Функциональная модуляция

Сцену главного зала осветили прожекторы, и контраст между ослепительным светом и тьмой, поглотившей зрительские места, был настолько ярким, что только встань на точку, разделяющую эти площади, и можно с лёгкостью указать на тонкую линию границы. По крайней мере, так казалось Кохаку, что первая пришла на репетицию. Учебный год новый, а в целом всё, как обычно. Хмыкнув, она прошла дальше и села где-то посередине третьего ряда от сцены, положив на колени чехол с флейтой, а сумку с нотами кинув на пол где-то рядом с ногами. Это последний год учёбы в консерватории. Кохаку всё ещё не могла свыкнуться с этой мыслью — каникул между четвёртым и пятым курсами, считайте, и не было. Но что поделать: такова участь инструменталистов! Мало того, что они играют вместе симфонии, концерты и оперы — сольные выступления также никто никогда не отменял. Иногда (если не сказать, довольно-таки нередко) возникали мысли об отчислении. Порой усталость, недосып, вечная беготня от концерта до конкурса, учебной преподавательской практики, репетиции и обратно, и так по кругу — всё это сильно давило на нервную систему. Однако… Кохаку откинулась на кресле, закинула ноги на переднее сидение и задумчиво-мечтательно улыбнулась потолку. — Однако, все мы здесь ебанутые на голову, — хихикая, пропела она… … Не услышав, как на сцену зашли ещё несколько человек. — Кохаку! Сердце бедной девушки пропустило удар, рухнув куда-то в пятки и не спеша возвращаться на своё законное место. — Ой, здравствуйте, — смешок выдался дрожащим и, что уж, откровенно жалким. Так думали и Кохаку и тот, кто прервал её блаженную сиесту. — А ну убрала ноги с сидения! Это что за манеры?! — мужчина уже направился к ней, но повторять дважды (во второй — не словесно, а очень даже рукоприкладно) не пришлось — Кохаку в мгновение ока опустила ноги, встала и поклонилась головой. — Прошу прощения, профессор Уингфилд-Снайдер! Такого больше не повторится! — Очень на это надеюсь, — закатил он глаза. И тихо-тихо добавил, обернувшись и уже шагая обратно, — Вот ведь, мелкая проказница. Профессора Ксено Хьюстона Уингфилд-Снайдера, дирижёра симфонического оркестра консерватории, кто как только не называл: злыдней, королевой драмы, деспотом, статуей командора. Но Кохаку, вот, уже давно привыкла к его замашкам. Окей-окей, не до конца привыкла, хорошо? Скажем, на 98%. Это доказывала её сердечная мышца, лишь через минуту принявшаяся восстанавливать былой режим. Но это было просто неожиданно! Так что — нет, всё-таки на 99%. Вместе с Ксено пришла группа студентов струнников: Цукаса, Рури, Кинро, Укё, Луна и Хомура. Кохаку снова расположилась там же, где и сидела, едва ли не пуская слюни на то, как Цукаса с воздушной грацией нёс свой контрабас, словно тот ничего не весил. Отдельным удовольствием было наблюдать за тем, как постепенно прибывавшие несчастные коллеги с большими инструментами обустраивались на сцене, тогда как ей нужно было всего-то подвинуть стульчик и пюпитр. В зал ворвались Юдзуриха с Тайджу. «Отлично, остался только стульчик!» — Кохаку, я не понял, а чего это ты такая довольная валяешься? — Ксено грозно нахмурился, уперев в бока руки. — Если тебе так скучно, то иди сюда, подвинь рояль и приподними крышку. Кохаку громко заныла, но не обронила и слова, принимаясь за выполнение приказа. И пока она в одиночку двигала эту бехштейновскую бандуру, край глаза уловил восхищённый взгляд со стороны Шишио. Улыбка так и просилась на лицо, но нельзя было спалиться перед Ксено, так что Кохаку держалась, как могла. Потихоньку присоединялись и участники оркестра, уже давно окончившие консерваторию: некоторые из них работали здесь же, другие — были приглашёнными музыкантами, уже признанными профессионалами. Итак: все струнники