Завеса Арктара

Мы оставили машину у ворот большого мрачного парка, шуршавшего желтой и огненно-красной листвой у нас над головами, и пошли к галерее пешком. Идти было недалеко, но путь показался мне вечностью. Сотню раз я хотела повернуть назад и уйти, так ничего и не выяснив, но в присутствии Энжела это казалось слабостью, которую никак нельзя себе позволить. Нервы, дрожащие от напряжения, словно струны расстроенной гитары, не давали расслабиться и оценить ситуацию здраво. Увидеть наконец, что в ней нет никакой опасности, и страх — лишь игра воображения. — Будь рядом. Ривз, наверное, считал меня сумасшедшей. Избалованной богатой девчонкой, что не может совладать с собственными противоречиями и желанием получить все здесь и сейчас. Наверное, именно такой я и была. Всегда. Не только для него, но и для себя самой. Потерянной, жаждущей, глухой — к миру и собственным дурным предчувствиям, что сонно ворочались под сердцем. Даже в присутствии друга они не оставили меня, а может, сделались даже острее. И все же я предпочла их не замечать, по старой привычке до последнего изображая, что все в порядке. — Ты уверена? — поинтересовался Ривз, а потом ухватил меня за запястье и на секунду задержал у резной двери галереи, не давая сделать ошибку и переступить порог. Галерея оказалась приземистым зданием из камня и стекла, кривым отражением центра города с его башенками и мягкой стариной. Похожее внешне, но совсем не то, если смотреть под правильным углом. Фальшивка и новодел, пусть и симпатичный. Этакий восстановленный крохотный замок, как павлин разодетый во все новое, красивое и яркое. Стыдливо прикрывшийся плющом, чтобы скрыть свою молодость и наготу. — Да. Поворачивать и сомневаться было поздно. Энжел не мог меня понять, но не стал настаивать на своем — что уже неплохо. Будь рядом Роуан, я бы и близко не подошла к галерее и скрытой в ней тайне. Он бы ни за что не позволил. — Держись рядом, — попросила я и переступила порог, щурясь от ударившего в глаза света. Горячий и больнично-белый, раздражающий, он лился от подвешенных у потолка флуоресцентных ламп. Стараясь не смотреть на Энжела, следовавшего за мной на расстоянии пары шагов, я купила в кассе билет и прошла в основное помещение галереи. Здесь было тише и прохладней. Голые серые стены, окрашенные крупными, грубыми мазками, украшали картины в резных рамках. Треугольники, кубы, яркие изгибы и линии, а еще — люди, напоминающие призраков, эфирные и далекие, словно чье-то впечатление или воспоминание о них, пропущенное через воспаленный разум художника. Сгорбленные, страдающие, раздавленные самой жизнью манекены, наряженные в старомодную одежду. Бесчисленное количество фото и скульптур, словно помещение было не модной галереей, а восточным базаром, где есть все и даже больше. Кажется, я ожидала увидеть что угодно, кроме этого. Не чужое страдание и боль, навеки запечатленные в красках. Мне понадобилось долгое мгновение, чтобы отвести взгляд и подавить горький приступ тошноты. Я осторожно пошла по залу, одновременно желая и боясь найти среди экспонатов портрет своего зловещего двойника. Девушки, что не знает о собственной смерти, продолжая ужасное подобие жизни в бульварной мазне. Портрет, конечно, нашелся. Не один, а целых четыре. Боги, их было четыре! Один из них я уже видела раньше, хотя, как оказалось, кисть уличного художника и близко не передала его тон и изящную красоту. На втором портрете художник изобразил совсем еще ребенка с жидкими косичками, перехваченными оранжевой, как апельсин, лентой, на третьем — бунтующего хмурого подростка с поджатыми губами, а на четвертом — старуху со скрюченными, напоминающими когти, пальцами. Мне не стоило задерживать взгляд на их серых глазах, так похожих на мои собственные, но я все равно задержала. И будто заглянула в черную и густую, как деготь, бездну. — С кого рисовали эти портреты? — спросила я местного сотрудника, чинно делающего зарисовки неподалеку. Парень внимательно посмотрел на меня и недоумевающе развел руками, всем своим видом показывая, что ни слова не понял. Не говорил по-английски, конечно. И не должен. Я могла попытаться вновь заговорить по-венгерски, как сделала в лечебнице, но так и не решилась попробовать. — Могу я поговорить с кем-то, кто знает