хрустальная

Элеонора Галанова со всеми коллегами, партнерами абсолютно разного уровня близости. Правда двигаясь по этим рельсам на забитом в сотню вагонов поезде, к середине уже она всё сократит до половины, а через пару лет будет катиться на тележке. А потом идти пешком, держа за руку того самого человека. Но в конце дойдет вовсе одна. Женщина злилась, что не может прыгнуть выше желаемого или желать выше допрыгиваемого; ее образ жизни-распущенность, но никак не изюминка. Все те, кто просыпался в ее номере на спине с царапинами, будь то мужчина или женщина-эфемерное увлечение. Теперь это не только секс, а обыкновенные стенания. Не скроет, хочется, чтоб приласкали, погладили по волосам, целовали кисти ее мраморных рук. Сначала ласкают все, чьи губы Эля с несвойственной ей нежностью перецеловала, но впоследствии ей скажут: «Спасибо за ночь, прощай, Элеонора!» А потом… Рычания, разрывает когтями плоть и кровь, перемешанная с ее ДНК, падает крупными каплями на холодный бетон. Нелюбима, вовсе не желанная, крепкими руками не обласкана, теми самыми губами не целована. Галанова без понятия, сколько ещё времени должно пройти, чтобы закончились эти бесконечные смертельные погружения в океан ностальгии. Те люди, они ведь даже не предполагают что с ней сделали. А первый муж. Какие травмы нанес, какие стены разрушил(или построил??) Она заходила в библиотеку, в гипермаркет, домой к подруге, домой к себе, за дочкой в детский сад. Столько убийственный взглядов, ударов и долгожданных встреч. Разные двери, лабиринты, коридоры, этажи. «Взрослые давно простили все своему маленькому ребенку внутри. Когда ты уже станешь взрослой, простишь себе все, Эля? Простишь измену тому? Да, тому самому, в руках которого ползала маленьким котенком и слепым щенком. Тому, кому нравилась, что ты со всеми такая разная, а с ним-настоящая. Тому, с кем вы поздно ночью выходили на балкон. Закуривали. Глубокий вдох и до отказа полные легкие. Пестреют вдали многоэтажки жилого комплекса. Столько желаний исполнилось, сколько водоемов не потерпели осушения. В комнате за спиной люлька любимой дочери, ее игрушки, наши вещи». Ничего никогда не боялась эта хрустальная Эля. Пока рыдала-для нее зажигали звезды, а когда ныла в подушку-разводили мосты. Когда хотелось раскроить об стену свою тупую голову-приносили зеленый чай и пекли печенье. Так не нравилось, когда ее помнили во всех образах. С короткой стрижкой, с длинными до плеч волосами и пьяную. Помнили ее в слезах, помнили ее вульгарную, влюбленную, разбитую, прежнюю. Помнил один единственный мужчина, для которого она теперь не прежняя. Она больше не та, никто теперь не та. Только он все тот, чья голова состоит из стекол бутылок дорогого алкоголя, ваты, опилок и проигранных денег. Любовь, объяснимая любовью. Любовь, обособленная самым настоящим психическим насилием. Прятать бутылки, кошельки, ключи, лишь бы остался с ней. Лишь бы продолжил обнимать, как это было раньше. «Элеонора, прикончи его! Выстрелом в лоб. Прямо. Он тебя не жалел ни грамма» Изменила. Вертелась в чужих руках. А в глазах не промелькнуло даже и ноты сожаления. Была далеко, не здесь и не рядом. Поняла, может делать все, что захочется. На все вопросы отвечала фыркая, с отмашкой. Про такие ответы говорят - на отъебись. Это он так говорил. Все было сложнее, чем думал он, но гораздо проще, чем думала она. -А дочь? А ресторан? А мы? Элеонора…- Слова за словами слетали с губ Баринова. Упал под пулями НЕлюбви. Пять, десять, двадцать выстрелов в грудь от любимой женщины. Она вонзает стебли в его тряпочное тело. Сплетается туже вокруг его неокрепшей шеи. Умирает в сотый раз, в тысячный. Любил. Любил и жалел, что не держал в узде, а лишь выхватывал из рук бутылки. -Помни, это был всего лишь миг. Прощай, Элеонора!