на месте, ударные есть, арфа есть, медные духовые есть, деревянные духовые… почти, но до начала репетиции ещё есть две минуты. Что ж, Ксено ожидал, что будет хуже. — Кинро, твой братец сегодня придёт? — дирижёр обратился к парню, ровно сидящему на своём месте и подкручивающему колки на своём альте, ориентируясь лишь на свой абсолютный слух. — Да, профессор. И всё же, я думаю, нам всем здесь интересно… — Кинро оглянулся по сторонам, ловя согласные кивки и пылающее любопытство в глазах. — Кто сегодня будет на рояле? — Он сам вам представится, — небрежно ответил Ксено, будто бросил комментарий о погоде, и вернулся к беседе с Броуди — единственным и незаменимым тубистом. Хотя он был так же незаменим и в оркестре мужа Уингфилд-Снайдера, но это уже совсем другая опера. Ну или скорее — совсем другой военный марш. Кинро только вздохнул, даже не думая спорить со своим шефом. Остальные же едва ли не вскипали от нетерпения, взывая ко всей своей силе воли. Вбежал Гинро, весь запыхавшийся, жутко красный и явно боящийся смотреть в лицо маэстро. Бедняга только и сел где-то позади планеты всей, ожидая, когда его вызовут на своё место. Пока он никому не нужен, выделяться не хотелось от слова совсем. Нет, конечно, Гинро временами любил себя показать, но явно не в этом случае. И что, что вся его роль здесь — переворачивать страницы? Это, между прочим, очень важное, ответственное дело! И кто, чëрт возьми, знает, что же за пианист должен сегодня прийти — может, это деспот похлеще шефа?! Тогда Гинро точно несдобровать: будет получать тумаки и от Ксено, и от солиста, ну и от Кинро до кучи. Просто потому что. И пока бедный второкурсник загонялся, в последнюю минуту изящной походкой, с рефреном «Ночного зефира» на устах, влетел ещё один новоиспечённый выпускник. Асагири Ген, один из талантливейших кларнетистов консерватории. — Ген, — Кохаку прошептала так громко, что скажи она это вслух, нормальным голосом — и то меньше людей бы на них обернулись. — Как прошёл твой день рождения? — она широко улыбнулась, увидев лисью улыбочку Гена. — Да ничего особенного. Ну, разве что… Договорить не дал звучный баритон дирижёра: — Кохаку, Ген: обсудите свои тусовки после репетиции. А сейчас мы начинаем. Оркестранты потянулись за папками с нотами, неторопливо укладывая те на пюпитры. Гинро всё ещё одиноко сидел на старом скрипящем стульчике где-то за литаврами и большим барабаном, молясь, чтобы старик Касеки не обернулся и не обратил на него всеобщее внимание. Может, тот пианист и не придёт вовсе?.. — Поздравляю вас с новым учебным годом, коллеги, — улыбка Ксено была вполне искренной. Но такую характеристику без всяких дополнений ей бы дали только несмышлëные студентишки, только вчера попавшие в его оркестр. Новичков здесь не было, так что в уме каждого первого студента и преподавателя чётко сидело ещё одно прилагательное: издевающаяся. Этот тонкий оттенок не уловил разве что Гинро. Но тем управлял лишь страх — никакой искренности он там и в помине не видел, что вы. — Как вы уже знаете, в мае нам предстоит первое участие в конкурсе, и на нём нужно будет исполнить одну симфоническую поэму, а также один концерт. Надеюсь, ноты вы уже все выучили, — добрая треть студентов сглотнула. — У вас были весенние каникулы, молодые люди, так что только попробуйте налажать в первых же периодах, — а Ген самодовольно улыбнулся, проигрывая в воспоминаниях картины его самостоятельных занятий до глубокой ночи. — Ну, что ж, начнём с Сен-Санса- — Профессор, а… а как же… — Я слушаю вас, Луна, — Ксено смерил девушку, робко поднимающую руку, раздражительным взглядом, нервно потирая большим пальцем дирижёрскую палочку. Он чертовски не любил, когда время, предназначенное для работы, уходило на пустые разговоры. — Как же