английский? Мне нужен хозяин, понимаете? — спросила я, а потом для верности добавила: — Английский язык. Пожалуйста. — Я позову старика, мисс! Он с жаром кивнул, жестом приказал мне подождать и скрылся за неприметной дверью, ведущей в служебные помещения. Я проводила его рассеянным взглядом. Фантазию уже было не остановить. Вопреки всему на этом странном и изменчивом свете мне хотелось, чтобы случилось чудо, и хотя бы один из моих родителей оказался жив. Я представила, как отец, воспоминания о которого давно растворились в темных и мрачных закоулках памяти, бесконечно рисует портреты и выдумывает, какой бы я могла бы стать, не случись той резни и нашего расставания. Или кропотливо отбирает художников, способных воскресить потерянную дочь хотя бы на холсте и в красках… — Вы хотели что-то узнать, барышня? Иштван передал мне, что вы искали… консультанта. Вентер. Борис Вентер. К вашим услугам. Отчего-то настолько старомодное обращение меня позабавило. Я посмотрела на подошедшего мужчину и невольно поджала губы, чтобы не улыбнуться. — Прошу прощения за беспокойство, — быстро извинилась я, не желая с порога показаться грубиянкой. — Вы не скажите мне, с кого писали эти портреты? Мальчишка-сотрудник назвал его стариком, но мужчина, замерший рядом, был достаточно молод и свеж. Я бы дала ему лет сорок, а может и того меньше. Красивое и строгое лицо его обрамляла густая борода, щедро присыпанная сединой, но глаза были совсем как у мальчишки. Дорогой костюм и острый, как клинок, взгляд, которым он тут же пригвоздил меня к месту, лишь усиливали тревожное ощущение несоответствия. — Надо же! — сказал он и по-военному заложил руки за спину, очевидно, заметив сходство с портретами, которое парнишка помладше упустил. — Вы и правда похожи. Иштван был прав. Или нет. Кажется, я не поняла истинную реакцию мальчишки и надумала лишнего. Снова. — Кто она? — Инесс, — имя он произнес с таким выражением, будто надеялся, что, едва его услышав, я тут же догадаюсь, о ком речь. Разумеется, зря. — Девушка с портрета умерла много лет назад. Трагическая история для всех нас. Могла ли она быть мне родственницей? Матерью, теткой или даже бабушкой? Мне нужно было знать, но мужчина не торопился делиться информацией, продолжая искоса рассматривать мое лицо. Сравнивая его с картиной и находя все новые сходства? — Вы сказали, что мы с ней похожи… — Боюсь, это очевидно даже слепому, — усмехнулся Борис. — Или вам видится другое? Я покачала головой. Врать такому, как он, совершенно не хотелось. Его показательное спокойствие было лишь маской, ролью, которую он играл и играл хорошо. Я ощущала это кожей и не торопилась его злить. Казалось, что это — почти опустить руку в пламя. Опасно, больно и ни одному из нас не нужно. — Можете рассказать о ней больше? Она ведь… Так похожа, что почти как я. Впервые такое вижу. Я хотела знать. Предчувствовала, что это знание может изменить всю мою жизнь. Спасти ее, если понадобится. — Что ж, внешность вы можете оценить сами, а что касается личных качеств… С ними было сложнее, — бросил Вентер. — Гнилое звено, дурная порода и жидкая кровь. Городской фольклорный персонаж, если желаете. Убивала юных дев и развешивала их тела на деревьях, словно дорогие елочные игрушки. Убийца. Слово кислотой обожгло небо, пулей ударило в висок. Не такого родства я искала, не это хотела услышать… Правда, ведь? Я нервно моргнула и позволила себе секунду тишины. — Она была сумасшедшей? — тихо спросила я. Только бы она не была моей матерью! Только бы я не была такой, как она… — Смотря с какой стороны оценивать, — покачал головой мужчина. — Но горожане выдохнули, когда она умерла. Дело было сразу после войны, и других проблем хватало. Местные говорили, что видели ее позже, в восьмидесятом и даже девяносто седьмом, но сам я знаю, что это не более чем слухи. Городские легенды, как сейчас модно говорить. Значит, она точно не моя мать. Плохо или все же хорошо? Скорее, второе. — О ней можно где-то почитать? — Если знаете венгерский, можете заглянуть в старые газеты. Я напишу вам адрес архива. Борис остановил на мне тяжелый изучающий взгляд, от чего я вдруг почувствовала себя неуютно, точно шпион-неудачник, неправильно назвавший кодовое слово и проваливший дело едва его начав. — Боюсь, с