Функциональная модуляция

До туалета Ген добежал за рекордные одну минуту и двадцать секунд. Ни Кохаку, ноющая о невыносимом желании узнать конец маленькой пьяной истории, ни Ксено, собравшийся уже было подойти к нему с вопросом точно-не-о-планах-на-будущее, не смогли его остановить. Плевать, потом с ними разберëтся. Тяжëлые конечности запустили смеситель, и тут же лицо закололо тысячью иголок под ледяной водой. Это странно помогало чувствовать себя лучше, так что с каждой секундой он всё меньше хотел отстраниться от раздражителя. В конце концов кожа привыкла к неестественной температуре, и Ген позволил себе просто зависнуть на неопределëнное количество времени, согнувшись в три погибели и ладонями механически подливая маленькие порции спасительной влаги. Может, прошла минута, может, две — в голове и мысли не было о примерном подсчëте — и Ген плавно выключил кран. Выпрямившись, взгляд закономерно упал на собственное отражение. Бледная, раздражëнная кожа с некрасивыми красноватыми пятнами, с застывшими на ней крохотными каплями. В глазах, казалось бы, нет ничего — одна гулкая пустота… только если смотреть на поверхность. Там, за хрусталиком, надёжно скрывалась даже от самого себя тупая боль. Воспоминания вяло перетекали одно в другое, от первых классов музыкальной школы до последнего курса консерватории. Разные учителя, разные места, разные товарищи… но во всём этом был один общий знаменатель — вечное ожидание от родителей, а в последствии и от самого себя, совершенства. И Ген был, правда, благодарен всем, кто любыми способами стимулировал его работу — иначе, он бы попросту не был здесь, только… Только почему на душе бывает так тяжело? Хотелось просто игнорировать этот давящий комок, и так он всегда и делал, но ещё больше он желал понимать, почему это происходит так часто, почти перманентно. Ген резко тряхнул головой, отстранился от раковины (он даже не замечал до этого момента, что до белых костяшек сжимал её края) и медленно выдохнул, мысленно себя же прося успокоиться. — Что ж, — по зеркалу проскользнула слабая издевательская усмешка. — Посмотрим, на что ты способен, Сенку-чан. *** — Ну! А ты не хотел присоединяться! — Ксено не то по-дружески, не то по-отечески закинул на его плечо руку. Забавно, как разительно преображалось всё в нём, стоило только распустить всю мелюзгу с репетиции. Ох, зря Сенку сказал, что всё было нормально. Нихрена не нормально. Ксено настолько постарел, что уже не видел, какие взгляды были направлены в сторону рояля? Затылок жгло, мать вашу! Господи, как же хотелось прямо сейчас дать заднюю; стыдливо, но со всей искренностью признаться, что это было ошибкой. Ну, с кем не бывало, верно? А вот с Сенку не бывало. Если он брался за дело, то, как бы ему в следствии не было скучно / тяжело / неприятно, он никогда не бросал его, пока не приходила уверенность в том, что оно завершено, или хотя бы передано в правильные руки. Сейчас же… Это ведь не безвыходная ситуация — сколько в одной только консе талантливых пианистов! Вот уж точно возможность передать дело в действительно нужные руки. -… — Сенку уже открыл рот, но тут же захлопнул обратно, только подумав о бесполезности столь жалкой попытки. Не, этого хрыча не переубедить. Уже нет. Ха, Ксено ждал этого дня четыре года! — Может, зайдёшь к нам в гости? Бляцкий Боже, Сенку сейчас вырвет от этой крайне довольной рожи. Нет уж! Согласится, и Ксено будет весь вечер перевозбуждённо прыгать аки горный козёл. Ещё и мужа своего стомиллионпроцентно спровоцирует на подколки. Да, пожалуй, он будет лишним на этой тусовке. — Спасибо, но нет. Мне нужно заниматься, — ах, волшебная фраза, что всегда выручала его в самые тёмные времена! — Ладно, студент, занимайся, — Ксено легко пошлёпал его по лопатке. — Но знай, в следующий раз не отвертишься. Последний раз бросив ему тошнотно гордую улыбку, дирижёр удалился. Господи, не пора ли им со Стэнли завести своего ребёнка? Пусть так улыбаются успехам их чада, ну, там, первой тыкнутой клавише на фортепиано или первому кривому взмаху дирижёрской палочкой? Сенку так и представил картину, где оба непременно сдерживают слёзы счастья и глупо