***
Эта девочка была младшей дочерью семьи, живущей этажом ниже комнат Кроули. Троих старших уже забрала смерть, и их сломленные, замотанные в саваны тела отец на руках вынес на улицу, пока мать в болезненном бреду баюкала своего последнего живого ребенка, будто могла защитить ее своим телом. Они ничем не отличались от других жителей города: кроме того, что были его соседями. Кроме того, что Кроули иногда наблюдал, как их дети играли на улицах, видел, как они росли (и как их срезали, будто тонкие стебли побегов, до того, как их бутоны даже расцвели). Кроме того он слышал сквозь половицы, как молится их отец, и знал, что ответа тот не услышит. Глубокой ночью Кроули бесшумно спустился по лестнице, не озаботившись балахоном и маской. Его все равно никто не увидит. Отец уснул на коленях, когда усталость прервала его бессмысленные молитвы. Мать металась в муках болезни, но Кроули решил, что она выживет, если переживет горе. Дитя уже было обречено на смерть, ее кожу покрывали черные и алые язвы, заражение крови распространилось по всем венам и капиллярам, пожирая ее изнутри. Никакая современная человеческая медицина не могла помочь. Даже чудо едва ли могло. В других семьях Кроули признавал, что не может спасти такой случай, и милосердно ускорял их уход, экономя свои силы, чтобы исцелить тех, кто еще не прошел точку невозврата. Однако сейчас он начал вытягивать заражение из ее крови, и оно стекало черным маслянистым шликером в чашу, которую он создал в другой руке. Болезнь так измучила ее тело, что даже избавь он ее от инфекции полностью, девочка все равно могла умереть — истрепанное сердце запнется в ритме, изорванные легкие сдадут. Он не был по своей природе целителем, он не понимал всех деталей восстановления человеческого тела. Для более простых случаев было достаточно интуитивных действий. Для чего-то сложнее… Прошло несколько часов, прежде чем он услышал, что она задышала ровнее, увидел, как багровые пятна начали исчезать с кожи. Лихорадка спала, до того напряженное от невыносимой боли тело наконец расслабилось. Она будет жить. — ТЫ ЗАБРАЛ ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ. Кроули оцепенел и повернулся к закутанной фигуре. — Да, знаешь, ты не можешь просто забрать их всех, — беспечно ответил он. — Одной душой больше, одной меньше, какая разница? — БОЛЬШАЯ, — ответил Смерть, и в каждом его слове громыхали цепи и дышали могилы. — ЭТА ДУША БЫЛА ОТВЕДЕНА МНЕ. ОНА МОЯ. Холодный пот скользнул Кроули за воротник. Он услышал шарканье у двери, и когда он посмотрел, на пороге Чума кривила в ухмылке свое осунувшееся лицо. — Ты достаточно отнял у этой семьи, — рявкнул он, бросая вызов, в котором не имел ни единого шанса на победу. — Ты стал совсем прожорливым. Снаружи еще много тех, к кому ты можешь приложить свою костлявую руку, так что не смею более тебя задерживать… — ПРОЖОРЛИВЫМ? — Смерть рассмеялся, холодным душераздирающим звуком. — ЭТО ТЫ, ДЕМОН, БЕРЕШЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ МОЖЕШЬ ОТДАТЬ. ЖИТЬ — ЗНАЧИТ УМИРАТЬ. ДОЛЖЕН БЫТЬ БАЛАНС. — Баланс? Ты это называешь балансом? — Кроули осознал, что все еще держит чашу с отвратительной черной жидкостью, и одним движением руки отправил ее в небытие. — Нет ничего, что могло бы уравновесить смерть этих детей. Вы с подружкой просто упиваетесь страданиями. Было невероятно глупо наезжать на