этим возникнут проблемы. Я не задержусь в городе долго. Собеседник нравился мне все меньше. Слишком уж неприятные и жуткие вещи он говорил. Чем дальше заходил наш разговор, тем сильнее хотелось поскорее свернуть его и отправиться на поиски владельца галереи. Но я медлила и сомневалась, не зная, повезет ли найти еще кого-то, кто знает английский настолько хорошо, чтобы понять, чего я от него хочу. — Инесс умерла в тюрьме? Я невольно сделала шаг в сторону от портретов, которые теперь совсем не казались мне красивыми. — О, нет! Для нее развели костер на одной из городских площадей, — собеседник улыбнулся и по-звериному резко втянул носом воздух, словно желал уловить тяжелый дух того пепелища. — Огонь столбом поднимался в небо, и еще неделю после пожара окрестные жители ощущали зловонный дым и вонь горелой плоти. Я сглотнула и невольно скрестила руки на груди, отгораживаясь от его слов единственным доступным способом. Вентер говорил так вдохновенно и уверенно, будто был на казни сам, а не пересказывал слова, давным-давно написанные другими. — Вы ведь сказали, что она умерла в тысяча девятьсот… Не помню, была ли точная цифра. После войны. Разве тогда практиковали сожжение преступников? Я подумала о ведьмах, несправедливых судилищах и сухом хворосте, потрескивающем в огне. О криках, долетающих до самого неба. — Нет, но для нее сделали исключение. Неофициально, конечно. — Убили, будто какую-то ведьму… — Конечно, нет, дорогая. Никаких ведьм не существует. — Что? Борис не пожелал развивать свою мысль и ничего не ответил. — У нее были дети? — На сколько я знаю — живых не было. Это пусть и немного, но утешало. Не желая больше говорить о женщине, которая мне никто, я поспешила сменить тему: — Интересный выбор — рисовать убийцу и мертвеца. Будто смотришь на посмертный портрет. Мой брат собирал изображения пост мортем, и эти рисунки чем-то на них похожи. Завороженная взглядом нарисованного подростка, я невольно потянулась вперед, собираясь ни то коснуться изображения кончиками пальцев, ни то вырвать его из рамы и растоптать. — Вся эта галерея, — Борис выразительно обвел рукой зал, привлекая мое внимание. — Дань великому Посмертию. Удивительной силе смерти. Мой дар и моя плата. — Что вы имеете в виду? Я догадалась, о чем речь, за секунду до того, как собеседник произнес это вслух. И сказанное совершенно мне не понравилось. — Галерея мертвецов. Их вещи, лица. След, оставшийся на земле, и последнее, что сохранилось после них. Фото за несколько часов до смерти, финальные штрихи в творчестве, вещи, снятые с тел. Я вспомнила, как свет в холле показался мне больничным, но, похоже, то была не больница, а морг. Каменный склеп. — Вот как. Мы отошли в сторону, пропуская шумную туристическую группу. Я рассмотрела в толпе Энжела и едва заметно кивнула ему, показывая, что пока держусь. — Значит, портреты Инесс написаны еще при ее жизни? — Ее портреты — исключение и далеко не самые типичные наши экспонаты, но, так уж вышло, что это мазня моего сына, подающая некоторые надежды. Я хотел его поддержать, и вот картины здесь. Не знаю, почему он продолжает рисовать мертвую женщину вместо того, чтобы найти себе живую, но, пожалуй, это не мое дело. Кстати, если его работы так вас заинтересовали, можете познакомиться с ним лично. Он извлек из кармана визитку и протянул мне. Я молча приняла ее и убрала в сумочку, дав себе обещание, что никогда не наберу злосчастный номер. — Позвоните ему, если захотите поговорить о мертвецах, — улыбнулся Борис. — Или у вашего поколения принято писать? Его слова так походили на сводничество, что я еще сильнее напряглась. — Спасибо, я подумаю об этом. Что-то в его расслабленной позе и щегольском внешнем виде заставило меня задуматься, кто же он собственно такой. Слишком много времени Вентер выделил для обычной туристки, которую ему навязали. У него очень правильная, выстроенная и грамотная речь для простого сотрудника, которого могут и уволить за настолько свободный разговор с иностранцем. Только если… — Это ваша галерея? — спросила я. — Вы — хозяин? — Верно, — легко согласился он и, подхватив мою ладонь, впился в нее коротким влажным поцелуем. — Хозяин всего этого безобразия и ваш покорный слуга. Добро пожаловать в посмертную галерею «Роза», барышня.