партия фортепиано? Мы сегодня будем играть без пианиста или.? — С пианистом. Всё, трёп окончен. Амариллис, ты вступаешь. Ксено всегда чрезвычайно легко давалось настроить себя и десятки других людей на работу. Минимум разглагольствований, максимум дела — только и всего. Так, в нынешнем составе оркестра впервые зазвучала «Пляска смерти» Камиля Сен-Санса, и следующие полчаса были отданы на прорабатывание деталей. Конечно, столько времени — не так уж и много для целой симфонической поэмы, — но это если говорить о среднестатистическом произведении в данном жанре, что в готовом виде превышает длительность «Пляски» как минимум в два раза. Куда большую ставку Ксено сделал на концерт. То, что его оркестр справится с Сен-Сансом, он не сомневался: за первой скрипкой и ксилофоном — инструментами, что наиболее выделялись в поэме — стояли самые настоящие перфекционисты: Франсуа и Кирисаме соответственно. Порой даже ему казалось, что вместо живого сердца пульсацию внутри них осуществляет бездушный метроном. Однако эти мысли быстро рассеивались, стоило только вырваться наружу горячему темпераменту в партии солирующей скрипки. Совсем по-другому дело обстояло со вторым произведением. Нет, Уингфилд-Снайдер абсолютно не сомневался в своём выборе. Просто он так долго уговаривал этого сопляка на подобный опыт, что невольно закрадывались опасения: может, он передумает, или, может, бросит в процессе. К сожалению, в этом они с Ксено были чрезвычайно похожи: парень не будет делать то, от чего его воротит. Оставалось только надеяться, что он не переплюнет Гульда, решив ограничить карьеру концертного исполнителя до немыслимого минимума. — Всем спасибо, это было почти не отвратительно, — заключил Ксено после итогового прогона, в ответ получая отвратительно довольные улыбки. Стоило определённых усилий не закатить тут же глаза. Хотелось добавить, что всем им чертовски повезло с Франсуа, буквально тащившей на себе всё произведение, но… ладно уж, пусть немного порадуются. — Амариллис, Кирисаме, вы свободны. Парящих на выход девушек, тихо над чем-то хихикающих, проводил печально-обречённый взгляд Гинро с застывшим в воздухе треугольником. Ему таки не дали спокойно посидеть на своём старом скрипящем стульчике, наслаждаясь созерцанием чужих стараний, вместо этого заставив его встать на место прогульщика Магмы (Гинро, как и, пожалуй, все остальные студенты, не верил в саму возможность его болезни). И теперь времени как следует перевести дух перед его кошмаром совершенно не оставалось. Ведь на отдых оставались лишь какие-то жалкие… — Три минуты. Ксено стремительно покинул дирижёрский пульт. — Ну так как? — Кохаку в мгновение ока развернулась на сто восемьдесят градусов, обращаясь к вальяжно откинувшемуся на спинку Гену. — Мы здорово напились, — на его губах заиграла игривая ухмылка. — Кажется, набухиваться — прерогатива медных духовиков, — совершенно не сдерживая себя, она громко засмеялась, сознательно игнорируя сурово выгнутую бровь Хьёги. — И что вы сделали? Только не говори, что вы не совершили какой-нибудь глупости, а не то я разочаруюсь! — Милая, я хоть раз тебя разочаровывал? — Ген состроил обиженное лицо, скрещивая руки на груди. — Дай подумать… — указательный палец коснулся нижней губы и подбородка. — Наверное, нет? — Мне расстраивает то, как неуверенно это прозвучало, — он с тонким стоном выдохнул, но в следующую секунду заговорщическая ухмылочка вернулась к нему, что нисколько не удивило Кохаку. — Ну конечно! Примерно в полночь я предложил выйти, подышать свежим Токийским воздухом, — Кохаку весело хрюкнула. — Рюсуй согласился, но шило в его заднице приказало ему взять с собой наши инструменты. Моё шило охотно с этим согласилось. Каким-то фантастическим образом край глаза Гена столкнулся