самого Азраила, однако лицо Смерти — чистая кость без плоти — выражало только странную веселость. Его глаза вспыхнули звездами — белые и расчетливые. — ИХ СМЕРТИ УРАВНОВЕШИВАЮТ ИХ ЖИЗНИ. ТАК БЫЛО ВСЕГДА. ТЕМ СЛАЩЕ ПРЕБЫВАНИЕ НА ЗЕМЛЕ, ЧЕМ ОНО КОРОЧЕ. — К черту этот бред, — прорычал Кроули. — Они могли бы жить долго и счастливо, и это было бы также с-с-с-сладко. Я наблюдал такие жизни. Все это дерьмо, чтобы больше ценить жизни из-за смерти — это просто пропаганда, чтобы держать их в узде. Нет никаких причин, почему бы им не быть такими же бессмертными, как мы. Никаких причин, кроме неприяз-с-с-с-ни. — КАК ТЫ МОЖЕШЬ БЫТЬ ТАК УВЕРЕН В ТОМ, ЧТО ТЫ НИКОГДА НЕ ПЕРЕЖИВАЛ? — Я умирал. И не раз. Ни один человек не может таким похвастаться. — ТВОИ РАЗВОПЛОЩЕНИЯ НЕ ИДУТ НИ В КАКОЕ СРАВНЕНИЕ. ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ЖДЕТ ТЕБЯ ПОСЛЕ. ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ВЕРНЕШЬСЯ. В ХУДШЕМ СЛУЧАЕ ДЛЯ ТЕБЯ ЭТО НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ НЕУДОБСТВО. — Быть проткнутым чертовой алебардой вовсе не незначительно… — ТЫ НИКОГДА НЕ УМИРАЛ, ЗМЕЙ. ТЫ НИКОГДА НЕ ЧУВСТВОВАЛ МОЕГО КАСАНИЯ. ТЫ СПОРИШЬ ИЗ ЧИСТОГО НЕВЕЖЕСТВА. ТВОИ АРГУМЕНТЫ НЕ ИМЕЮТ ВЕСА. — Не имеют веса? Ты думаешь, я пять с половиной тысяч лет наблюдаю рождение и смерть и не знаю, о чем говорю? — ИМЕННО. — Смерть сделал шаг вперед. Тени в комнате сгустились. — ОТОЙДИ. Я ЗАБИРАЮ ЭТО ДИТЯ. — Нет. — ДОЛЖЕН БЫТЬ БАЛАНС. ЕСЛИ ТЫ НЕ ОТДАЕШЬ МНЕ ЕЕ ЖИЗНЬ, ТОГДА Я ВОЗЬМУ ДРУГУЮ. НАПРИМЕР, ЕЕ ОТЦА? МАТЬ? ЛЮБОГО ДРУГОГО В ЭТОМ ГОРОДЕ? ПОЧЕМУ ОНА ДОЛЖНА ЖИТЬ, А ОНИ УМЕРЕТЬ? — Мы оба знаем, что так это не работает, — не сдавался Кроули. — Не существует точных требований и чисел. Ты можешь отпустить ее душу так же легко, как и забрать. Нет смысла в это всей… торговой чепухе. Одна человеческая жизнь — это практически ошибка округления в твоем гроссбухе. — Я РЕШАЮ, СКОЛЬКО НУЖНО. И Я УСТАНАВЛИВАЮ ЦЕНУ. Из тени у ног Кроули выползли черные цепи и обвились словно змеи вокруг его лодыжек, запястий и горла. Они опустили его на колени, не успел он даже закричать, демоническое чудо было бессильно против их хватки. Ярость от бессилия переполнила его, и Кроули оскалился, он оскалился, выпустив клыки. — Ты ведь ничего не доказываешь. Ты просто пытаешься получить то, что хочешь. И Смерть рассмеялся. — ОШИБАЕШЬСЯ, — ответил он, подходя ближе, и опуская костяной палец Кроули на лоб. Кроули попытался отпрянуть, но не смог сдвинуться, потому что его тело в тот же миг окаменело, как статуя. — Я РЕШИЛ ИСКОРЕНИТЬ ТВОЕ НЕВЕЖЕСТВО. ДИТЯ БУДЕТ ЖИТЬ. А ТЫ… ТЫ ВЫУЧИШЬ УРОК. РАНО ИЛИ ПОЗДНО. Из него словно высосали все тепло. Боль сжала голову в тиски, и Кроули сдавленно закричал, сжимая веки. Сердце застучало — неожиданно сильно и быстро, легкие затребовали воздуха, словно его там никогда не было. Палец, прижимающийся ко лбу, ощущался гвоздем, вбивающимся в мозг, а когда Смерть наконец отнял руку, он что-то вытянул из него, как нить из веретена. Кроули, дрожа, обмяк. Цепи исчезли, и он распластался на жестком полу. Когда он сумел поднял пульсирующую голову, Смерти в комнате уже не было. Чума, однако, не ушла. Она проковыляла к нему, протягивая нетерпеливые когтистые руки, подняла на колени. Кроули вяло сопротивлялся, но в нем не осталось физических сил, а источник демонического могущества был