хлопают в ладоши. Фух, хорошо, что Ксено уже вышел из зала — Ишигами таки не удержался от позабавленного смешка, вызванного порождением его богатого воображения. Спустя ещё пару минут в зале остался он один. Было бы неплохо проторчать так ещё добрых полчаса, наслаждаясь одиночеством и тишиной, но совсем скоро сюда должны прийти хоровики. Большой зал на то и большой, что здесь пусто бывает только ночью. (Хотя сам Сенку пару раз пробирался сюда после закрытия. И не смотрите на него так! Здесь совершенно особенная акустика, а посреди дня ключ от зала с огнём не сыскать) Так что ключ так и остался валяться на рояле подле подставки для нот, а Сенку умеренным шагом направился на выход. *** Спустя три дня, на второй в своей жизни репетиции в качестве солиста в оркестре, Сенку с первых секунд почувствовал те же самые взгляды. По меньшей мере треть оркестрантов смотрели на него с лёгким флёром надменности и презрения. Чудесно, и вам доброе утро! И нахрена вообще Ксено позвал его к началу репетиции? Что и кому он хотел этим доказать? Слишком много вопросов, слишком мало ответов… Чат «Рабы Статуи Командора» Хомура: о, золотой мальчик явился Хьёга: ставлю косарь на то, что шеф с порога пустит слюни на своего любимчика Тайджу: почему вы такие грубые? : ( Юдзуриха: не обращай на них внимание, дорогой. В тот же момент Юдзуриха обернулась, чтобы ободряюще улыбнуться своему парню. Тайджу ответил тем же, смущённо покраснев. Кохаку (Хьёге): хаха, принято! Хомура (Хьёге): + Йо (Хьёге): + Луна (Хьёге): + Хром (Хьёге): + Тайджу: ребят да вы чего? Рури: опять же, не обращай на них внимания. Им даже ставку против никто не поставит… Кохаку (Рури): а ты сама как думаешь? Что он скажет? Рури: кхм) Ген (Хьёге): + В зал спокойным шагом вошёл кларнетист с нацепленной на лицо фальшиво расслабленной улыбкой. К счастью, даже если бы кто и заподозрил его в неискренности, Гену было бы совершенно плевать. До тех пор, пока никто не начнёт выспрашивать о его состоянии, всё под контролем… относительным, но всё же. Взгляд совершенно непреднамеренно остановился на мнущемся у рояля Ишигами. М-да, жалкое зрелище. Он прошёл к центру сцены и сел на своё место, не прекращая пялиться на новичка. Даже сидя на стуле он как-то умудрялся смотреть свысока. (Не подозревая о том, что заметивший это Сенку чрезвычайно старательно сдерживал раздражённый смешок и одной небесной волей удержал глаза на месте) — Выглядишь так, будто вот-вот обделаешься от напряжения. — Привет, Кохаку, — Ген быстро выдохнул, всё-таки не удержавшись от лёгкого укора самому себе за рухнувший фасад безразличия. — Какого чёрта ты так легко меня читаешь? — Не хочу тебя огорчать, но иногда ты так очевиден, — пожала она плечами. — Он так сильно тебя волнует? — и недвусмысленно улыбнулась одним уголком губ, призывно приподняв голову и метнув взглядом к виновнику всеобщего переполоха. — Тц, — его вниманием, наконец, завладел кларнет. — Если мне нравятся не только девушки, то это ещё не значит, что любой парень, вызывающий во мне какие-либо эмоции, автоматически начинает волновать моё либидо. — О, он всё-таки вызывает в тебе, кхм, какие-то эмоции, — Кохаку гаденько захихикала, пошло играя бровями. Иногда Ген всерьёз задумывался, а не разлученные ли они с Рюсуем двадцать три года назад близнецы? И плевать, что между ними разница в три месяца — мало ли, какие там документы могут подделать? — Вот, ты и признался. — Иногда ты так невыносима, — Ген шутливо высунул язык, взамен получая слабый толчок в плечо. Был бы куда сильнее, если бы он вовремя не отклонился назад — его реакция была такой же отменной, как и сила Кохаку. Нет, ну правда: почему флейта?! — Ну? И что дальше? Так и будешь молчаливо испепелять его взглядом? — У меня есть план, — приосанившись, Ген театрально поднял вверх указательный палец. Всё, что на это смогла ответить флейтистка — скептически на сорок процентов и заинтересованно на шестьдесят нахмуриться, ожидая продолжения. Долго ждать не пришлось. — В прошлый раз я не очень-то внимательно его слушал, — Ген умышленно ничего не сказал о прострации, захватившей его разум в тот час. — Вот я и