с краем уха Укë, и куда более невероятно, что оба это почувствовали, не выдавая своей реакции. Ну, разве что Укë против воли начал стремительно краснеть. — Та-ак, и куда вы пошли? — Ну, у нас не было чëткого плана. Сначала мы просто шли, куда ноги глядели, а потом, — последнее слово Ген сказал уже гораздо тише, после чего плавно наклонился вперёд. Ничего не спрашивая, Кохаку последовала его примеру. — Рюсуй предложил подойти к дому Укë. — О, я догадываюсь, что было дальше! — рука, прикрывшая рот, не особо помогла заглушить смачный смешок. — И ты права, — хихикнул Ген. — Как только мы остановились под его окном, Рюсуй хотел тут же начать играть, но я предложил сначала позвать его, а то мало ли, может, не услышит, — Укë, хоть и весь красный, всë-таки закатил глаза. «Да конечно я не услышал бы…» — Ну, он и позвал его. Только наш милый скрипач выглянул в окошко, и началось. — И что он играл? — смотря на безумно улыбающуюся Кохаку, Гену казалось, что ещё чуть-чуть, и его подруга лопнет. — Джорджа Майкла, конечно! И она не выдержала, заверещав от смеха. Бедный Сайонджи отчаянно прижал ладони к ноющим ушам. — Ох, дорогая, не представляю, как бы ты смеялась, если бы ты слышала сие великолепие вживую! Этот пьяница фальшивил буквально в каждом такте- — Боги, я уже жалею, что согласилась поехать на тот грёбаный концерт в Киото, — Кохаку не очень изящно смахнула слезу. — И что Укё? — Думаю, тут не сложно догадаться, — хмыкнул Ген. — Конечно, он пытался прогнать его. Ну, вернее, нас. На втором куплете я таки решил подыграть. — Он спустился и..? — Нет, просто шикал там что-то со второго этажа. Теперь оба гаденько хихикали, пока на них искоса поглядывали приглашённые музыканты. Кто-то из них хмурился, и на их лицах явно было нарисовано недовольство юным поколением, кто-то же — напротив, кусал губы в смешливой улыбке, пытаясь хоть так сдержать её. На полуслове весёлому разговору пришёл конец — на сцену вернулся дирижёр и… это и будет их пианист? — Перерыв окончен, — огласил Ксено, и эхо пронеслось по всему залу чужеродным гулом. Все затихли. Ген не припоминал среди пианистов этого парня. Он что, первокурсник?! — Доставай ноты и садись, — уже тише обратились к нему. Не обронив в ответ ни слова, парень беспрекословно выполнил то, о чём его попросили. Взгляд Ксено вернулся к оркестрантам, и непреодолимое ощущение ступора настигло его, окунув в себя с головой. Глядя на застывших музыкантов, он уже и забыл, что хотел подозвать к роялю Гинро, но через долгие пять секунд всё-таки опомнился, жестом поманив к себе молчаливо ноющего второкурсника. Он подошёл к роялю, и теперь тихо переговаривался уже с двумя студентами. С каждой секундой в оркестре всё чаще и интенсивнее проносились шепотки. — Ген, ты знаешь его? — Кохаку моментально обратилась к другу с очевидным вопросом. — Нет. Он бы его точно запомнил. С такой внешностью было бы весьма затруднительно потерять в голове столь неординарный образ после первой же встречи. Первое, что Асагири отметил — его причёску: светлые волосы с зеленоватыми кончиками спускались до плеч. Окрасить картинку в чёрно-белый, и со спины можно подумать, что совсем рядом сидит перерождение самого Ференца Листа. Однако не только волосы привлекли его внимание: черты его лица были такими же яркими. Особенно бросающие удивительно проницательный взгляд глаза. Ген был уверен, что за такими глазами всегда скрывались поразительно необъятные миры, глубокие и манящие своей неизведанностью. Возможности лучше рассмотреть остальные его черты не было — парень сидел почти спиной к нему. Но его руки уже приземлились на клавиатуру, позволяя любому, кому только позволяет местоположение, обратить на них свой взгляд. И пока Ген останавливался на каждом пальце и думал, что, возможно, тот