пуст. — Один последний подарочек для тебя, милашка, — проскрежетала Чума, обнажив свои гнилые зубы. Прежде чем Кроули среагировал, она приникла к нему в ужасающем подобии поцелуя. Кроули пытался вырваться, но она держала его стальной хваткой, и он чувствовал ее дыхание в своих легких, чувствовал, как в них зарождается неестественный лихорадочной жар. — Первый урок бесплатно. Он поднялся в свои комнаты, чувствуя, как распространяется по телу болезнь. Способность к чудесам не возвращалась, и даже дверь пришлось открывать по-человечески. Ввалившись внутрь, он добрался до кровати.***
Кроули прежде не испытывал настоящих недомоганий, не считая неприятных сторон алкогольного опьянения или других легких токсикаций. И они ощущались еще хуже, чем выглядели. Некоторое время он провел в горячке, укутанный в тяжелый аромат лилий — ранее казавшимся таким сладким, а теперь душащим его своей приторностью и навязчивостью. Было ясно, что он не переживет это, что Чума обеспечила ему развоплощение в отместку за его неповиновение. Оставалось только надеяться, что ему недолго придется мучиться. Затем он подумал об Азирафеле и застонал. Как долго займет бумажная волокита? Успеет ли он вернуться, чтобы сдержать обещание? Его мысли дрейфовали между снами и галлюцинациями кто знает сколько часов, прежде чем он осознал, что следующее забытье будет последним, и заставил себя проснуться. Он скатился с кровати и дополз через комнаты к столу. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он забрался в кресло, нащупал бумагу и перо. Он пролил чернила на стол, и темная волна слишком живо напомнила ему о заразе, которую он вытащил из девочки, той самой заразе, что теперь пожирала его смертную оболочку. Он опустил перо в лужицу и начал писать Азирафелю. На середине записки он мельком взглянул в зеркальце на стене и выронил перо. Его глаза. Кроули вытаращился, как безумец, прижал к векам дрожащую ладонь и отнял ее, словно это волшебным образом изменило то, что он увидел. Но в ответ на него по-прежнему смотрели человеческие глаза, широко распахнутые и испуганные. В отчаянии Кроули попытался снова воспользоваться демоническими силами, сотворить маленькое чудо — убрать чернила, закончить письмо, остудить горячий лоб. Ничего не произошло. Волна ужаса обрушилась на него, настолько ошеломляющая и невыносимая, что из него вырвался крик — отрывистым бездыханным стоном, а когда под его силой завалился на стол — понял, что уже не в силах выпрямиться. Комната вокруг начала вращаться. Он попытался нащупать перо, но случайно смахнул его со стола, и оно полетело, подхваченное сквозняком, словно выпавшее из ангельского крыла Кроули попытался потянуться к нему, упал со стула и замер на полу в бреду страха и неверия. За все свое существование он не испытывал такого ужаса перед неизвестностью, ужаса от мысли, что просто догорит и погаснет, как фитиль свечки, что больше не зажечь. И Азирафель… он обещал Азирафелю… В темноте холодной комнаты он умирал, медленно и неминуемо, но даже всем своим существом желая освобождения от страданий, он все же боролся за каждый новый вздох, за каждую секунду в этом мире, отказываясь уходить, потому что он обещал… Лилии окружали его, словно молчаливые зрители на похоронах. Собственное прерывистое дыхание напоминало звон церковного колокола. Его последние мысли были о цветах и Азирафеле.