подумал, что, возможно, моя предвзятость к нему немножечко несправедлива. Так что уж сейчас я не пропущу ни одной его ноты, — закончил он со звонким хмыком. Ну, как закончил… — И что? — вот теперь по меньшей мере на девяносто процентов скептически выгнула она бровь. — Это всё? Мне кажется, тут нужно какое-то продолжение… Ген довольно скрестил руки на груди. — Ты знаешь, что моё главное оружие — мой язык, — Кохаку молчаливо ждала продолжения, всё больше хмурясь. — Я выскажу ему обо всех его ошибках — уверен, они будут. И ещё больше я уверен в том, что шеф ничего ему о них не скажет. — А тебе не кажется, что это уже слишком? — Что слишком? — Ну, жестоко всё это как-то… — Может быть. Но даже если и так — такие, как он, этого заслуживают. Если он будет не способен вынести критику- — Пфф. Ты думаешь, для него так ценна критика какого-то кларнетиста? Ген так и не закончил свою мысль. Конечно, Кохаку права. Он и сам понимал, что тот едва ли запрыгает от радости, услышав важные замечания. Но бушующий внутри шторм унять уже не представлялось возможным: сознание жаждало крови и подавления ради собственного успокоения, пусть и краткосрочного. К его радости, в эту минуту зал пополнился ещё одним человеком. Ксено с порога заливистым баритоном обратился к своему ученику: — Сенку, садись, — студент равнодушно кивнул, садясь на банкетку. — Гинро, ты тоже давай сюда, — второкурсник с тяжёлым сердцем поплёлся к роялю. — Очень надеюсь, что ты внимательно просмотрел дома ноты, так что сегодня не будет глюков. Его сердце превратилось в камень и кануло на дно, в самую, мать её, оркестровую яму. И будь Гинро чуть смелее — точно бы дал леща хихикающему змеюке по имени Хьёга, когда проходил с тем совсем рядом. Но не всё так плохо: пусть смелости у него и с период в масштабах сонатной формы, зато ума хватает на то, чтобы ясно, чётко понимать, что, нарвись он на татуированного — жди синяка под глазом. Это как минимум. Как максимум — готовься, что душа (с радостью) покинет бренное тело. — Открываем Грига. Сенку понимающе хмыкнул. «Что ж, раньше начну — раньше закончу» В воздухе приятно витал шелест бумаги. А вот не очень приятно было спине и затылку, что снова стали мишенью для десятков буравящих взглядов. И, кажется, Сенку вполне явно представлял, какой из них был самым испепеляющим… Он уже видел это лицо. Далеко не раз. А как иначе, когда тот с первого курса был одной из ярчайших звёзд консерватории? Было дело — даже написал одну рецензию на его выступление с ансамблем деревянных духовых. Но хоть убейте — Сенку не вспомнит его имя. Хотя… Что-то на «г». Может, Ган? Или Гон?.. Поразительно, но факт: Ксено почти не ругался на протяжении всей репетиции. А когда в последний прогон к доброй половине музыкантов пришло осознание, что их руководитель не сказал ни слова валторнистам (!), общей грешной мыслью стало подозрение в его не самом трезвом состоянии. Другая половина и не думала такими вопросами задаваться — очевидно же, кто подействовал на него так опьяняюще. Ген же будто и не замечал перемен в настроении дирижёра. Сейчас у него стояла чёткая цель, никоим образом не включающая в себя Ксено. Приводя в работу абсолютно все свои органы чувств, все фибры души, всё потаённое, необъяснимое, нечто бессознательно направляющее его на определённые мысли, он слушал. Ген никогда не считал себя каким-то гениальным аналитиком, но любой, кто знал его достаточно долго, мог сказать, что он наделён даром удивительно тонко чувствовать. И он никогда с этим не спорил. Текст, техника, динамика, штрихи, образ… Всё вместе давало вполне объективную картину, за которую уже с лёгкостью можно было поставить оценку. И Ген поставил бы… — Хорошо! Сенку, молодец! … не больше четырёх с крохотным минусом. — А теперь у меня дела. Сегодня отпускаю вас раньше, — десятки улыбок дотянулись до ушей, а Ксено лишь показушно сочувственно улыбнулся. — Только с одним обязательным условием. Если на следующей неделе я услышу хоть от одного фальш в «Пляске» — будете мне лично проигрывать ваши партии, — ну а что? Их необходимо заземлять. А то расслабятся ещё. Вот теперь весь оркестр поверил, что перед ними всё тот же