являлся таким же приглашённым музыкантом, как и четверть их оркестра — «Может, он мелкий вундеркинд, кто его знает?» — он совершенно не замечал, как изо всех сторон уже вполголоса переговариваются его коллеги. Из некоего транса вывел Хром, мягко толкнувший его в плечо. — Эй, Ген, — Асагири вздрогнул, и вернувшись с небес на землю, с непониманием на лице принялся озираться по сторонам, задаваясь вопросом «а какого чёрта все так активно шушукаются?» — Ген, — повторил обращение гобоист, терпеливо выжидая, пока на нём соблаговолят остановить свой взгляд. — Ты не знаешь, почему он здесь? — Ээ, я даже не знаю, кто это… — Это Сенку Ишигами из композиторского отделения, — Ген вопросительно изогнул бровь, одним этим жестом требуя продолжения. — Он помогал мне с теоретическими дисциплинами на первых курсах. Кажется, все здесь знают его по той же причине, — Хром коротко хохотнул. — И всё же, мне не понятно- — Какого чёрта он играет солирующую партию в произведении, которое мы исполним на крупном конкурсе уже через полтора месяца? Парень сконфузился, не ожидая такой бурной реакции, но робко кивнул. Где-то издалека вместо полушёпота уже начали проклёвываться грудные резонаторы. — Я что-то не понял, отчего такой ажиотаж? Добрые шесть десятков ртов враз умолкли. Все до единого ждали, что дальше скажет профессор Уингфилд-Снайдер. — Ну? Кто-нибудь объяснит мне? — Боюсь, объяснение нужно как раз нам, — прошептала в кулак Кохаку. Смелее неё оказался Хьёга: — Мистер Уингфилд-Снайдер, нам всем очень интересно, кто наш пианист- — Кто? Вот кто, — Ксено, не отрываясь от фаготиста, указал пальцем на сидящего за роялем Сенку, невольно сгорбившимся под пристальным вниманием к его персоне. — Глаза разуйте. Всё, я и так дал вам слишком много времени для отдыха — хоть бы кто в это время партии повторял… И так же, как и в начале репетиции, по одной команде разрозненные музыканты слились в единый организм. Только поначалу Ксено потребовал прогнать первую часть без солирующей партии — так сказать, с целью проверить готовность к настоящей работе. По исполнении аллегро, дирижёр дал оркестру минутку, прежде чем к ним присоединится Сенку. И это время студенты не провели даром. Мысленно проигрывали сложные моменты? Или, может, сдували пылинки и лишнюю влагу со своих драгоценных инструментов? — Ха! Хьёга прекрасно воспользовался своим положением фаготиста, прямо во время игры выискивая информацию о загадочном Ишигами Сенку. И выцепив самые сливки, тут же написал в чат студентов оркестрантов, как только Ксено объявил передышку. «Рабы Статуи Командора» Хьёга: я нашёл о нём кое-какую информацию Кохаку: опачки! Никки: жги, Хьёга! Тайджу: ребята может оставите его в покое? Он хороший парень. Цукаса: Тайджу, я уверен, что его никто бить не будет. Кохаку: ты что-то знаешь о нём? Кохаку: Тайджу! Тайджу: да то же что и вы. Он помогал мне с теорией. Ген: я один вижу его впервые в своей жизни? Хром: похоже на то, хаха. Да у него половина консы уроки брала. Никки: Хьёга, ты чё блин там так долго пишешь? Рури: я не брала у него уроки… Но я была на паре его концертов. Кохаку: ааа, ты что-то говорила про это. Вроде. Не помню:/ Кинро: закругляемся: шеф вернулся за пульт. Никки: ХЬЁГА БЛЯТЬ! Хьёга: ебать, он реально ученик Ксено ещё со школы. На несколько секунд в чате повисла тишина. Хомура: мне же не одной кажется, что это выглядит так, будто он здесь по блату? — Продолжаем. Первая часть. Касеки, твои литавры, и Сенку — готовься вступать. Йо: не одной… Кинро: я думаю, шефу виднее, кто должен играть солирующую партию. Хомура: ага, конечно, ему виднее, кто. Его любимчик. — Предупреждаю один раз: если вы не отрубите свои мобильники, я каждого заставлю в воскресение лично сыграть мне свои партии. За долю