представляю, какого ответа вы ждете, — пробормотала я и пожала плечами. Двадцать три пятнадцать. Значит, осталось каких-то десять минут. Сущая ерунда. Выдержу. — Ваша первая поездка в Венгрию? — донеслось до меня после долгой паузы. — Бывали в Будапеште раньше? Внутри у меня все похолодело. Самолет сделал крутой вираж, заходя на невидимую пока полосу, но я едва это заметила. Словно в плохом кино, медленно повернулась к сумасшедшему попутчику, но тот ничем не выдал, что запомнил наш прошлый разговор, словно на самом деле верил, что его никогда не было. — Простите? Я долго всматривалась в его лицо, но так и не нашла признаков фальши или лжи. Если он и играл, то так искусно, что мне, как актрисе, оставалось только позавидовать. — С вами все в порядке? — осторожно уточнила я. Сосед резко и неестественно мотнул головой, а потом улыбнулся — широко и радостно. — Баю-бай, засыпай! Сердце ручкой прикрывай. А не то придет вампир, Заберет тебя в свой мир. Прозвучало пронзительно и знакомо. Я закрыла уши руками, но воспоминания уже было не остановить. Холодная рука, качающая колыбель. Женщина с черными, как ночные воды, глазами. Мама. Мать. Память не сохранила ее имени, но оставила образ и лицо — прекрасное и очень молодое. Кажется, я так и не смогла забыть, как она укладывала меня, когда была в хорошем настроении, как пела глубоким сильным голосом. Колыбельные у нее все как одна были жуткие и мрачные, но тогда мне даже нравилось. Теперь — нет. Хватит с меня кошмаров. — Кольцо мое. Семейная реликвия. Дочь хотела взять, а я не дал. Убил бы, но не дал. А тебе отдам! — на одной неприятной ноте заголосил попутчик, а потом поднялся и, сделав неверный шаг в сторону, едва не рухнул в свободное кресло рядом. Попытался глотнуть воздуха, но тот комом встал у него в горле. Мужчина удивленно посмотрел на меня, схватился за горло, словно собираясь разодрать его ногтями, а потом тяжело осел на пол. Злосчастное кольцо выпало из его ослабевших рук и с шумом покатилось по полу. Я невольно потянулась за ним и поймала уже под своим креслом. Красивое, тяжелое, мое. Теперь точно мое. Sár. Tűz. Halál. Смерть? Знакомая тревога кольнула сердце. Снова показалось, что вот-вот случится плохое. Или уже случилось? Как же я не заметила? — Помогите же ему! Подзывая стюардессу, я невольно сорвалась на крик и только после поняла, что мужчина рядом не шевелится и будто не дышит.***
Крики пассажиров, отрывистые и уверенные команды старшего бортпроводника, гул самолета, — все смешалось в один отвратительный раздражающий звук. — Он просто упал. Не желая мешать экипажу, окружившему притихшего сумасшедшего соседа, я покорно пересела в конец салона, едва кто-то предложил. Снова смотреть на чужую смерть, такую близкую и осязаемую, что можно коснуться ее рукой, оказалось выше моих сил. — Ему обязательно помогут. Скоро все закончится, мисс. — Женщина рядом ободряюще сжала мою ладонь, но я поспешно высвободила руку. Такие вещи никогда не заканчиваются, в этом их секрет и главный ужас. Даже если попутчик выживет, его лицо, выпученные от ужаса глаза и губы, по-рыбьи хватающие воздух, мне уже не забыть. Боги. Пожалуйста, пусть в этот раз обойдется, пусть ему повезет! Привычно потянувшись к шраму на запястье — самому старому из всех, круглому, как монета, ожогу в обрамлении продольных царапин, — я поняла, что продолжаю сжимать в руках кольцо. Проклятая, сводящая с ума игрушка. Зачем она мне? Мне стоило оставить украшение рядом с пострадавшим или незаметно подкинуть в оставшуюся без присмотра кожаную сумку, но я не стала делать ни того, ни другого. Хотя могла. Почему же не стала? Нахмурившись, я убрала кольцо в карман и пообещала себе вернуть его законному владельцу, едва представится возможность. Или если она представится? Прикосновение к шраму немного успокоило и помогло вернуть мыслям ясность и чистоту. Приступ соседа удивил меня, но не напугал. Я не чувствовала страха, хотя должна была. По правде, совсем ничего не чувствовала, словно пострадал не живой человек, а кукла. Да что со мной не так? Вздрогнув, самолет мягко коснулся взлетной полосы. Старший бортпроводник подошел ко мне и, склонившись в низком поклоне, полушепотом расспросил о случившемся. Я отвечала спокойно и по делу, и, кажется, мои холодность и рассудительность неприятно его удивили. Не такого он ждал от двадцатичетырехлетней девчонки, столкнувшейся с кошмаром наяву. Знал бы он только… — Так все и случилось. Не хочешь лишнего внимания — веди себя как все. Делай то, что другие от тебя ожидают. Плачь, грусти, бойся. Играй как в последний раз и на лучшем своем спектакле. — С вами все в порядке, мисс? Вызвать врача в зал прибытия? — Не стоит. Благодарю за беспокойство. Вспомнив простенький школьный этюд, я искусно изобразила грусть. Бортпроводника это устроило. — Могу я узнать ваше имя? Может быть, нам понадобится связаться с вами и уточнить кое-какие детали, — попросил он, завершая нашу короткую неприятную обоим беседу. — Ева. Ева Грант. Самолет остановился. Я дождалась, пока бортпроводник, проталкиваясь среди спешащих на выход пассажиров, скроется в служебной зоне за шторкой, и только тогда выдохнула. А потом, скользнув взглядом в сторону, случайно заметила кое-что еще. Кое-кого. Мираж. Фантазию. Человека. Фигура, мелькнувшая в проходе, показалась знакомой. Пугающе неожиданной в такой дали от дома и отцовской фирмы, где этой самой фигуре надлежало служить. Неужели он? Или снова он?