профессор Уингфилд-Снайдер, а не какая-то его ванильная копия. Пожалуй, больше всех обрадовался такому исходу Ген (не считая со слезами на глазах пищащего Гинро — снова становиться на место Магмы откровенно мало хотелось). Не придётся ловить этого выскочку по консерватории. Но только он уложил в портфель папку с нотами и собрался уже умчаться за приближающимся к выходу Сенку, его остановила подруга, ухватившаяся за рукав лёгкого джемпера. — Чего ты добиваешься? — Кохаку вперилась взглядом. Как жаль, что это на него не действует. — Думаешь, я хочу его вытравить? — она потупила взгляд, и Ген усмехнулся. — Да, наверное, мне бы сильно полегчало, уйди он сегодня же. Но… Можешь считать, что мне просто интересно. Развлекаюсь так. Кохаку прекрасно чувствовала, что это не простое, обыденное развлечение. Хотела бы она допытаться до него, но того уже и след простыл. Стремглав умчавшись в маленький коридор, ведущий к лестнице, Ген отчаянно надеялся, что эта капустная башка бегает не быстрее него. К счастью, его опасения не подтвердились. Но к большей досаде, он ощутимо врезался в спину искомого объекта. И вот чего он вообще не мог предположить, или, точнее, какой жёсткой подставы не ожидал, — пока Сенку, чуть пошатнувшись, какую-то жалкую пару секунд восстанавливал равновесие, Ген позорно упал. Вот так, на пол, навзничь. — Твою ж, — парень метнул взгляд вниз, ожидая там увидеть какого-нибудь шального подростка из сектора практики, чья миссия как можно скорее покинуть это здание только что с треском провалилась, однако… — А, это ты. Это прозвучало не то как вопрос, не то как утверждение, — во всяком случае, в его голосе слышалась не сильно-то скрываемая издёвка. Ген готов был провалиться сквозь землю. И протянутая рука помощи нисколько не способствовала его душевному равновесию, в конечном счёте проигнорированная в угоду хрупкой целостности его эго. А Сенку только и фыркнул, наблюдая за поднимающимся своими силами, кряхтящим парнем; пожал плечами и кинул взгляд, говорящий «ну, как хочешь». И вот теперь, стоя с ним лицом к лицу, Ген впервые видел его настолько близко, чтобы первое, о чём он подумал в этот момент, было то, носит ли этот человек линзы. Его радужка имела совершенно неповторимый оттенок карего, до жути близкого к алому. Наверное, при падении, Ген каким-то немыслимым образом повредил мозг, иначе как понимать, что второй мыслью (а больше и не мыслью даже, а какой-то до безобразия больной фантазией) стало: он похож на вампира?.. Нужно сейчас же поменять русло своих мыслей. Вернее, построить дамбу и в эту же, блять, секунду на веки забыть о том, что сейчас было в его больной голове. — Прости, — прозвучало не очень искренно, но Ген и не старался показаться вежливым. — Зачем извиняешься? Не я же упал, — Сенку выгнул бровь, смотря на него точно на умалишённого. Его вопрос благополучно проигнорировали. — Как тебе? — О чём ты? — Сенку, честно, не понимал, к чему ведёт этот… Гон? Да как же его там… — Репетиции, — Ген терпеливо гнул свою линию (хотя по правде та и казалась скорее какой-то абстракцией). Говорить прямо скучно. Чего он опять же не ожидал — раздражённо-уставшего взгляда. Это было… неожиданно. — Восхитительно! Ха, настолько бездарно сыгранный сарказм ещё нужно было вспомнить. Очень не хотелось этого признавать, но… чёрт. Любопытно. — Подожди, — Ген ринулся за новичком, с равнодушной миной продолжившего свой путь к гардеробу. — Я хотел поболтать с тобой. С каждой секундой Ишигами всё сильнее кипел изнутри, представляя своего нежелательного собеседника прилипшей мухой. Так бы и отмахнуться, прихлопнув жужжащее создание. Но Бьякуя завещал терпеть. «Однажды терпение обязательно воздастся тебе добром, вот увидишь!» — не раз повторял старик эту слащавую ересь. И Сенку терпел. Только не добра ради, а чисто из исследовательского любопытства. — Ну, валяй. В конце концов, какой-никакой интерес этот парень в Сенку явно вызывал. По крайней мере, хотелось знать, чем он заслужил такой взгляд. — Почему он пригласил тебя? О, чего-то подобного Сенку и ожидал. Стало как-то даже грустно немного от этой скукотени. — Не знаю, спроси у Ксено, — закатил