секунды перед глазами Ксено не оказалось ни единого телефона. Только вот кое-кто не собирался так просто отпускать ситуацию. — Профессор, можно ещё один вопрос? — Хьёга даже руку поднял, ну точно плюшевый послушненький студент. — Слушаю, — уже не скрывая своего раздражения, Ксено глубоко вдохнул и медленно-медленно выдохнул, всеми силами держа себя в руках, чтобы не пульнуть своей палочкой (или чем потяжелее) в главного сплетника. — Почему с нами играет не кто-нибудь с фортепианного отделения? Ксено готов был нахуй взорваться. Ладно. Он предполагал, что этот татуированный всё откопает и, ну конечно же, докопается. Он предполагал, что у студентов возникнут вопросы. Он всё это предполагал. Но почему-то это не помогало сбавить градус его полыхания. — А какая вам к чёрту разница? Ваше дело — играть на своих инструментах и слушать друг друга и, главное, — слушать меня. Если я сказал, что Сенку должен играть с вами Грига, значит, так нужно. Вы и понятия не имеете, на что он способен! Конечно, все знали о профессионализме своего руководителя. Но дело в том, что у Ксено никогда не было любимчиков. Если он и хвалил кого-нибудь вроде Франсуа или Касеки, то делал это максимально нейтрально и редко. Так что вся эта ситуация малость напрягала. А кого-то вовсе и не малость… Ген сгорал изнутри. Где-то в грудине поселилось тошнотно давящее чувство. Нет. Этого не может быть. Это не правда. Не правда… Это же Ксено. Самый крутой, мать твою, дирижёр, с которым когда-либо работал Ген. Самый непредвзятый. Он не может… Голова резко закружилась. Забавно, но в то же время, голова Сенку потихоньку начала раскалываться от всей этой ерунды. «Блять, и зачем я согласился? За что мне это?» Но не успел он что-то предпринять, как Ксено пресёк все дальнейшие попытки спора от кого бы то ни было, дав Касеки ауфтакт В воздухе пронеслась приглушённая дробь литавр, стремительно возрастая в крещендо. С концом её слилась короткая, яркая вспышка тутти, готовящаяся передать эстафету солирующему инструменту. Гену стало ещё хуже. Удар каждой клавиши действовал на него точно молоток, бьющий прямо в мозг. Пальцы крепко обхватили пульсирующие виски. Он не понимал, хорошо тот играет или плохо, отвратительно или гениально. Сейчас это, блять, не имело никакого значения. Почему?! Он мог перечислить как минимум трёх знакомых пианистов, искренне желающих играть с таким высококлассным оркестром, без сомнения достойных этого. Так какого хрена? Почему этот сопляк? Чем он заслужил эту привилегию? Да, возможно, он вполне неплохо играет (вон, бряцает тут, вроде, даже по нотам попадает), но это ещё не повод дать какому-то малявке солирующую партию в оркестре, мать твою, профессора Ксено Уингфилд-Снайдера! Сердце тесно, болезненно сжалось, только Ген позволил своим мыслям зайти дальше — туда, где находился очаг его ментальной боли, находящийся глубоко, но всегда присутствовавший где-то на периферии. Пока такие, как этот Ишигами, просто пользуются возможностью, все свои усилия, и гроша не стоящие, прикладывая на слова «да» и «согласен», другие вкалывают до кровавого пота. Ген уже начал прокручивать в голове определённые воспоминания, но только по его телу прошла мерзкая дрожь, как из состояния тихо нарастающей паники вывел голос дирижёра. — Стоп! На сегодня всё. Всем спасибо. Следующая репетиция по расписанию. Асагири совершенно не уловил, когда они дошли до коды финальной части ля-минорного концерта. А он вообще играл сейчас? В голове всё запуталось. Хотелось как можно быстрее убежать отсюда, окунуть лицо в холодную воду, а после заснуть до следующего дня. План был идеальным… пока его не подпортило пересечение взглядами с парнем, покинувшим место за роялем. И, блять, лучше бы он столкнулся им с белым, как смерть, Гинро.