он глаза. «Надо же, так просто называет его по имени. Всё ещё хуже, чем я думал», мысленно хмыкнул Ген. — Мы с ним не в тех отношениях- Сенку резко встал прямо посередине лестничного пролёта, заставив не самого желательного собеседника тут же умолкнуть. — Что тебе нужно? — ох, если бы только не сложившиеся обстоятельства, Ген бы уже почувствовал мощный импульс чуть ниже пояса от мечущего молнии взгляда. Но он помнил свою цель. — Что ж, вижу, что ты прямой, как палка, — Ишигами шутку не оценил и на лëгкую смешинку из уст напротив никак не отреагировал. — Так и быть, я скажу тебе то, что меня, кхм… беспокоит. Всё его тело охватило напряжение и какой-то дикий диссонанс, сравнимый с тем диссонансом, что вызывала в нём гармоническая составляющая музыки Скрябина. С одной стороны, разум вопил о том, чтобы тело как можно скорее свалило отсюда к херам. С другой, некая частичка той же субстанции кричала не менее интенсивно, как же, чëрт возьми, это интересно! — Уверен, ты знаешь, насколько значительно участие в его оркестре. Хотя шеф частенько обзывает нас бездарями, но, поверь, каждый здесь — профессионал. Каждый долгими годами шёл к его признанию, — Сенку внимательно его слушал, и не думая перебивать с целью, наконец, выпытать из него самую суть и закончить этот странный разговор. Он очень терпелив. — И все мы добились этого колоссальной работой, так что ни одно выступление под его руководством не было посредственным. Но… кажется, сейчас эта тенденция под угрозой. «Вот оно!» — Почему это? — Сенку смерил его взглядом, скрестив руки. — Думаешь, ты играешь так же хорошо, как настоящие пианисты? — его слух резанул уничижительный смешок. — Боюсь, я разочарую тебя. — О? — брови взметнули вверх, изображая «искреннее» удивление. Что ж, теперь его очередь насмехаться. — И что же выдаëт во мне ненастоящего пианиста? Давай, удиви меня своим глубоким анализом. — Глубокого анализа не будет, — Сенку уже хотел победоносно фыркнуть, но… — Но он здесь и не нужен. То, что ты играешь без души, до нелепого очевидно. И динамика — полное говно. Ты слишком техничный, как типичный китаец-вундеркинд. И тут Сенку не выдержал, рассмеявшись. — Очень странный комплимент, но спасибо, — не удосужившись даже на реакцию парня по имени на букву «Г» посмотреть, он спокойным шагом продолжил свой путь. Где-то на четвëртой ступеньке его попытались остановить словами вроде «это не комплимент» или чем-то в этом духе, но Сенку уже было абсолютно всё равно. Он услышал всё, что хотел. Разговор окончен. *** Ему всё равно. Абсолютно. И как он играет, и что об этом думают другие — плевать с высокой башни. И какое место займëт на этом грëбаном конкурсе оркестр — да какая, нахуй, разница? Так думал Сенку, вялотекущей массой передвигаясь от прихожей к кухне, а потом и к своей комнате. Усталость пробирала всё тело, превращая конечности в жиденькое желе. Слава Баху, эта дрянь не трогала его мозги. По крайней мере, пока ещё не наступила ночь. Бьякуи не должно быть дома по меньшей мере до полуночи. Сенку искренне не понимал этот концепт попоек с коллегами за бессмысленной болтовнёй, но кто он такой, чтобы препятствовать искренней радости отца? Тем более, что среди его прочих приятелей сегодня должна быть, по словам Бьякуи, «великолепная и непревзойдëнная» Лилиан Вайнберг. Ишигами младший прекрасно знал, как сильно его старик сох по «лучшей в стране обладательнице лирического сопрано», и он понимал его профессиональный интерес. А вот романтический весьма смутно. Вернее, саму природу подобных чувств понимать-то понимал, но вот добровольную отдачу себя этому омуту всё ещё не мог до конца принять. Так или иначе, видеть Бьякую витающим в небесах и глупо улыбающимся при любом упоминании Лилиан было не так уж и отвратительно — всяко лучше, чем в периоды его тщательно скрываемого, но всё равно то и дело подло проглядывающего болезненного одиночества. На часах почти девять вечера, и Сенку чувствовал, словно в его руках всё время мира. Он с мягкой улыбкой подошëл к столу, где его слëзно дожидалась недописанная сюита, сел, взял в руки карандаш, склонился над кипой нотной бумаги, и… Завис. Но нет, это не было полной пустотой — его мозги по-прежнему были работоспособны и всё так же жаждали интеллектуального труда. Словно вспышка фотоаппарата, и в черепной коробке эхом пронеслись слова того назойливого кларнетиста. Медленно, тяжело, Сенку снова выпрямился. Взгляд был прикован к нотному стану, но в сознании не играла сочинëнная мелодия, не рождалась новая. Ноты превратились в безликие символы. Снова и снова он проигрывал тот разговор. — Чëрт! — ругнулся в пустоту Сенку, резко встав со стула. Взгляд метнулся к расположенному на углу фортепиано, и тут же ноги повели в его сторону. Не прошло и пяти секунд с гневной реплики, как руки стремительно взмыли над клавиатурой. Студент даже не подумал о том, чтобы поставить ноты — по меньшей мере экспозицию первой части концерта он уже мог воспроизвести наизусть, может, даже кусочек разработки. Поэтому, не обращая абсолютно никакого внимания на промахи по клавишам, Сенку играл со всей экспрессией, на какую был способен в этот момент. Он понимал: то, что он сейчас выдаëт — натуральное извращение, но его задачей не было достижение тончайших штрихов, динамики и контрастов. Всё, что сейчас было нужно вспыхнувшему разуму — выместить на неповинном фортепиано неожиданную злость. И успокоиться, перед тем как приступить к настоящей работе. Почти дойдя до репризы, Сенку остановился. Принялся думать. Казалось, вплоть до этого момента он не воспринимал предстоящий конкурс как нечто, что может дать ему импульс для развития. Но сейчас… Что и почему так сильно изменилось? Неужели это всё слова этого… да блять, как же его зовут?! Сенку вскочил с табурета и направился к оставленной у двери сумке, где лежал телефон. Достав его, он принялся со странным энтузиазмом искать виновника сегодняшних бед с башкой. Ему хватило двух минут. Асагири Ген. Почти неделю назад исполнилось двадцать четыре года. Живёт в общежитии. Пятый курс. Окончил колледж в Киото. В школе начинал с игры на флейте, но в третьем классе перешëл на кларнет. Блестящая репутация, чрезвычайно активное участие во всевозможных выступлениях от локальных консерваторских концертов до радио… Сенку с трудом одëрнул себя от нажатия на воспроизведение одного из сотен видео, выложенных на его странице в инстаграме. Так, стоп… Ему нужно было только его имя! Как и когда он вообще оказался на его профиле в сети, где появляется от силы три раза в год?! Где-то в подсознании, очень-очень глубоко внутри, тихий-тихий голосок прошептал ему, что у этого Асагири вполне симпатичное лицо. Но нет, Сенку не принимает за объяснение такие глупости. Да куда уж лучше оставить вопрос не закрытым! Прихватив с собой сумку, он вернулся к инструменту и положил на подставку папку с нотами. Протяжно выдохнув, Сенку вернулся к своим размышлениям. Хотелось по привычке с самого вступления и до коды разобрать произведение, как на старом добром анализе музыкальных форм. Расставить акценты и пометки на каждой теме… Но что-то подсказывало (ха, может, сердце?), что не это сейчас ему нужно. Душа… Сенку далеко не раз говорили, что в его игре не хватает этой фантастической субстанции. Только ему всегда, в общем и целом, было всё равно: инструментальное исполнительство никогда не было его главной специальностью, а на общем фортепиано для отличной отметки вполне хватало посредственной по меркам пианистов игры. Бывали времена, когда что-то находило на него, и внутри обнаруживался неведомый кладезь из потаённых эмоций и чувств, что с лёгкостью переносились на клавиши. И всё же он никогда не был большим любителем сольных исполнений на рояле. Сенку любил размах, любил грандиозность, безграничные колористические возможности и мощь оркестрового звучания! А инструментом, на котором нельзя даже вибрато сделать, он просто не мог восхищаться и тем более как-либо вдохновляться. Те проблески душевности были лишь редкими порывами. И вот вопрос: что и как сделать, чтобы во все репетиции и до самого дня икс ему сопутствовала блятская божья искра?! Ещё один глубокий вдох и выдох. — Ладно, начнём с динамики. Как там сказал этот дудец? Полное говно? Ну, посмотрим, — хмыкнул Сенку, взмахнув кистями над клавиатурой.